Информация к размышлению. Что же произошло с Шакспером в 1596 году, каким образом госпожа Фортуна сделала столь удивительный кульбит.

Что же произошло с Шакспером в 1596 году, каким образом госпожа Фортуна сделала столь удивительный кульбит? А что, собственно, удивительного? – спросите вы. Ведь любой глянцевый журнал предлагает триста сравнительно честных способов превращения Золушки в принцессу. Стал знаменитым, вышел в люди, получил гонорар… Театр в Лондоне конца XVI века – фабрика звезд, вроде современного телевидения, только не настолько мерзкая. Однако звездам елизаветинской эпохи обычно таких денег враз не предлагали. К примеру, в театре, который вмещал три тысячи зрителей, при аншлаге продавали билетов на двадцать пять – тридцать фунтов (и это большая сумма, ведь фунт стерлингов в ту пору, напоминаю, сильнее современного чуть ли не в несколько тысяч раз!). «Глобус» был поменьше, и две тысячи зрителей могли принести наличными от силы фунтов двадцать. Из этих денег нужно было заплатить актерам, техническому персоналу, за аренду, покрыть накладные расходы. Автору доставалось совсем немного.

– А публикации? – как бы спрашивали дотошные ученики, некоторые из которых словно в знак несогласия с преподавателем внезапно вышли из класса со своими большими портфелями.

– Шекспироведы подсчитали, – кричал вслед уходящим Нестор Петрович, – что за публикацию одной пьесы автор получал примерно шесть фунтов!

– Можно спросить? Сколько же всего пьес написал Шекспир?

– Это вопрос дискуссионный. Однако с уверенностью можно говорить о тридцати восьми пьесах, пяти больших поэмах и ста пятидесяти четырех сонетах. Значит, Шекспир мог продать все свои произведения за двести сорок фунтов, ну, в лучшем случае выручить четверть тысячи, т. е. двести пятьдесят фунтов. Вообще‑то литературным трудом тогда еще только начинали зарабатывать. Гении‑писатели не слишком богатели. А Шакспер враз разбогател! Стал по долларовому счету XXI века миллионером. Откуда деньги? Собственно, уже в первой биографии Шекспира написано откуда. Николас Роу сообщает, что Шекспир получил от графа Саутгемптона тысячу фунтов. От того самого графа, которому посвящены первые напечатанные под именем Шекспира произведения: «Венера и Адонис» (1593) и «Обесчещенная Лукреция» (1594).

Английский исследователь Эдвард Фурлонг предполагает в этой связи легкий шантаж, а‑ля Остап Бендер – гражданин Корейко. Шакспер обратился к Саутгемптону, благо графа найти в театре было проще простого, можно сказать, что он из театров почти не вылезал…

Найти графа Саутгемптона в театре было проще простого.

– Ваше сиятельство, простите, что я осмелился…

– Ну раз уж осмелились, так продолжайте. Я вас внимательно слушаю.

– Ваше сиятельство, дело такого тонкого свойства… Но позвольте сначала представиться. Моя фамилия… Шекспир, простите, пожалуйста.

– Но мой друг, мне не за что вас прощать. У людей бывают разные фамилии. Шекспир – так Шекспир. Что же дальше?

– Ваше сиятельство, это не дальше, это скорее раньше. То, что перед фамилией, – имя. Мое имя Уильям.

– Ах, вот как! Уильям Шекспир… Что‑то знакомое.

– Да‑да. Помните, «Венера и Адонис». Там есть посвящение…

– Я понял, дорогой мой! – Граф нахмурился и немного помолчал, глядя куда‑то сквозь стоящего перед ним Уильяма. – Хорошо, вас найдут. Прощайте.

– До свидания, ваше сиятельство!

– Прощайте. Я сказал, прощайте. Запомните это.

Уильям с глубоким поклоном удалился, изображая на своем лице полнейшую почтительность. Ему терять было нечего. Бесплатная кормежка и крыша над головой не спасали от нищеты. Ну ладно, не нищеты, но бедности. Семью кормить, налоги платить…

Десять лет он пробивался, десять лет выполнял немногочисленные, впрочем, поручения. Чьи – он не знал. Ему советовали – он слушался. Подружился с актером Ричардом Бербеджем, ему почти ровесником. Тот устроил его к своему отцу. Поначалу он встречал подъезжающих к театру людей и помогал спешиться, брал лошадь под уздцы и отводил в стойло. Изредка подкатывали кареты, и оттуда выходили знатные дамы, которым он, конечно, не осмеливался подать руку, да и галантность эта зачастую была достаточно рискованной: обычно карету галопом догонял какой‑нибудь кавалер – он и стремился приложиться к ручке. Его же дело ограничивалось кобылицами и жеребцами. Распряги, отведи, накорми. Пока длится представление, лошади отдыхают. Чаевых от них не дождешься… Вообще чаевые попадали к Уиллу редко, господа платили за постой коней самому Бербеджу, что им до слуги?

Иногда удавалось пробраться в театр и посмотреть представление. Вскоре он увидел на сцене и самого Ричарда. Первое время он вполне сносно играл женщин, сначала очень молодых, а потом, когда повзрослел и возмужал, повзрослели и его героини, погрубели их голоса. Но в один прекрасный день его голос стал ломаться, а потом так огрубел, что Ричарда пришлось спешно переводить на мужские роли… Вскоре Дик начал завоевывать авторитет. Нет, не потому только, что его отец построил этот театр и владел львиной долей всего предприятия…

Отец Ричарда не вмешивался в творческую жизнь труппы. Он не хотел, чтобы падали сборы из‑за того, что он будет продвигать на лучшие роли своих любимцев или детей. Порой актеры даже забывали, кто отец их молодого коллеги. А вот сам Дик однажды решился воспользоваться именем отца – когда добивался, чтобы Уилла взяли в труппу. Тогда многие были против. Какое у Шакспера могло быть произношение? Правильно, плохое, ведь он был из Стратфорда. А в Англии сколько графств – столько и диалектов! Но и ролей статистов никто еще не отменял. А он был прирожденный статист. Великий немой! Как он важно ходил, как серьезно молчал!

И между прочим, недолго длилась его сценическая немота. Он заговорил‑таки! Пускай сначала это были короткие роли дурачков и шутов, вроде Башки, но, быть может, то, что он заговорил на сцене, и придало ему смелости заговорить с Саутгемптоном.

Правда, после этого разговора Уильяму пришлось несладко. Когда он вернулся домой, то по обыкновению позвонил в колокольчик, чтобы вызвать Кэт. Но никто на зов не поднялся. Уильяму пришлось самому спуститься вниз. Никого! Ни малышки Кэт, ни Уилсонов. Всех как корова языком слизала! Уильям прошел на кухню. Плита была пустая и холодная. Ужином даже и не пахло ни в прямом, ни в переносом смысле слова. Уильям пошарил по шкафам и отыскал только какой‑то заплесневелый сухарь. Вот тебе и на! Сделал лишь небольшой намек, даже не попросил, а только намекнул, что может попросить… И пожалуйста, ложись спать на голодный желудок. Ну уж нет, он и сам кое‑что заработал!

Пойду‑ка я прошвырнусь по игорным заведениям, вспомню молодость, решил Уильям. Пусть для меня весь город театром станет. Уж я заговорю, уж я поиграю! Где мой лучший костюм? Выходные чулки, голубая шляпа с белыми перьями, ажурные туфельки с бантами розочками! Уж я скажу напоследок, пусть потом мне язык отрежут… А то что это за жизнь: сидеть и ждать приказаний? Пусть бы еще приказывали, я бы делал хоть что‑то, так нет же. Я как запасная лошадь, которую только кормят и прогуливают, но не седлают. Хорошо, я же согласен быть немножечко лошадью. Так вы оседлайте и дайте шпоры, вонзите железки в мои бока, которые заплывают жиром. Я хочу знать, для чего я живу, для чего я верчусь с этим «Глобусом», чтоб он сгорел!

В общем, завел себя так Уилл для храбрости, да еще и выпил стаканчик виски на дорожку, и выбрался из дому. Прошел по Бэнк‑стрит, повернул направо, потом налево. Тут‑тук башмаками по лондонским мостовым, тук‑тук. Вот он я, смотрите, завидуйте, весь на виду. Тук‑тук, тук‑тук…

Вдруг Уиллу показалось, что сзади раздается глухое так‑так. Он прислушался. Стоп! Так‑так, так‑так. Оглянулся – никого. Он опять двинулся вперед. Тук‑тук, тук‑тук. Стоп, тихо! Так‑так. Ладно, еще раз попробую. Тук‑тук, тук‑тук. Так‑так, так‑так. Тук‑тук, тук‑тук. Так‑так, так‑так.

Уильям внезапно остановился у магазина, разглядывая вывеску. Таинственное так‑так тоже затихло. Уильям снова оглянулся. Вон он стоит у церкви, желтые подвязки поправляет. Ладно, на следующем перекрестке быстро направо, тут короткий квартал, и еще раз сразу направо! А‑а‑а! Желтые подвязки отстали! Графский соглядатай не успел! Теперь не будет знать, куда я поверну.

А Уильям шмыгнул в ближайший знакомый трактир, он был сквозной, быстро прошел сквозь полутемный зал и снова очутился на улице. Теперь нужно только прибавить шагу, еще несколько поворотов, и все: он свободен на сегодняшний вечер. Сегодня обойдусь без ваших инструкций. Поужинаю так, как я хочу. И говорить стану, что хочу и кому захочу. Не будь я Уилл Шакспер! Я – will, моя воля, и все тут!

Уильям дошел до «Раненого вепря». Здесь он решил и остановиться. В углу словно по заказу оказался свободный стол.

– Человек, свечей! Да побольше! Я хочу, чтобы видели мое лицо, я хочу, чтобы все знали, что у меня есть лицо! И сегодня я не желаю его терять. Пусть даже его и разобьют! Что тут у вас на ужин? Фирменное блюдо, жаркое из вепря? Как нет? А… вепрь еще только раненный, не убитый… Так отрежь мне кусок живой кабанины, с кровью. Теплого еще мяса. Ты думаешь, я шучу? Я не пьяный, но очень хочу напиться, так что сначала эля, а жаркое потом. Какую часть кабана? Неси кабанью ногу целиком и приведи мне пару подружек, мне одному всю ногу не съесть. Разве у вас здесь нет девчонок? Так я ж и тебя приглашаю… Ты на работе? Да где они, твои клиенты? Ну как придут, я отпущу. А пока хлебни со мной эля. На работе не пьешь? Так я ж тебе не напиться, а отхлебнуть предлагаю. А ты знаешь, кто я такой? Уильям Шекспир, слышал небось? Ну ничего, скоро услышишь. В театр‑то ходишь? Я не актер! Актер – это что, тьфу! Я драматург, еще узнаешь! Ладно, иди за вепрем или как его там… за кабаном. И без девиц не возвращайся! Вот смотри, слышишь, как звенит? А не то в ушах у тебя звенеть будет! Не, я тебя не пугаю – от счастья, от счастья будет звенеть…

Вот мужлан! Деревня! Не понимает благородного обхождения. Не знает, с кем имеет дело! Где девицы‑красавицы? Мне женские души нужны, они более тонкие. У… идут какие‑то ведьмы. Молодые хоть? Черт их разберет под слоем краски – красоту навели, называется!

А вот и официанты под кабаньей ногой пригибаются! Ладно, выпьем, душечки‑подружечки! На брудершафт с кабаном! Тебя как зовут? Энн? Энни, значит, по‑простому, по‑стратфордски. А я Уилл Шакспер! У меня отец в Стратфорде знаешь кто? Вот, не знаешь, а он там почти что самый главный, он джентльмен почти. Что? Нет, герба пока нет, но я сделаю, будет у нашего рода герб, мы, Шаксперы, герб заслужили. Не без права! Так что, Анна, давай на брудершафт с джентльменом. Нет, сначала брудершафт со мной, я джентльмен, вепря потом поцелуешь, ну чё ты в него впилась? Неделю не ела, что ли? Ладно, чавкай, я тебя и после этого кабана целовать буду!

Эй, люди, еще эля! И флейтистов. Музыки хочу, слышите, какая музыка в моем кошельке звенит? Хочу, чтоб флейты играли! Чтоб всех пробрало, вот как хочу!.. Могу я раз в десять лет чего‑то хотеть? Как думаешь, Анна? А тебя как зовут? Елизавета? Вот это да! Тут я умолкаю, моя королева! Тут я только к ноге. Припасть поцелуем… Да не дергайся ты. Только поцелую. Целуем ножки – и ни‑ни. Ни слова. Дальнейшее молчание. Эй, все молчат, а я целую ноги Елизавете, моей королеве! Всем встать – на караул, флейты играют марш. Туш. Теперь из пушки стрелять. Я пью на брудершафт с ногой Елизаветы!.. Пли!

Ладно, покуражились с девочками, теперь нужно заесть вепрем. Энн и Элизабет, не всю ногу съели? Какая огромная! А вот она, задняя нога кабана! А то каждое утро овсянка… Лошадью себя чувствую, лошадью закормленной, но не объезженной. Весь мир – стойло, и разве стоило из‑за него приезжать в этот город, покидать родное местечко, семейное гнездышко? Там у меня трое, и один, кажется, вот‑вот умрет. При смерти мой Гамнет, земляк сообщил, а я его, сына, толком и не видел, не помню, как выглядит. Хорошо еще, что у него сестра‑двойняшка. Но чтобы их увидеть, надо уехать из этого Лондона, чтоб его. В родной Стратфорд. Но уехать победителем, а не побежденным. Так что правильно я этого графа прижал. «Вас найдут!» Ха! Пусть теперь ищут и на блюде мне подносят. Не будь я Уилл Шакспер, сын Джона Шакспера!..

Энн и Элизабет не на шутку разошлись, разыгрались, раскраснелись от эля вперемежку с кабаньим мясом. Затем Уильям на плечах у девиц проследовал в отдельную комнату на втором этаже заведения. Там веселье продолжилось уже в кровати. Сколько времени они кувыркались, Уильям не знал. Он то проваливался в сон, то девушки снова его будили.

Когда Уилл в очередной раз открыл глаза, в комнате было подозрительно тихо. Ни Энн, ни Лиз на кровати не было. Уильям приподнялся на локте и увидел, что в дверях стоит человек в черном плаще и шляпе, низко надвинутой на лицо.

– Лежи, Уилл, не утруждайся. Я тебя надолго не задержу. Разговор у нас будет короткий. – Это прозвучало угрожающе, и Уильям весь подобрался и натянул на себя одеяло. – И девушки к тебе вернутся. Выйдут ненадолго, а потом вернутся. – Незнакомец повернулся к девицам: – Вы меня поняли, крошки?

Девушки тем временем оделись, привели себя в порядок и выскользнули из комнаты.

– Шутка с Саутгемптоном тебе удалась на славу! Граф был просто вне себя… от восторга! – Незнакомец достал шпагу из ножен, поиграл ею и убрал обратно. Скрежет металла привел Уильяма в трепет, и он еще сильнее натянул на себя одеяло. – Он сказал, что яблочко от яблони недалеко…

– Вы же не станете меня вот так убивать? – Уильям от страха даже осмелился перебить графа. – Я же ничего не требовал, просто пошутил… ваша светлость…

– А… так вот зачем нужна была эта беготня! Ты вправду хотел спрятаться от графа? И убежать от меня? И куда же, интересно? Глупо.

– Я вас даже не знаю… ваша светлость, – подобострастно пролепетал Уилл. – То есть не знаю вашего имени.

– И хорошо, что не знаешь. Зато ты наверняка знаешь, что друзья познаются в беде. Вижу, что на этот раз с тобой и вправду случилась беда. Можно даже сказать, душевный кризис у тебя. И я как друг помогу этот кризис преодолеть.

– Сколько? – неожиданно для себя произнес еще не вполне протрезвевший Уильям, который по этой причине вполне мог пренебречь светскими формальностями.

– Мы торговаться не будем. – Черный человек выдержал паузу, пристально глядя в глаза Уильяму, лежащему под одеялом. Где‑то он уже видел эти глаза, этот пронизывающий насквозь взгляд… Незнакомец словно прочитал мысли Шакспера и отвернулся. – Тысяча фунтов!

Глаза у Шакспера округлились, он мгновенно протрезвел и даже снова привстал на локте, позабыв про спасительное одеяло.

– Ты уже получал деньги как Шекспир, помнишь, год назад, вместе с Бербеджем и Кемпом. Теперь ты будешь исключительно Шекспиром. Этих денег тебе хватит на всю жизнь. Распоряжайся ими с умом, но обязательно купи пай «Глобуса». Теперь тебе будут передавать пьесы, а ты станешь относить их Ричарду Бербеджу. Он знает, что делать дальше. Ты должен вести себя так же, как и раньше. Не настаивать ни на чем, не высовываться как автору, но и не отказываться от имени Шекспир. В общем, быть тише воды ниже травы.

– Хорошо, за такие деньги я согласен на все… А то я уж было…

– Ладно… Что было, то было. Но чтоб больше не было! Вот, подпиши.

– Что это? Опять гарантии? У вас же и так мои векселя…

– Да, десятилетней давности. А потом: ставки повышены, ты же видишь. Это просто вексель на тысячу фунтов. Если ты начнешь бузить, совать свой нос, куда не надо, мы его опротестуем, и тебя посадят в тюрьму. Это в лучшем случае. Ты не забыл про Кита Марло?

У Шакспера внутри все похолодело.

– Ладно, не унывай, пока у тебя оба глаза в порядке. Да и что им сделается? – Черный человек открыл саквояж, достал оттуда четыре даже на вид тяжелых кошелька. – Вот, можешь проверить: два с золотыми, два с серебряными монетами.

Шакспер взял кошельки и тут же дрожащими руками принялся их развязывать. Заглянул внутрь. Золото!

– Не трудись пересчитывать, граф – человек чести, а тебя к тому же ему и нет резонов обсчитывать, – добавил посланник графа, усомнившись, правда, что упоминание дворянской чести станет для Шакспера убедительным аргументом.

Уилл же тем временем извлекал из каждого кошелька по одной монете и пытался проверить их подлинность на зуб. Человек в черном усмехнулся:

– Проверяй, если тебе зубов не жалко. Не стесняйся. Остальные девятьсот фунтов стерлингов изволь получить векселями. По ним в любой из меняльных контор Лондона тебе выдадут деньги.

После этих слов старый знакомый незнакомец достал какую‑то бумагу, чернильницу и перо. Аккуратно положил все это на прикроватный столик:

– Подписывай.

Шакспер окончательно вылез из‑под одеяла, одну руку положил на векселя, другой рукой взял перо и, обмакнув его в чернила, пыхтя, подписал документ, старательно выводя каждую букву.

– Да ты и вправду едва писать умеешь, – удивленно пробормотал незнакомец, разглядывая каракули Уильяма. – Драматург!

Он подождал, пока чернила подсохнут, присыпал лист песком, затем ловко стряхнул его обратно в мешочек и спрятал бумагу в саквояж. Выходя из комнаты, он оглянулся:

– Девочек позвать?

– Не надо, – едва слышно прошептал Шакспер.

Как только незнакомец вышел, Уильям в чем был вскочил с постели, бросился к двери и закрыл ее на задвижку. Девочки! Девочки подождут. Он высыпал содержимое кошельков на стол, быстро пересчитал монеты и, разделив на две равные части, ссыпал назад в кошельки. Натягивая чулки, он засунул в них деньги. «Девочки подождут», – бормотал он в возбуждении, надевая сапоги. И тут вспомнил про векселя. Бумаги, составляющие девять десятых его нового богатства, лежали на столе. Шакспер достал из‑за пазухи плоскую сумочку из тонкой кожи, фактически папку, где у него хранились наиболее важные документы и долговые расписки, аккуратно вложил туда векселя, предварительно взглянув на подпись и печать графа Саутгемптона на каждой бумаге, всё это обернул вокруг голени правой ноги и снова надел сапог. При этом он продолжал бубнить себе под нос: «Девочки подождут…»

Но девочки ждать как раз не хотели: профессиональным чутьем они поняли, что здесь пахнет деньгами, и уже стучали в комнату в четыре руки. Деваться было некуда, и Уильям впустил их.

Примерно через час Шакспер вышел один, расплатился за ужин и выпивку и даже оставил щедрые чаевые.

Date: 2015-07-27; view: 343; Нарушение авторских прав