То, что было отсечено

Фиона лежала на полу в ванной. Она чувствовала тяжесть в желудке, а кишки у нее словно вывалились. Может, так оно и было.

Она перевернулась на бок и открыла глаза. Кто‑то укрыл ее одеялами. Под головой лежала подушка.

Теперь Фиона вспомнила… Она не захотела уходить отсюда, и Элиот принес ей одеяла и подушку. Она была так слаба, что не могла подняться и сделать несколько шагов до своей комнаты.

Потом в ванную заходила Си. Она пыталась заставить Фиону проглотить какие‑то снадобья домашнего изготовления, но это привело только к тому, что ее снова вырвало.

Бабушка не зашла ни разу.

Впервые в жизни Фиона задумалась о том, действительно ли это их родная бабушка, а не какая‑то нянька, приставленная к ним с Элиотом матерью перед смертью. Конечно, бабушка была похожа на Фиону и других родственников, но даже дядя Генри выказывал к ним больше чувств – и это при том, что в конце концов он мог их убить.

Ей хотелось, чтобы кто‑нибудь обнял и утешил ее. Ей хотелось, чтобы рядом оказалась мама.

Но это желание светилось в ее сознании далекой свечой – едва мерцающей, готовой угаснуть в вихре последних событий. Рядом не было никого, кто позаботился бы о ней, и ничему не суждено было измениться.

Фиона медленно поднялась с пола. Ей казалось, что со вчерашнего дня она сбросила половину веса.

Опасаясь того, что увидит, она повернулась к зеркалу.

На нее смотрела исхудавшая, изможденная девочка с дикими, налившимися кровью глазами, всклокоченными волосами и кожей цвета мела. Но могла ли выглядеть по‑другому та, которой вскоре предстояло умереть?

Фиона открыла кран и, набрав пригоршню холодной воды, поднесла руку к губам. Ей удалось сделать крошечный глоток. Это было чисто машинальное действие. Вода не утолила жажду. Фиона умылась, откинула с лица волосы и закрутила их узлом. Выглядела такая прическа ужасно, но хотя бы волосы в глаза не лезли.

Крепко прижав руку к животу, она зажмурилась и попыталась представить, что происходит у нее внутри. Там царили тишина и покой. Острое расстройство желудка, так мучившее ее полночи, прошло. Голода она не чувствовала, хотя уже несколько дней практически ничего не ела. Завтрак для нее сейчас был столь же отвлеченным понятием, как логарифмы.

Прошлой ночью из нее вынесло все конфеты, съеденные из коробки в форме сердечка. Это казалось невероятным, но она наверняка съела десять, если не двенадцать слоев конфет. Из нее вывалилось столько дряни, да и вкус кислого, полупереваренного шоколада и сиропа угадывался безошибочно, поэтому она была готова в это поверить.

Фиона облизнула губы, ощутила привкус какао, и спазмы скрутили ее желудок.

Нет. Теперь с ней все будет в порядке. Она больше никогда не съест ни одной конфеты. Ни за что.

Фиона опустилась на колени, собрала с пола одеяла и аккуратно сложила. Этими шерстяными одеялами она укрывалась уже десять лет, и они стали мягкими от бесконечной ручной стирки. Девочка не хотела их лишиться, а именно это произошло бы, оставь она одеяла на полу. На этот счет существовало правило.

ПРАВИЛО № 16: Никакого беспорядочного скапливания личных вещей. Любые вещи, лежащие в беспорядке, через двадцать четыре часа без предупреждения удаляются навсегда.

Бабушка растолковала им с Элиотом это правило, как только оно было внесено в список. Тогда им было всего четыре года. Бабушка называла это правило: «Прибирайте за собой, иначе я все выброшу».

Это правило пугало их, и они очень старались, но им было всего четыре года… В то время у Элиота исчезла коллекция колпачков от бутылок, а у Фионы – булавки, из которых она строила замки. Бабушка выбросила все это в мусоропровод у них на глазах.

Они плакали, умоляли, обещали никогда снова не разбрасывать свои вещи, но с таким же успехом можно было умолять солнце не уходить за горизонт.

Добились они только одного: бабушка сказала им, чтобы в следующий раз они «вели себя лучше».

Единственным исключением из правила номер шестнадцать были книги. Книги не выбрасывались никогда – если только не лежали в неположенных местах. Если такое происходило, бабушка их забирала и потом подолгу хранила у себя в кабинете. Где‑то там лежали «Маленькие женщины» Луизы Мэй Элкотт и «О всех созданиях – больших и малых» Джеймса Хэрриота, отнятые у Фионы и Элиота, когда им было по семь лет.

Кстати о том, чего не хватало… Где Элиот? Ведь он обещал быть рядом – на случай, если понадобится.

Сейчас Фиона готова была поговорить с кем угодно, даже с братом.

Она обвела взглядом коридор. Казалось, в квартире пусто. Правда, из кухни доносился запах пригоревшей пищи. Фиона догадалась, что Си готовит специально для нее свой знаменитый куриный суп – с обуглившимися кусочками куриной кожи и прочими прелестями.

А Элиот, наверное, где‑нибудь засел со своей скрипкой или той ужасной книжкой. Вполне в его духе.

Но раздражение Фионы как рукой сняло, когда она стала гадать, не случилось ли еще чего‑нибудь. Может быть, Сенат уже успел назначить новое испытание, и Элиот, как полный идиот, отправился выполнять задание один?

Нет, даже он не мог поступить так глупо.

А что, если Сенату не понравилось, как они прошло последнее испытание? Вдруг они решили допросить Элиота и увезли его?

Фиона с кристальной ясностью вспомнила все, что им пришлось пережить во время последнего испытания. Она вновь пережила эти ужасные мгновения – когда прижала к груди Миллхауса туго натянутую резинку, увидела, как мерцающая линия рассекла грязную синюю ткань, мышцы, кости и вышла с другой стороны.

Но ничего не почувствовала. Фиона помнила, как плакала ночью, жалея Миллхауса, страдая из‑за всего, что Сенат заставил ее пережить, но сегодня утром она не испытывала ни малейшего сожаления.

Девочка сделала вдох и заставила себя сосредоточиться на том, что происходило в настоящий момент.

Скорее всего, Элиот ушел на работу. Вряд ли бабушка позволила ему сегодня остаться дома. Ее драгоценная рабочая этика требовала, чтобы они ходили на работу всегда, за исключением случаев, когда температура у них поднималась до ста четырех градусов по Фаренгейту (правда, ни у нее, ни у Элиота ни разу не бывало такой высокой температуры).[84]

Фиона остановилась. Что‑то здесь не то.

Бабушка не заставила ее пойти на работу. Означало ли это, что Фиона по‑настоящему заболела? Но помимо пустоты, которую она ощущала внутри, с ней все было в порядке.

Фиона подошла к двери комнаты Элиота и постучала. Ответа не последовало, поэтому она вошла.

Элиота не было, не было и его брезентового рюкзака.

Фиона мгновенно почувствовала перемены в комнате брата – совсем как на картинках, где нужно было найти различия.

И она поняла, в чем дело. На полке появилась новая книга – толстый том в грубом сером кожаном переплете. Книга смотрелась настолько не на месте, словно была отмечена красными огоньками сигнализации. Та самая «Mythica Improbiba», которую Элиот нашел в подвале.

Фиона сказала ему, чтобы он ее там и оставил. Если бабушка найдет эту книгу здесь, что она сделает? Заберет книгу? Накажет их? Ну и что?

Может быть, Элиот прав, взбунтовавшись и решив хранить книгу в своей комнате. Возможно, он также правильно поступил, сделав это втайне от нее. Брат оказался хитрее, чем думала Фиона, и она почти восхитилась им.

Фиона подошла к книжному шкафу. При виде загадочного фолианта у нее по коже опять побежали мурашки. Она чувствовала излучаемое книгой притяжение, но при этом от толстого тома исходили также волны отталкивания. Фолиант словно был магнитом, который не мог решить, какая у него полярность – положительная или отрицательная.

Фиона закрыла дверь комнаты брата и вернулась к шкафу. Провела кончиком пальца по корешку книги и ощутила покалывание. Это напомнило ей о том дне, когда она впервые прикоснулась к коробке конфет в форме сердечка.

Что, если эта книга тоже представляет собой ловушку?

Если да, то Фиона знала, как с ней следует обойтись. Несколько разрезов – и книга превратится в кучку конфетти.

Она сняла книгу с полки и села с ней на кровать Элиота, скрестив ноги по‑турецки. Открыла и начала перелистывать прекрасно сохранившиеся пергаментные страницы. По всей видимости, книга появилась на свет в пятнадцатом веке, если не раньше. Может быть, намного раньше. Такие старинные книги были исключительно редки, и, несмотря на отвращение, Фиона обращалась с ней почтительно.

Попадались страницы на древнегреческом языке, арабском, латыни, а порой встречались примитивные пиктограммы, значение которых Фиона не понимала. Книга производила очень странное впечатление. Словно была не связным повествованием, а чем‑то вроде журнала.

Фиона обратила внимание на обрывок бумаги, которым была заложена одна из страниц. Она открыла книгу в этом месте и увидела средневековую гравюру с изображением чудовища, протыкающего вилами перепуганных крестьян. Подпись гласила, что это дьявол.

Видимо, Элиот пытался изучить отцовскую линию семейства. Фионе стало тревожно, но все же она порадовалась тому, что брат что‑то узнал и об этих родственниках. Ведь они тоже могли появиться на сцене событий.

Разглядывая картинку, она брезгливо сморщила нос.

Такое не могло происходить в действительности. И дьяволы, скорее всего, так не выглядели, изображение было искаженным, и существовали ли дьяволы вообще?

Фиона обнаружила еще одну закладку и открыла книгу на новой странице.

Там излагалась история викингов в Новом Свете. Примитивные рисунки изображали героические сражения, индейцев и русалок. Похоже, ее брат опять погрузился в фантазии.

Фиона продолжила листать книгу. Карты звездного неба, длинные абзацы, набранные мелким шрифтом. В итоге она добралась до цветных иллюстраций. На очередной странице, украшенной красной с золотом филигранью, была изображена обнаженная женщина в окружении лесных зверей – медведей, волков, лис, белок и зайцев, ястребов и филинов. Женщина протягивала руки к зверям, а они обнюхивали ее. Казалось, она их благословляет.

Фиона недавно видела подобный жест. Попыталась вспомнить где, но не смогла.

Она перевела текст, написанный по‑латыни на обороте цветной вкладки:

«Природа помазывает лесных зверей, одаряет их острыми когтями, чуткими носами и ушами, зоркими глазами и поцелуем зимней спячки».

Фиона включила настольную лампу на тумбочке рядом с кроватью Элиота, и цветная вкладка заиграла яркими цветами и заблистала золотом. Лицо Природы ожило. Это была тетя Даллас.

Фиона поспешно захлопнула книгу. Одно дело смотреть на красивую иллюстрацию с изображением обнаженной женщины. Совсем другое – видеть перед собой изображение собственной обнаженной тети, в которой угадывается сходство с тобой, но при этом твоя внешность остается такой, какой была, – словом, внешностью пятнадцатилетней девочки‑подростка, только‑только переступившей черту полового созревания.

Фиона скрестила руки на груди, прижала к себе книгу. Она чувствовала, как ее щеки пылают лихорадочным румянцем.

Это же просто картинка. Художник мог как угодно приукрасить свою модель.

Фиона снова открыла книгу и на этот раз сосредоточилась на тексте. В нем излагалась история Природы, рассказывалось о ее приключениях в Лесу теней. Она помогала зверям обманывать охотников. Кроме того, она встречалась с лесником, рыбаком, кузнецом, и, похоже, все они были в нее влюблены. А еще у них с ней… Эти абзацы Фиона прочитала особо внимательно. Прежде ей такие латинские слова не встречались.

Однако смысл был понятен. Тетя Даллас, судя по изложенной в книге истории, занималась сексом. Очень часто.

Фиона перевернула страницу, чтобы узнать, к чему это все приведет. Перед ней предстала еще одна цветная иллюстрация. Даллас и тетя Лючия танцевали около майского шеста.

На полях на древнегреческом языке от руки было написано следующее:

Друг другу на смену грядут три сестры –

Клото, Лахезис, Атропос.

Первые две желанны для всех,

третьей же – Смерти – страшатся. [85]

При упоминании о Смерти руки Фионы покрылись пупырышками.

Лахезис. Это имя звучало немного похоже на имя Лючия.

Клото? А вот это имя было совсем не похоже на Даллас, но когда бабушка знакомила их с теткой, она назвала ее «тетя Клодия», а потом Даллас попросила ее так не называть.

И вообще – что за имя Даллас?

Фиона задумалась. Как такое могло быть: на картинке изображены две женщины – ее тетки, как они сами утверждали, но нарисована эта картинка лет пятьсот назад. Может быть, это подделка? Но книга выглядела подлинной – старинная, средневековая. И пахла соответствующе – плесенью и пылью веков.

Но что, если они не были ее тетками? Что, если…

Заложив нужную страницу, Фиона отправилась в ванную. Закрыла на защелку дверь и села перед зеркалом.

Она опять открыла книгу на первой картинке, где была изображена Природа, повернула картинку к зеркалу и сравнила лицо Природы со своим отражением.

Женщина на картинке была очень похожа на тетю Даллас. То есть она выглядела в точности как она.

И как Фиона.

У обеих – высокий лоб, одинаковые глаза (правда, у Даллас немного зеленее). Волосы волнистые. Как у Фионы, хотя на картинке они были намного красивее и светлее.

Фиона перевернула страницу и сравнила свое лицо с изображением тети Лючии.

Они тоже были похожи. Одинаковые очертания губ, подбородка, но…

Фиона снова вернулась к первой картинке.

Она больше похожа на тетю Даллас, Клодию, Клото, как бы ее ни звали по‑настоящему.

Родственники много лгали и о многом умалчивали. Может быть, и о тетушках тоже? Нет, Фиона не сомневалась в том, что они состоят в родстве, но вдруг Даллас была не просто ее тетей, а кем‑то еще?

Фиона прикоснулась к изображению Даллас, отраженному в зеркале.

Может быть, это ее мать?

Безусловно, у Даллас была возможность иметь детей, если она и в жизни вела себя так же, как в истории, изложенной в книге. Но почему все говорили, что мать Фионы и Элиота умерла, если на самом деле она была жива? Она не хотела с ними знаться? Или это делалось для того, чтобы никто не узнал об их происхождении? Их поручили заботам «бабушки», чтобы, ради их безопасности, она воспитала их вдали от остальных родственников?

И разве Даллас не вернулась именно тогда, когда они нуждались в ней сильнее всего? Чтобы научить их читать будущее по нитям. Может быть, так и должна себя вести заботливая мать?

А Фиона поступила глупо – убежала к себе в комнату, узнав, как мало ей осталось жить. Надо было поговорить с Даллас. От нее можно так много узнать.

Или это все фантазии? И она просто выдает желаемое за действительное?

Возможно, Даллас на самом деле их тетя, а настоящая мать действительно умерла.

Фиона положила книгу на колени и прикоснулась к картинке. Девочке стало тоскливо.

Она бережно закрыла книгу. Думать об этом было слишком больно. Ей ведь осталось жить меньше дня – судя по тому, что показала нить судьбы. Но предстояло пройти еще одно героическое испытание, и прежде всего нужно думать об этом.

Она отнесла книгу в комнату Элиота и поставила на полку.

Выйдя в коридор, Фиона услышала звяканье посуды в кухне. Может быть, стоит поговорить с Си? Та всегда ее выслушивала, но как она поймет, что довелось пережить правнучке? Как жаль, что Элиота нет дома…

Фиона вздохнула, вернулась в свою комнату и заперла дверь.

Все ее проблемы связаны с нитями. Нить, тянувшаяся внутрь ее от шоколадных конфет и присосавшаяся к ней наподобие паразита; тот факт, что нить судьбы обрывалась, а это означало, что жить ей осталось совсем немного; а еще то, что она сделала прошлой ночью в зеркальном лабиринте – отсекла что‑то от себя. Это была еще одна нить.

Или все это только игра воображения? В конце концов, она ведь сильно стукнулась головой.

Фиона потрогала макушку, нащупала шишку, покрытую коростой, и поморщилась от боли.

А что, если она видела мифические нити только под гипнотическим влиянием Даллас или в результате сотрясения мозга?

Выяснить это можно было одним‑единственным способом.

Фиона сняла грязную, местами обгоревшую одежду и переоделась в удобные спортивные штаны и футболку. Из эластичного пояса она выдернула нитку и растянула.

Можно было бы что‑нибудь разрезать этой ниткой, но сейчас ей не до того. Сейчас нужно сосредоточиться, но не полностью, а как будто ты смотришь на что‑то, сведя глаза к переносице, и изображение вдруг начинает двоиться.

И вот нить словно завертелась спиралью и ушла внутрь ее и закончилась на крошечном расстоянии от того места, где она ее держала.

Это уже была не эластичная синтетическая нитка. Она стала красной и пульсирующей. На конце набухла капля крови. Крови ее жизни.

Итак, если только она не пребывала в состоянии непрерывной галлюцинации или не стала сомнамбулой, этот фокус с нитями действительно работал.

Немного испуганная и взволнованная, она передвинула большой и указательный пальцы вдоль нити, пока та не соединилась с узелками других переплетенных между собой нитей. Как только Фиона прикоснулась к нити в этом месте, странные ощущения наполнили ее руку: вкус подсоленной перечной мяты в пиццерии, запах пыльных старых книг – такой отчетливый, что она закашлялась, резкий сосновый аромат чистящего средства, приготовленного Си, мягкость сотни раз выстиранных шерстяных одеял.

Это была картина ее жизни на протяжении пятнадцати лет – сон, уборка, работа, учеба, и все повторялось изо дня в день.

Фиона вернулась к тому месту, где на нити появлялись первые узелки.

Здесь в ее жизнь вплетались темные волокна: холодные и скользкие, местами слипшиеся. На ум ей пришло слово «зло». Попадались также нити, словно сотканные из чистого золота. Одна из них была кожаной и едва уловимо пахла мотоциклетными выхлопными газами. Это был Роберт.

Вот ее жизнь.

Но когда она передвинула пальцы вперед, ближе к настоящему, то нащупала комок.

Фиона сосредоточилась сильнее и увидела свернутую в спираль трубочку, похожую на кровеносный сосуд. Один конец спирали уходил внутрь тела, а другой висел, вяло обмякнув.

Та самая нить, которую она перерезала вчера ночью.

Но что же она, в конце концов, сделала с собой, чтобы освободиться от власти, которую возымели над ней конфеты?

У нее закружилась голова. Ощущение было такое, что ее вот‑вот снова стошнит.

Она отпустила перерезанную трубочку.

Может быть, стоило поискать другой конец и соединить их между собой?

Фиона провела пальцами назад вдоль нити в поисках другого конца трубочки. Ей пришлось раздвигать волокна, и это оказалось труднее, чем она предполагала. Чем дальше она уходила назад, тем крепче соединялись между собой волокна. Словно их опустили в цемент.

Но вот она заметила серебряное волоконце, которое, казалось, сплеталось с остальными на всем протяжении нити. Раньше она его не замечала, потому что оно было слишком тонким и чересчур хитро переплетено с другими нитями. Фиона поняла: это некая неотъемлемая часть ее сущности.

Затем девочка увидела, что в самом конце сплетения серебряная нить разлохмачена, растрепана, почти порвана.

Она осторожно прикоснулась к серебряному волокну и обнаружила, что оно крепкое, как стальная проволока, холодное, ясное и чистое. Наверное, это была нить бабушки.

Перед глазами у Фионы все расплылось. Она отпустила нить.

Слишком многое нужно обдумать.

Что бы она ни перерезала внутри себя прошлой ночью, пока этому придется оставаться разрезанным.

Но что делать, если она все же найдет другой конец перерезанной нити? Как соединить нити. Она умеет только перерезать их.

В дверь постучали. Послышался дрожащий голос Си.

– Голубка моя милая! Я приготовила тебе супчик.

– Просто замечательно, – ответила Фиона и приподнялась.

Но на самом деле эти слова не успели прозвучать. Они замерли на ее губах. Лицо у нее онемело, и стоило ей встать на ноги, как мир вокруг нее бешено завертелся, колени подкосились.

Пол со страшной скоростью устремился ей навстречу.

Она ударилась головой, перед глазами у нее потемнело. Тьма была так глубока, что Фиона не сомневалась: ей больше не суждено очнуться.

Date: 2015-07-27; view: 329; Нарушение авторских прав