Санцзин

Добравшись до окраины Санцзина, Шадрак едва не свалился от облегчения. Было уже за полночь. К человеческому жилью он вышел по чистой случайности: в окнах санцзинских домов не было ни огонька, да и густой туман сильно мешал. Несмотря на позднее лето, ночной воздух нес пронизывающий холод. Шадрак понимал, что ему нужно обязательно отыскать ночлег и пищу. Скоро должен был появиться первый снег.

Дома в Санцзине были побольше, чем в Киото, да и архитектура у них была более богатой и разнообразной. Юноша поразился размерам города: ему не доводилось бывать нигде, кроме Киото, и приспособиться к его нынешней жизни оказалось нелегко. Он покинул дом Эканара две недели назад, но они показались ему вечностью.

Шадрак пошел вдоль грунтовой дороги, тянувшейся через центр города. Глубокие колеи и следы подков говорили, что здесь часто ездят на лошадях и повозках. Где лошади, там и самураи — это Шадрак знал точно.

Сейчас город казался тихим, словно вымер, но молодой воин предпочел не рисковать и осторожно, укрываясь в тени, двинулся по левой стороне дороги.

Пройдя несколько сотен ярдов, он оказался в сердце Санцзина. Величие городских построек внушало трепет. На главную улицу, мощенную булыжником, выходили многочисленные лавки — такого Шадрак не видывал. Он понял, что городское правление весьма не похоже на власть в Киото.

Редкие снежинки касались лица, заставляя юношу дрожать от холода. Нужно было поскорее укрыться в тепле. Желудок корчился от голода: свои последние припасы Шадрак съел два дня назад и все это время питался лишь лесными ягодами и кореньями.

Он чувствовал, что здесь ему явно повезет с пищей — в крайнем случае он украдет необходимое. Странно было, что он вообще наткнулся на этот город. Шадрак чувствовал себя так, словно кто-то специально вывел его к Санцзину.

Через некоторое время на глаза ему попался дом на противоположной стороне дороги. На всю ширину огромных деревянных дверей раскинулся самурайский герб. Шадрак тут же понял, что перед ним Дворец Сёгуна, и в который раз поразился обилию полезных для выживания сведений, которым его научил отец. Теперь отвергнутому сыну предстояло выучиться применять знания на практике.

Рядом с богато украшенным дворцом он обнаружил конюшни. Лучшего укрытия было не сыскать. Он подошел к конюшенным воротам, настороженно оглядываясь, чтобы его не застали врасплох.

Шадрак заглянул поверх невысокой, по грудь, ограды. Внутри стояли четыре холеные лошади. Даже небольшой знаток лошадей признал бы, что животные весьма породистые и в отличной форме. Все лошади были покрыты длинной снежно-белой шерстью — насколько знал Шадрак, это удваивало цену каждой. Первоначально самураи ценили белоснежных скакунов из-за их незаметности в снегах, а сейчас это стало просто символом богатства.

Еще раз осмотревшись, Шадрак открыл задвижку ворот и неслышно скользнул внутрь конюшни. Он был практически уверен, что никто его не заметил.

При его появлении лошади негромко захрапели — и только. Они были хорошо обучены и не волновались по пустякам. Каждая такая лошадь могла без проблем проскакать через все поле брани.

На полу конюшни было достаточно сена, чтобы сделать себе роскошный ночлег. Шадрак собрал сено в кучу и накрылся им с головой. Вдруг он заметил нечто большое и темное у противоположной стены. В сумерках юноша видел отлично, как кошка, но в помещении было слишком темно, чтобы можно было точно разглядеть, что там такое. Он поправил катану на боку и осторожно приблизился, приготовившись при малейшей опасности отпрянуть от стены.

Уже почти в ярде от цели он обнаружил, что его напугали подвешенные на крюке чересседельные сумки. Испустив вздох облегчения, юноша снял их и поспешно перерыл содержимое, с изумлением обнаружив, что сумки забиты провиантом для дальней дороги. Он достал из одной сумки ломоть хлеба и кусок сыра.

На еду Шадрак накинулся с такой жадностью, что даже живот заболел. Остатки он завернул в свою накидку. Жажду он утолил из бурдюка, наполненного прекрасным вином, хотя с большим удовольствием попил бы просто воды.

Устроившись наконец в куче сухого сена, он задумался, что за сила направляет его путь. Везение выглядело слишком подозрительным, и ему казалось, что судьба уготовила ему какое-то вполне определенное предназначение.

Металлический щелчок мгновенно вывел Шадрака из глубокого сна. Вспомнив, где он находится, юноша тут же подавил желание сладко потянуться. Судя по звуку, кто-то открыл ворота конюшни.

Сквозь тонкий слой сена над головой пробивался слабый свет. Влажный воздух подсказал Шадраку, что уже утро — по утрам туман всегда был гуще. Он ничего не видел из своего укрытия, поскольку устроился у самой задней стенки конюшни. Надо было вылезать.

—Ты принесешь великую честь своему роду, Асаи. В Страже Сёгуна служат наиболее именитые самураи Империи.

—Я справлюсь с поручением, капитан.

Чтобы понять, что это самураи, Шадраку не нужно было особенно прислушиваться к смыслу разговора — достаточно было услышать их гулкие, гортанные голоса. Потом он вспомнил, что не повесил вчера на место подсумки, и запаниковал.

—Когда тебе нужно прибыть?

—Я должен добраться во дворец через неделю.

Шадрак услышал легкий звук хлопка.

—В таком случае, поторопись. Удачи тебе, Асаи.

—Спасибо. И вам тоже, капитан.

Звуки шагов постепенно умолкли, и в конюшне воцарилась тишина. Шадрак напряг слух, желая понять, где находится оставшийся буси — он был уверен, что на улицу вышел только один из собеседников. Юноша старался почти не дышать: звук дыхания громом отдавался в ушах, и Шадраку казалось, что самурай должен обязательно его услышать.

Послышался едва уловимый шорох. Через некоторое время шорох повторился, на этот раз ближе. Тяжелый сапог обрушился на спину Шадраку, и юноша взвыл от боли и неожиданности. Отбросив уже бесполезные остатки сена, от перекатился к задней стенке конюшни. Над ним склонился воин в полном вооружении, с лицом, прикрытым стальным шлемом с прорезью для глаз.

—Встать, крестьянин!

Шадрак поднялся на ноги, ошеломленно разглядывая самурая; тот, в свою очередь, поразился тем, что за спиной у «крестьянина» висит катана, а на боку — вакидзаси. Шадрак выругался про себя: за этот очевидный просчет он заслуживал немедленной казни. Он раскрыл рот, чтобы объяснить, что не собирается сопротивляться, но тут заметил, что самурай уже вытаскивает свой меч.

Шадрак отступил назад, сопротивляясь желанию вынуть собственный клинок. Уходя из деревни, он поклялся больше никогда не обнажать оружие против человека; вот и теперь он не собирался драться с самураем. Конечно, определенный вред он уже причинил, но больше этого не будет. Сын совсем не желал снова позорить своего отца.

Однако он тут же почувствовал спиной стену конюшни и понял: спасения нет. Буси поднял свой меч. В голове Шадрака совершенно автоматически пронеслись последовательности движений для защиты и контратаки. Помимо этого он механически отметил с десяток уязвимых мест в стойке и технике воина напротив. Он почувствовал, что легко победит нападающего.

От этих мыслей Шадрак расслабился, предпочитая скорее умереть самому, чем убить другого. Катана начал движение наискось. Движение казалось удивительно медленным. Буси имел хорошую подготовку, но в сравнении с навыками Шадрака казался новичком-любителем.

Уловив жадную вибрацию лезвия, Шадрак прекратил раздумья. Он отскочил в сторону от удара и мощно вонзил кулак в неприкрытое доспехами горло самурая. Трахея с хрустом сломалась, буси захрипел и упал на пол. Несколько секунд он бился в агонии, потом затих навсегда.

В каком-то оцепенении Шадрак стоял над телом убитого. Мучительная пустота охватила его до глубины души. Его подсознание, как всегда, выступило против воли — и победило. Его навыки впечатались настолько глубоко, что любая угроза ликвидировалась без всякого участия разума юноши.

Он вынул из ножен вакидзаси и опустился на колени. После того как отец изгнал его, смысла жить не было. Не было и во что верить — Шадрак чувствовал, что предал все идеалы. Он был совершенно одинок в этом бескрайнем мире, о котором ничего не знал. Хуже того — он превратился в опасного беглеца и не сегодня-завтра за его голову назначат награду.

Он обхватил туловище руками. Острие клинка коснулось оголенного живота. Даже при легчайшем нажатии лезвие с готовностью погружалось в тело. Слегка заколебавшись, он удобнее взялся за рукоятку меча, приготовившись нанести себе смертельный удар. Обычно, когда самурай совершал харакири, за его спиной стоял близкий друг, который должен был обезглавить приговоренного. Это делалось потому, что вспарывание живота было одним из самых мучительных способов лишения жизни. Могло пройти около получаса невыносимых страданий, прежде чем к самураю приходила смерть.

Мысль о боли не путала Шадрака. Конечно, он не желал мук, но был вполне способен управлять собой. Правда, при одной лишь мысли о самоубийстве он ощущал как никогда сильное отвращение. Хотя это чувство не было сознательным, однако стремление к самосохранению оказалось всепоглощающим.

Он попытался вонзить лезвие глубоко в живот, но инстинкты были неумолимы. Он яростно зарычал и отшвырнул клинок в другой угол конюшни, потом спрятал лицо в ладонях. Шадрак чувствовал, как силы разом оставили его. Ему казалось, что грядут великие мучения: он фактически обезглавил сам себя, но тем не менее был вынужден жить дальше.

Юноша снова взглянул на мертвого самурая, и горькая волна собственной вины окатила его. Что ж, он займет место убитого и постарается хотя бы частично возместить причиненный ущерб. В принципе, такое решение не казалось особенно разумным, но оно шло из самой глубины души, и Шадрак знал, что должен следовать ему.

Он принялся снимать доспехи с самурая, одновременно высматривая, нет ли где мотыги, чтобы закопать тело. Если бы ему удалось найти письмо с приказами буси, он бы спокойно представился вместо погибшего и взял бы себе его имя.

Все равно Стража Сёгуна не имела представления о том, как выглядит Асаи.

Пока Шадрак возился с бесчисленными застежками доспехов, он поклялся себе больше никогда не терять контроля над собой. Отныне он никогда не нарушит свой обет отказа от насилия.

Эния