Действующие лица. Последняя электричка. В вагоне пустынно

ДЕНИСОВ МИХАИЛ (ХУДОЩАВЫЙ) - 47 лет. СЕЛЕЗНЕВ АНДРЕИ (ПЛЕШИВЫЙ) - 47 лет.

Последняя электричка. В вагоне пустынно. Только два пас­сажира сидят друг против друга. Один — грузный, плешивый, одет в добротный костюм темного цвета. Он, видимо, уже не в первый раз перелистывает журнал «Советский экран», вяло разглядывая фотографии. Другой — худощавый, в светло-сером костюме, со значком лауреата Ленинской - премии на груди. Он дремлет, сложив на коленях сцепленные пальцы рук. Над головами у того и другого висят сетки с продуктами. У пер­вого их даже две, одна битком набита апельсинами. Плешивый, исчерпав журнальные впечатления, то глядит в окно, то шарит глазами по вагону, то рассматривает сетку с продуктами своего визави, то самого пассажира. Вдруг глаза его остановились на шраме над левой бровью попутчика.

Плешивый (уже пристально всматривается в лицо соседа, негромко и нетвердо). Миша!

Худощавый открыл глаза. Он не может понять: то ли его на самом деле окликнули, то ли собственное его имя пригрезилось ему во сне.

(Более уверенно и слегка улыбаясь.) Вы не Денисов Миша бу­дете?

Худощавый. Да.

Плешивый (глядя в упор и улыбаясь). Не узнаете?

Худощавый. Нет.

Плешивый (смеется). Ну узнай, Миша, узнай!

Худощавый (сон слетел с него. С некоторой неловкостью и заме­шательством). Никак не вспомню...

Плешивый. Нехорошо. Неужели ничего я тебе не напоминаю? Ну?

Худощавый. Извините, не могу догадаться. И не очень светло в вагоне.

Плешивый (смеясь). А я посвечу. (Вынул газовую зажигалку, за­жег высокое пламя. Приблизил к соседу свое лицо.) Ну, раз­глядывай.

Худощавый (совсем смешавшись и даже несколько испуганно). Нет... А вы не ошиблись?

Плешивый. Здрасте! Откуда же я тебя по имени знаю? Ну, гляди, гляди!

Смотрят друг на друга. Худощавый — с мукой во взоре. Пле­шивый — улыбаясь во весь рот. Глаза его горят хитрым счасть­ем.

Худощавый (пытаясь улыбнуться). Вы скажите, кто вы.

Плешивый. Ишь ты какой хитрый! Ни за что! Ай-ай-ай! И не стыдно? Вот сойду сейчас, исчезну, мучайся потом. Ну же, Миша, ну! (Смеется.) Если бы ты видел, какая у тебя сейчас физиономия! Ну!

Худощавый. Я не могу, извините...

Плешивый. А я не извиняю! Вспоминай. Да, это тебе не крос­сворды решать: река в Латинской Америке, великий русский путешественник на букву «Пы»! Ну?..

Худощавый. Наверно, в молодости где-нибудь по работе встре­чались? В Днепродзержинске?

Плешивый. Холодно, холодно! (Хохочет.)

Худощавый. В Сибири, может быть?

Плешивый. А тебя что, тоже туда отправляли?

Худощавый. На Ангаре я работал.

Плешивый. Холодно, холодно! Мне Сибирь не позарез, мне и тут чудесненько.

Худощавый (его осенило). Учились вместе?

Плешивый. Тепло! Молодец! Тепло!

Худощавый. В школе?

Плешивый. Ну очень тепло, очень!

Худощавый (мучительно напрягаясь). В одном классе?

Плешивый. Жарко! Вот теперь совсем жарко! Ну?

Худощавый. Попов?

Плешивый. Э-э-э, Арктика! Антарктика! Снег! Лед, м.етедь!

Худощавый. Карпов?

Плешивый. А что это у тебя за шрам над левой бровью?

Худощавый (счастливо). Селезнев!

Селезнев. А-а-а, сразу вспомнил! Я тебе о себе зарубку на веки веков оставил. А ты даже и не признаешь, ай-ай-ай! Андрей меня зовут, если запамятовал.

Денисов (он действительно забыл имя Селезнева). Нет-нет, не забыл, как же, Андрюша. Здравствуй, здравствуй, Андрюша! (Встал, протянул руку старому знакомому.)

Селезнев (здоровается сидя). Сиди-сиди! Ты тоже, прямо скажем, не помолодел и деформировался. Но я узнал. Во память! А лобик-то я тебе расколол помнишь по какому случаю?

Денисов (он помнит). Забыл.

Селезнев. А я — четко! Где она сейчас?

Денисов. Кто?

Селезнев. Да что у тебя действительно с памятью делается? Туго? Я же тебя из-за Людки Брыкиной наказал. Помнишь? Ты мне — «хам», а я тебе — блям. Я ведь тогда не знал, что ты на нее тоже поглядывал, честное пионерское!

Денисов. Я не поглядывал.

Селезнев. Брось, брось, у меня память — как та машина, намертво! Взбесился-то тогда как, от злобы аж побледнел. Я тогда что-то про нее солененькое отмочил, а ты...

Денисов (желая переменить тему). Вы... ты где сейчас?

Селезнев. Тут, в Кратове, телеателье.

Денисов. Механик?

Селезнев. Нет, брат, заведующий, не хухры-мухры. А ты, я смотрю, тоже в люди выбился!

Денисов. Ну...

Селезнев. Вижу-вижу! А костюмчик классный, и ботиночки, и во­ротничок. Этакий интеллигентик с иголочки. Служишь где?

Денисов. Да. Учился в Бауманском, потом...

Селезнев. А я, брат, воевал.

Денисов. Я тоже.

Селезнев (лукаво). Писарем, поди?

Денисов. Нет, ВУС-7, артиллерист. Представляешь, я — из пушки!

Селезнев. Да, комично... А что у тебя за медалька?

Денисов. Это значок лауреата Ленинской премии.

Пауза.

Селезнев (слегка изменившимся голосом). Какой?

Денисов. Ленинскую премию мы получили, в тысяча девятьсот

пятьдесят восьмом еще, трое. Селезнев (показывает на медаль). Золотая? Денисов. Кажется.

Селезнев. Что ж ты ее, не снимая, и носишь? Денисов. Нет, не всегда. Сегодня была конференция. Селезнев. Да... Смотри-ка... Я забыл, как твоего отца-то звали —

Федор, кажется? Денисов. Алексей.

Селезнев. Михаил Алексеевич, значит, вроде как русский царь? Денисов. Царь был Алексей Михайлович. Селезнев (заглаживая ошибку). Да знаю, знаю, учил, не забыл.

Я и говорю — вроде царя, только наоборот. (Стараясь быть

свободным.) А для меня ты как был Мишка, так Мишкой и

останешься. Не царь, ясно?

Денисов. Конечно. У тебя тоже, наверное, за войну немало всяких

знаков отличия.

Селезнев. Есть, есть, не обижаюсь. (Мрачнея.) В Москве жи­вешь?

Денисов. Да.

Селезнев. Квартира, поди, во! Три комнаты? Денисов. Четыре. Селезнев. А сколько жителей? Денисов. Трое. Селезнев. Ого, жирно! Денисов. Сын был, теперь отделился, женат. Дочь тоже замужем.

В гости ходит. Я дедушка.

Селезнев. Четыре комнаты на троих. Надо же! Неплохо! Денисов (как бы извиняясь). Да, квартира очень хорошая. Селезнев. Машину, поди, имеешь? Денисов. Имею. Селезнев. Своя или казенная? Денисов. Ну, на работе казенная, а так — своя. Селезнев. «Жигуль»? Денисов. «Волга».

Селезнев (еще более помрачнев). Старая? Денисов. Новая. Селезнев. Да-а-а... Тоже не баран накашлял... (После маленькой

паузы.) На дачу едешь?

Денисов. Да. Знаешь, за день голова как ватная делается. А за городом подышишь свежим воздухом и утром — ничего, опять варит.

Селезнев. А дача тоже своя или тоже казенная? Денисов. Дача своя. У нас можно было и от предприятия, но,

знаешь, в своей как-то уютнее. Селезнев. Большая? Денисов. Порядочная.

Селезнев. Таким, как ты, что! Такие хоть в два этажа могут вы­махать! (С надеждой.) Финский домик имеешь, что ли? Денисов (замявшись). У меня кирпичная. Можно сказать, именно в два этажа. Собственно, не два, а так — полтора.

Селезнев (глядя на Денисова почти с презрением). Да-да, силен... (После паузы.) Что же ты не на машине, а на электричке тря­сешься?

Денисов. Тормоза барахлят. Чинят.

Селезнев. От станции далеко?

Денисов. Минут двадцать пять ходу.

Селезнев. Не боишься? Ночь.

Денисов. Сын встречает. Я позвонил.

Селезнев. Куда?

Денисов. На дачу.

Селезнев. У тебя там телефон?

Денисов. Да, есть.

Селезнев. А охрана тебе но должности не полагается?

Денисов (смеется). Чего нет, того нет.

Селезнев. Загребаешь, поди, дай бог?

Денисов. Что загребаю?

Селезнев. Красненькие, фиолетовые, коричневые больно хороши, ну, сторублевки-то.

Денисов. А-а-а... Да, я зарабатываю очень хороню.

Селезнев. Не то что мы, грешные. О равенстве-то только в песен­ках поем да по телевизору показываем.

Денисов. К сожалению, у нас еще не коммунизм, чтобы всем по потребности.

Селезнев. Да не оправдывайся ты, не оправдывайся, я же тебя не упрекаю.

Денисов. Я, собственно, не оправдываюсь. И, знаешь, Андрюша, не в деньгах счастье.

Селезнев (смеется). Мишка, не надо, Мишка, нехорошо!

Денисов. Почему?

Селезнев. Потому что у тебя их навалом, ты такое и лопочешь. Милый, денежки не бог, а полбога.

Денисов. Я серьезно.

Селезнев. И я не шучу. Не юродствуй, тебе говорю, нехорошо.

Д е н и с о в. До некоторой степени я могу говорить это со всей искрен­ностью. Ты помнишь, как я жил, помнишь? Мать почту носила, отца уже не было. Все: «Мама, дай кусочек, мама, есть хочу».

А я не забыл. И все-таки я был счастливым. Первые книги, первые друзья, и школа, река, рыбная ловля. Да просто целый мир «и пара коньков в придачу» — помнишь у Андерсена? — и все твое. Андрюша, счастье внутри человека, не вне его.

Селезнев. А я тебе скажу: это философия сытого и вся ее на­чинка.

Денисов. А когда в институте учился, тоже, знаешь... По ночам на разгрузке, уроки давал... А на душе всегда было тепло и что-то пело. Не в деньгах счастье, Андрюша.

Селезнев. Ты с этим, Миша, от бюро пропаганды лекции читай, хорошо платить будут. Может быть, когда-нибудь раньше, когда люди были на низшей ступени развития, такая мура кого-ни­будь и утешала, а теперь дураков нет. Теперь у человека другая стадия развития, более высокая, и запросы у него растут. Те­перь все знают — где, что, почем, а если нет — где достать. И не к лицу тебе такое говорить. Вот если бы я сказал, я, простой человек...

Денисов (улыбаясь). Так ты же этого не говоришь.

Селезнев. И не скажу, потому что это глупость... Ладно, ты и ма­ленький-то хитрый был. Учительница, бывало, спросит: «Кто хочет добавить?» — ты ручку тянул, все добавлял. Это, значит, тебе все блага за ту самую добавку, да?

Денисов (пытаясь смеяться). Ты прав. Видимо, за это. Я любил учиться. Кончил Бауманский, потом...

Селезнев. Да говорил ты уже, говорил про Бауманский... Нет, Ми­ша, ты мне мозги не пудри. Я хоть твой Бауманский и не кон­чал, но тоже голову на плечах имею, и не опилками она набита. Если глазами да ушами попусту не хлопаешь, тоже, брат, все видишь и слышишь. Высшую, так сказать, школу на ходу заканчиваешь... Умел ты, значит, по жизни ловко пройти — где верхом, где пешком, а где и вприпрыжку, а то и на брюхе ползком, если понадобилось. Так ведь говорю, да? Знаем мы, дорогой, как умные люди живут. Знаем, но не умеем. И рады бы, как говорится, в рай, да грехи тянут. Да я тебе откровенно скажу: душу пачкать неохота. Мы совесть ценим, прямоту, правду-матку. Зато спим спокойно.

Денисов (пытаясь пошутить). Ты тоже, кажется, неплохо живешь.

Вот целую сетку апельсинов накупил. Селезнев (уже с неприязнью}. А мои детки, Миша, тоже дети, а

не насекомые, им тоже витамины требуются. Денисов. Ты меня уж как-то совсем криво понял. Селезнев. Да все я, Миша, понимаю, все. Не считай за недоразви­того, хотя я и не лауреат! Денисов. Чудак ты, Андрей.

Селезнев. На чудаках, Миша, мир держится. На чудаках да на таких простых людях, как мы, трудяги. У нас государство пра­вильно курс держит — на трудяг, на нас; то есть, потому что, Миша, мы, а не вы — соль земли. Мы, масса, народ. Ясно тебе или уже позабыл? Денисов. Почему же позабыл?

Селезнев. А потому что, когда там, по верхам-то, летаешь, может, голова от разреженного воздуха кругом идет. Мол, я птица райская, главный человек. Но мы, Миша, за райскими такими птицами внимательно смотрим. В случае чего, ежели уж очень высоко залетел да не ту песенку засвистел, мы снизу, так сказать, из берданки хлоп — и ты опять на земле. Чтоб не забывал... помнил. А если перышки помнем, не сердись. Руки у нас грубые, потому что в мозолях. Мы пищу себе руками до­бываем, не вашими там всякими умными хитросплетениями. Так что хоть, ты, Миша, и лауреат, но и я тоже кой-кто есть.

Ясно? Нет? Денисов (смеется). Крепко ты, Андрюша, все эти основы усвоил.

И своеобразно.

Селезнев. И не забуду. А то, знаешь, такое уж неравенство пошло, смотреть больно. Ты вот, наверно, тоже сейчас думаешь: сидит против тебя твой школьный друг — лапоть лаптем...

Денисов (искренно). Да как тебе не стыдно! Ничего подобного я не думаю. Во-первых, по моей, так сказать, домашней фило­софии люди в своей человеческой сущности рождаются на свет абсолютно равными...

Селезнев. Что это значит — по твоей философии? У тебя что, своя философия имеется, отдельная, не наша общая?

Денисов. Я не в прямом смысле...

Селезнев. В кривом, значит? Смотри, Миша! Ладно, не юли, скажи мне просто, по-товарищески, только не лукавь: честно ты свою жизнь прожил? Как советскому человеку положено, а? Без сучка, без задоринки?

Денисов. Ну, Андрюша, один бог без греха.

Селезнев. Бона как откровенно! Ценю. Только я про себя скажу. Не знаю, как там твой бог, у меня его нет, а я свою жизнь прожил честно.

Денисов. И хорошо. На душе легко.

Селезнев. Да в кармане, милый, пусто. Живешь в обрез. Вот, к примеру, дочке хочу пианино купить. Коплю-коплю, а все не тянет. Девочка способная, слух, говорят, есть, играла бы да играла. А шуршиков нема, как теперь говорят. Еще сотни две подкопить требуется. Голова-то и думает. Тебя, поди, такие заботы не гнетут. Полез в бумажник, раскрыл, вытащил...

Денисов. Андрей, ты не рассердишься?

Селезнев. На что?

Денисов. Только, пожалуйста, не обижайся, ладно?

Селезнев. Да ты говори — что.

Денисов. Можно я тебе предложу эти деньги? У меня как раз с собой есть, я получил.

Селезнев. Двести рублей хочешь дать?

Денисов. Да.

Селезнев. И тебе не стыдно?

Денисов. Ну что особенного? Отдашь, когда будут.

Селезнев. Да уж отдал бы, отдал, не беспокойся, не зажал бы, не украл.

Денисов. Возьми. (Достает бумажник.)

Селезнев (грубо.) Положи обратно, положи, слышишь?

Денисов. Я от души...

Селезнев. Да душа-то у тебя, дорогой, черна. И не стыдно?

Денисов. Честное слово...

Селезнев. Я спрашиваю: не стыдно, а?

Денисов (пряча бумажник). Стыдно, Андрюша, извини. Но, по­жалуйста, не думай...

Селезнев. Неужели ты не понимаешь, Миша, что этим своим цар­ским жестом унижаешь?

Денисов. Как ты так можешь?! И в мыслях не было тебя уни­жать.

Селезнев. Себя, себя унижаешь, милый, себя, не меня.

Маленькая пауза.

Бумажник-то как набит. А уж на сберкнижке, поди, представ­ляю...

Д е н и со в (робко смеясь). Я и говорю, возьми, от меня не отва­лится.

Селезнев. А вот возьму и возьму. Тогда что скажешь?

Денисов. Скажу, что хорошо, и буду рад. (Полез за бумажником.)

Селезнев. Погоди! Не лезь, не лезь. Обрадовался! И где у тебя со­весть! Не лезь, я подумаю. (После паузы.) Ну ладно, для инте­реса возьму. Давай, леший с тобой.

Денисов (быстро достает бумажник и оттуда деньги). Вот, пожа­луйста.

Селезнев (не беря). Погоди, не суй, я еще не решил, думаю. Не хочется мне радость тебе доставлять. Да как вспомню, что ребенок пальчиками своими по этим белым косточкам бить будет... Ну что деньги-то держишь, вытянул. Ладно, давай. (Берет деньги, пересчитывает.) Беру против охоты, помни. Толь­ко ради ребенка. И вскорости отдам, не бойся.

Денисов. Я и не боюсь.

Селезнев (смеется). Да ведь я по глазам всю твою психику вижу, хоть и не так светло. Эх, Миша, Миша, сделал я на тебе заруб­ку, а может быть, тогда тебя, в детстве еще, убить надо было. Для блага общества. Для равенства. Ну-ну, шучу, не сердись. Ползай! (Снял сетки с крючка.) А сколько такая медаль сто­ит, а?

Денисов. Я не знаю, торговать ею не собираюсь, не прицени­вался.

Селезнев. Нацепил, чтобы все видели: вот, мол, я, лауреат, шире дорогу! (Поддел медаль пальцем, качнул ее.)

Денисов. Не тронь!

Селезнев. Что? (Держит медаль пальцем.)

Денисов (резко). Убери, говорю, руку!

Селезнев (держится за медаль. Лицо злобное). А я не уберу.

Денисов. В последний раз говорю.

Селезнев тянет медаль, видимо, хочет ее сорвать с груди Де­нисова.

Я тебе сказал, хам! (И вдруг наотмашь бьет Селезнева по лицу.)

Селезнев. Ты что?.. (От растерянности плюхнулся на лавку. Апель­сины покатились по полу вагона.) Вы что?

Денисов. Ты что, мерзавец, забылся? Вести себя не умеешь? Так я тебя научу! (В ярости и гневе, очень гордо.) Ты не забывай­ся. Кто бы ты ни был, на какой бы ступени развития ни стоял, обязан с людьми разговаривать по-человечески, а не по-собачьи. Не по-собачьи, понял?

Селезнев. Миша... Михаил Алексеевич, да вы что? Михаил Алек­сеевич, я так... дурил просто... вы не подумайте... друг детства... Да я... Я никогда против не выступаю... Я вас уважаю... Это я растерялся... Мне приятно —в одном классе учились... друзья... и вы не подумайте. Это я от радости, что у меня такой друг... Я в Кратове живу. Лесная, семь. Если бы заехали... Ведь по пути. У меня тоже домик... порядочный... фиолетовой краской вы­красил... Красиво. Зашли бы, мне бы приятно было. Соседи бы увидели, кто идет... Алексей Михайлович, то есть Миша, то есть...

Денисов (уже остыл, но холодно). Мне выходить. До свидания, Андрей. Считай, что я тебе ту оплеуху вернул. Квиты. (Смот­рит на лицо Селезнева.)

Селезнев. Ты что?

Денисов. Смотрю, не поцарапал ли, как ты меня тогда. Дай зажи­галку.

Селезнев вынул зажигалку, осветил свое лицо.

Нет, кажется, чисто.

Селезнев. Так у меня тогда железяка в руке была. Денисов. Извини, что апельсины рассыпал. (Помогает Селезневу

собрать апельсины.)

Селезнев. Да что ты! Не надо! Перепачкаешься.

Денисов. Будь здоров, Андрюша. Еще раз: извини. (Пожал Селез­неву руку и пошел к выходу.)

Селезнев (ползает по полу, собирает апельсины. Вслед Денисову). Пока! Рад, что тебя встретил Миша, горжусь! Лауреат! (Широ­ко раскинул руки и почти с восторгом.) Это надо же! Лауреат!.. Денисов скрылся в тамбуре. Занавес.