Галисия

Средиземное море и Атлантика. Два океана, но также и две культуры, два сообщества, два способа восприятия одного и того же набора обстоятельств.

Жители испанского Средиземноморья не хотят более продолжать те особые отношения, которые когда-то были у них с морем. Туризм и строительная индустрия давным-давно заняли место рыболовства как главного занятия обитателей испанского берега Средиземного моря. Еще существуют очаги старой культуры приморья, это верно; я нашел несколько таких во время своих летних странствий по побережью. Однако, чтобы найти свой способ существования и сохранить крепкое здоровье, надо обратиться на северо-запад, к тем большим участкам береговой линии, которые граничат с так называемым в Испании Кантабрийским морем, от Галисии на западе до Астурии и Кантабрии и Страны Басков на востоке.

Если посмотреть на карту, береговая линия Галисии представляет собой безумную ломаную кривую, сложное, запутанное переплетение устьев рек, полуостровов и островков.

Из всех прибрежных автономных областей новой Испании только у Галисии сохранилась тесная и плодотворная связь с морем. Более половины рыбного промысла Испании сконцентрировано здесь, и Галисия уникальна тем, что рыба все еще является столпом ее экономики, несмотря на снижение уловов, загрязнение моря и европейские квоты. В этой местности потребление рыбы и морепродуктов также выше, чем в других регионах страны.

Я стоял на песке под бледным сентябрьским солнцем. В безветренный полдень здесь, в дельте пяти морских устьев Риас-Байксас, которые вдаются в территорию на северо-западном побережье Испании, легко убедить себя, что ты еще на юге. В мягком микроклимате этой дельты поразительно хорошо растут лимонные и фиговые деревья, виноградники и апельсиновые рощи. Песок пляжа, на котором я стоял, на полуострове, вдающемся в Рио-де-Ароуса, состоял из истершихся ракушек разных моллюсков и береговых улиток. Под лучами солнца белизна этого песка на дне мелкого моря, при штиле, придавала воде бирюзоворозоватый оттенок, и если прищурить глаза и дорисовать в воображении несколько пальм, можно вообразить, будто очутился на каком-нибудь сказочном атолле Карибского моря.

Родители Поуса были уроженцами этого побережья, галисийцами до последней капли крови, они держались за свое происхождение, как морской моллюск за свою скалу. Даже когда поселились в Мадриде, на пятом этаже многоквартирного дома, каждый год отпуск в августе они неизменно проводили здесь, для них это было как религиозное паломничество; вся компания — восемь детей, родители и дедушки-бабушки — выступали в поход каждое лето в свое излюбленное место, О-Грове, небольшой городок на полуострове в устье реки Риа-де-Ароуса, тратя четырнадцать часов на езду по дорогам — извилистым асфальтовым шоссе 60-х годов.

В жилах этого семейства течет холодная соленая водичка. Даже самый старший брат Поуса, ныне президент крупной мадридской фирмы, все еще время от времени возвращается сюда на выходные, облачается в старые одежки и бродит с удочкой по воде, чувствуя, как отлив уносит все его заботы и проблемы.

Хуло работает мастером по изготовлению парусов в Вильягарсия, что по другую сторону Риа. Он показал мне, где я буду жить — в одном из настоящих рыбачьих домов, в крошечной гавани в Ронсе, и повел на пляж, когда уже начало слегка моросить. Тут на песке лежала их семейная реликвия: деревянная рыбачья лодка; рядом на песок было вытащено еще три-четыре таких, одинаковой странной конструкции — узкие, с высоким изогнутым носом. Это дорна — на таких еще викинги и норманны во времена раннего Средневековья совершали набеги на галисийское побережье, она родственна норвежскому драккару. Доказательство происхождения, не говоря уж об упомянутом изогнутом носе, можно обнаружить в конструкции лодки: здесь использован принятый у викингов способ наложения панелей — на языке Галисии это называется тингладинья (покрытие досками внахлест).

Эта небольшая дорна, по имени «Нука», десятилетиями была собственностью семьи. Хуло провел ладонями по окрашенному в красный цвет корпусу, показал мне примитивную мачту и парус, особый руль и конструкцию корпуса, напоминающую рыбью чешую. Он вспомнил, как детьми они обычно ловили осьминогов: прикрепляли палочку и крюк к живому крабу, забрасывали его через борт лодки, прикрепив к леске и бую, а затем возвращались на следующее утро и вытаскивали извивающуюся добычу.

Мы отправились в бар за пляжем, которым владеет и управляет дама вопреки своему свирепому виду довольно доброжелательная. Хоакина налила нам по стакану «Рибейро», галисийского столового вина (его чисто фруктовый и утоляющий жажду кисловатый вкус оставляет во рту ощущение зрелого белого винограда), и принесла пару домашних чебуреков: маленьких рогаликов с начинкой из мидий в слабом маринаде.

Разговор вертелся вокруг праздника ракушек в О-Грове, это десятидневный праздник, апогей которого как раз приходился на ближайшие выходные, и в гавани в связи с этим был выстроен ряд огромных палаток. Этот праздник регулярно отмечали в О-Грове последние сорок два года, и он стал одним из самых главных торжеств: настоящая вакханалия вкуса, поклонение различным продуктам питания, от картофеля до лука-порея и осьминогов. Теперь Галисию без него просто невозможно представить. Как я прочел в местной газете, лежавшей на стойке, праздник ракушек превратил маленький городок О-Грове чуть ли не в «мировую столицу морепродуктов». В статье на целую страницу приводилась разного рода статистика: 250000 посетителей, 125448 прилавков, предлагающих морепродукты, выручка более 500000 евро.

В последние годы жизнь городка была тесно связана с историей этого празднества. Когда закончилась Гражданская война, О-Грове был самым заурядным приморским городком, который существовал только на то, что мог выловить в море и реке и вырастить в садах и огородах. Беднейшие слои городского населения, когда не было никакой другой жизни, выживали, питаясь съедобными моллюсками, которые оставались на берегу после прилива. В Галисии, вплоть до 70-х годов, это было показателем поистине отчаянного финансового положения — только представьте, бедняга докатился до того, что питается моллюсками.

Однако никакого особого отчаяния среди любителей морепродуктов я не заметил, когда попозже в тот же вечер оказался в местном порту вместе с Хуло и его маленьким сыном. На рейде, в районе городского рыбного рынка, теснилось несколько каперов; столы на козлах были расставлены сплоченными рядами, и на прилавках вокруг палаток предлагалось на выбор все, что есть лучшего в мире галисийских морепродуктов: креветки разного рода, крабы, маринованные мидии и осьминоги по-галисийски, приправленные оливковым маслом с солью и красным жгучим перцем. А вот и блюдо из риса с местным моллюском; к счастью, организаторы удержались от соблазна присвоить этому блюду название «паэлья». Тут было представлено множество сортов хорошего галисийского хлеба (его надо долго разжевывать, он хрустит, как никакой другой сорт испанского хлеба), а еще здесь подавали в огромных количествах «Рибейро», вино свежее и бодрящее, как бриз, дующий с моря. Между столиками, прилавками и компьютеризированными кассами бродили огромные толпы участников праздника, и на всей территории порта было шумно от их веселых возгласов и попыток поторговаться. За палатками была установлена платформа, на ней в тот момент выступали оркестр галисийских музыкантов и танцоры. Волынки и тамбурины исполняли быструю и энергичную музыку, получалось нечто среднее между Шотландией и Андалусией, и все это вместе с пьянящим вином и бодрящей морской едой оживляло атмосферу праздника, как ветер взбивает волны.

За одним прилавком три крупные дамы в белых халатах безостановочно, как автоматы, готовили осьминогов: пока одна отработанными движениями выуживала истекающего водой розового осьминога из котлов с кипящей водой, другая быстро отхватывала от него щупальца и рубила их на куски на толстой деревянной доске, похожей на средневековый плуг, а третья добавляла приправы — порцию оливкового масла, горсточку поваренной соли и присыпала сверху красным перцем. Этих женщин называют пульпейрас — команда многоопытных поваров-специалистов по разделке осьминогов, они кочуют с одного праздника на другой, ездят вдоль и поперек всей Галисии, возя за собой свои большие медные котлы, ножницы для отрезания щупальцев осьминога и баночки с красным перцем. Это излюбленное блюдо жителей Галисии называется пульпо а фейра — осьминог в стиле фиесты. Интересно, что доска, на которой рубят осьминогов, обязательно должна быть деревянной. Это не влияет на вкус, просто на ней легче протыкать куски осьминога зубочистками, которыми снабжают клиента. Мне рассказали, что это древний обычай, он восходит к тем дням, когда пульпейрас путешествовали в запряженной лошадью повозке по весьма холмистым дорогам христианского мира, а, согласитесь, в этих условиях непрактично было бы возить за собой стопки фарфоровых тарелок.

Рядом с нами за столиком на козлах пожилой господин в черном берете выставил перед собой бутылку «Рибейро», достал большой ломоть хлеба и выложил горкой бумажные салфетки. Ждал ли он кого-то с тарелками морепродуктов? Или же собрался подзаправиться тем, что в этих обстоятельствах показалось мне весьма экономным воскресным обедом? Стоя у столика, я боковым зрением замечал разных посетителей: вот маленький ребенок с большим барабаном; вот когорта домохозяек, у всех одинаковый перманент, принарядились ради праздника в одинаковые кардиганы; а вот стройная молодая танцовщица в длинной черной галисийской юбке, надеваемой специально, чтобы под звуки волынки вертеться вихрем в танце, называемом муйньейрас, спешила мимо нашего столика с переполненной тарелкой дымящихся моллюсков; и раковины устриц были такого же блестящего угольно-черного цвета, как и ее длинная шелковая юбка.

Теперь по крыше забарабанил дождь, и с краев палатки ручьи воды потекли прямо в тарелки с едой, которые носили туда-сюда. Дождь портил прически сеньор, надевших свои лучшие воскресные наряды, превращал пол в настоящее болото из мокрых салфеток и устричных раковин. Однако в Галисии давно привыкли к дождю, так что он никак не мог испортить праздничную трапезу любителям морепродуктов. Наоборот, веселье только усилилось: ведь теперь, из-за проливного дождя, люди застревали в палатке надолго, и приходилось перекрикивать шум дождя, грохочущего по крыше, а из-за резкой музыки волынок и барабанов надо было кричать еще громче, чтобы услышать собеседника сквозь всю эту какофонию. Во всяком случае, пока тут хватало запасов «Рибейро», не было смысла отправляться куда в другое место. А морепродукты все подносили и подносили к столам — тарелку за тарелкой, сочные моллюски по-приморски, огромные тощие лангустины, отдельно — клешни, в которых начинки из плотного белого мяса было не больше, чем жира в большом пальце руки, жирные омары, разрезанные пополам и мгновенно поджаренные на гриле на решетке в оливковом масле и чесноке, пульпо а фейра, улитки в маринаде и опять осьминог. Хуло с сыном попытались сделать несколько па танца муйньейрас, я же наелся до отвала и впал в легкое оцепенение: помню, подобное состояние я испытывал много лет назад, после обильного пиршества из морепродуктов в порту Сантандер. Вино, писк волынок, шум празднующих толп — все слилось в единую стихию коллективного веселья, единой всеобщей радости, ощущения благополучия и нежелания ни о чем думать.

Медленно пробуждаясь на следующее утро, я выглянул из окна, пытаясь увидеть спокойные воды реки, и с удивлением констатировал: их нет. Отлив, не характерный для побережья Средиземного моря, оставил после себя берег такой же болотистый, каким вчера был пол в праздничной палатке: коричневую грязь, скалы, заляпанные морскими водорослями, и бурлящую убывающую воду. На горизонте сквозь пелену тумана проступал остров Ароуса, за ним напротив реки Риа город Камбадос, колыбель вина «Альбариньо» и еще одного сорта — великолепного ароматного, душистого белого вина.

Присмотревшись как следует, я увидел в этой болотистой грязи человеческие фигуры: согнувшись пополам, они медленно передвигались в резиновых сапогах, на некоторых были передники, головы покрыты шарфами, у каждого ведро в одной руке и какой-то инструмент в другой — нечто похожее на небольшую кочергу или пику.

Я пошлепал по грязи, чтобы поговорить с тем, кто окажется поближе: это была Марукса, женщина небольшого роста, с очень морщинистым лицом и вечно сутулая: я сразу заподозрил, что бедняга годами занималась тяжелой работой, в основном в согнутом положении. И действительно, как рассказала Марукса, она секейра — сушильщица, вместе с другими женщинами собирает устриц на сухом грунте, когда прилив схлынет. Марукса делает это всю свою жизнь, а до нее этим же занималась ее мать. Специальность сборщицы устриц часто переходит по наследству, иногда вместе с правом работать на определенном участке побережья. Эта работа всегда была женской; мужское дело — ловить с лодки.

— Си, сеньор, я и с матерью ходила собирать устриц, и с бабушкой, с самого раннего детства. Еще совсем маленькой была, а уже хоть несколько раковин да найду. Тогда их было здесь больше. И нас тогда выходило на промысел больше. Житьто больше не на что, — категорично заявила Марукса.

Она показала мне содержимое своего ведра, до середины заполненного устрицами, еще облепленными вонючей речной грязью. Даже в 60-х годах устрицы не имели практически никакой коммерческой ценности, поэтому не было никакого контроля за тем, кто и сколько их вылавливал, и любой мог унести домой, сколько сможет. Марукса сказала, что ситуация давно изменилась. Теперь требуется разрешение, а их больше не выдают. Процесс добычи устриц строго лимитирован. В день разрешается брать не более трех килограммов. Так что теперь секейрас ревностно относятся к своему урожаю. Марукса рассказала, что они по очереди сторожат лучшие места на побережье, где есть устрицы, чтобы не допускать браконьеров.

Пожалуй, история туризма в Галисии начинается на острове Ла-Тоха, что как раз напротив городка О-Грове. С конца девятнадцатого века на острове существовали курорт с минеральными водами и большой комфортабельный отель. Когда в 1908 году был выстроен первый мост, соединявший остров с материком, кое-кто из этой богатой публики начал бывать в деревне, и прежде всего приезжие останавливались в небольшом каменном доме сразу у моста, где Пепе О-Коксо (это прозвище говорит о том, что он хромал на одну ногу) и его жена, донья Кармен Андалусская (прозванная так за свои блестящие черные волосы и необычайно смуглый цвет лица, что нетипично для галисианки), владели бакалейной лавкой и баром, сюда забегали соседи и друзья — выпить стакан вина и перекусить. Туристы из Ла-Тоха были очарованы их простым деревенским домом, и Кармен всегда была готова предложить им тарелку того, что стряпала в тот день к обеду: когда мясистое ребро местного быка, тушенное с луком, морковкой и белым вином, когда кусок хека по-римски (обжаренный во взбитом тесте), а иной раз и свежего краба из реки Риа. Спустя некоторое время «Каса Пепе» («Дом Пепе») превратилась в полноценный ресторан, первый в городке О-Грове. Это заведение стало родоначальником целой династии ресторанов, которыми владеют дети и внуки Пепе.

Много еще чего происходило в «Каса Пепе». Кроме бара и лавки главным бизнесом Хромого Пепе были местное вино, которое он покупал бочками и продавал в таверны О-Грове, а также осьминоги. (У семейного бизнеса было восемь ног.) Каждое утро Пепе ходил на рыбный рынок и закупал лучших пойманных в этом местечке осьминогов. За лавкой, на небольшом откосе над рекой Риа, имелся специальный двор для их сушки. Здесь осьминогов отбивали на скале чтобы сделать их мясо мягким — традиционно по три удара на каждое щупальце, — потом переворачивали и, растянув, вывешивали на колючей проволоке, как белье на просушку. Пока они сушились, вся семья с беспокойством смотрела на небо, и при первых признаках дождя осьминогов спешно сдергивали с проволоки и убирали в каменную кладовую, в которой хранилось вино, где и держали до тех пор, пока солнце не покажется снова. Готовых осьминогов, сухих и эластичных, но еще не жестких, упаковывали в мешки и отправляли в О-Карбальиньо, город в глубине страны, где их мастерски готовили для фиест.

В обеденном зале ресторана дочь Пепе, Марисоль, повесила в рамке фотографию времен своей юности: вот она, в красно-белом шарфе на голове, улыбается человеку крепкого сложения с выразительным лицом и волевым подбородком, в белой рубашке и черном галстуке, доходящем ему до середины груди. Мужчина весело над чем-то смеется, оба они облокотились о мраморный прилавок бара «Каса Пепе». Это ее отец, родоначальник всего клана, патриарх. Марисоль прижала к себе снимок, погладила его пальцами, дала мне сфотографировать. И сказала:

— Он был как мотор, всю семью заводил. Хороший был, добрый. Милый папа.

Все трое его детей занялись ресторанным делом, но каждый по-своему. Сын Луис взял себе «Каса Пепе», а затем женился, и его жена по имени Лурдес открыла в О-Грове бар, специализирующийся на осьминогах (что вполне естественно). Как и старшая сестра Дигна (ее ресторан находится рядом с гаванью), Марисоль решила иметь свое собственное дело. С 1959 года ей принадлежит ресторан «Дорна», расположенный напротив «Каса Пепе». Она вышла замуж за моряка по имени Бальдомеро, он из соседней деревни, и супруги поселились над своим рестораном. Но это заведение всегда было собственностью Марисоль, тут все решала она.

Эта умная, красивая и веселая женщина, не лишенная обаяния, отточенного годами общения с публикой, выглядела довольно эффектно в своей рубашке в зеленую и белую полоску и галстуке в тон. Каштановые волосы всегда чистые, аккуратно подстриженные. Хозяйка ресторана прямо-таки излучала неутомимую энергию.

Пока она готовила ланч, по родовому гнезду меня водила ее дочь Мария, у которой я остановился. Мы осмотрели жилые помещения, а также старинные кладовые и чуланы. Мы заглянули в темный сарай, где мне продемонстрировали коробки со старыми фарфоровыми чашами, в которых некогда подавали вино, и кучи выброшенных устричных раковин, которые Бальдомеро хранит годами. На самом верху дома меня ждал приятный сюрприз: на склоне холма, возвышающегося прямо за ним, расположен настоящий задний двор, где возлежали рядами огромные тыквы и висело на просушке белье, и, кроме того, там оказались грядки с капустой на высоких стеблях, виноградные лозы, образующие свод, а за ними лимонное дерево.

Внизу, в ресторане, нам накрыли большой стол у распахнутого настежь окна, через дорогу виднелось русло реки Риа, откуда отхлынула вода, и остров Ла-Тоха — прямо за водным протоком. В ресторане сегодня выдался спокойный день, занят был только наш столик. Предполагался обширный ланч в кругу семьи: пришла Роко, вторая дочь Марисоль, она только что открыла ресторан в здании, где некогда размещалась кладовая ее дедушки, и не случайно выбрала специальностью своего заведения обжаренных над раскаленными углями осьминогов. Присутствовали также Мария, Хосе и еще два сына, Виктор и Бальдомеро. Сначала Марисоль принесла нам восхитительную кулебяку, галисийский плоский пирог (что совершенно нетипично — фаршированный соленой треской), тарелку ярко-красных креветок и большое блюдо моллюсков из реки Риа под настоящим испанским винагрета — маринадом (здесь его готовят как холодную приправу из рубленого лука и масла, уксуса и сваренного вкрутую яйца), потом, на второе, подала огромные порции настоящего осьминога в луке, — это вкуснейшее, типично галисийское блюдо, очень популярное в О-Грове и его окрестностях.

— Вы едите эль плато рей де ла каса — королевское блюдо нашего заведения, — объявила Марисоль выразительно, я бы сказал, даже торжественно.

Она рассказала, как сначала варит осьминога на медленном огне, затем варит в той же воде картошку, а уж потом добавляет смесь лука, жаренного в большом количестве оливкового масла с красным перцем и солью, и под конец посыпает блюдо панировочными сухарями. Угощение оказалось невероятно вкусным: картофель смачно таял во рту. Осьминог был сладким и мягким, красный перец придавал своеобразный привкус маслянистому луковому соусу.

Пока гости поглощали осьминога, Марисоль снова вскочила с места, встала за стойку бара и приготовила для нас большое плоское блюдо фильоас — оладий в галисийском варианте: их скатывают в трубочку и наполняют сладким кондитерским кремом. Марисоль носит две пары очков; одна сидит на носу, а другая висит на цепочке у нее на шее. Я спросил ее о первых днях существования ресторана, о тех бурных годах, когда половина Галисии эмигрировала в Аргентину, Лондон или Мадрид. 60-е и 70-е были годами массовой эмиграции из Испании в целом, но особенно много народу уезжало из Галисии, где жизнь была тяжелее, чем в других местах.

— Да, люди стремились в города, — ответила Марисоль. — Но не из-за бедности; мы бедными на самом деле вовсе не были. Просто не умели реализовать собственные возможности реки — настоящее богатство Риа, деньги можно было тут делать неплохие. На моем свадебном банкете для возбуждения аппетита отец подавал устриц, креветок, краба, краба-паука и моллюсков под маринадом. Вот народ удивлялся: в 1967 году не ожидали увидеть такое изобилие на свадьбе людей определенного — как бы это назвать? — социального статуса.

Марисоль показала мне подшивку документов, из которых видно, как праздник устриц, когда-то всего лишь скромная выставка моллюсков возле гавани, на которой демонстрировались чудовищные экземпляры кальмаров и крабов, постепенно превратился в настоящую демонстрацию богатства.

В основе фиесты лежит так называемая политика развертывания — необходимость любой ценой стимулировать национальную экономику. В 1957 году недавно назначенный кабинет Франко согласился с планом стабилизации, согласно которому в экономику должен был поступать столь необходимый капитал из трех главных источников. А источниками этими являлись иностранные инвестиции, деньги, присылаемые домой миллионами испанских рабочих-мигрантов, и, самое главное, доходы от туризма. Тут планы строились просто наполеоновские. Львиную долю получаемых от туристов дойчмарок и франков предполагалось выделить на Коста-Бланка, Коста-Брава и Коста-дель-Соль, а атлантическое побережье не получало почти ничего. И уже 5 октября 1963 года по случаю первого праздника морепродуктов газета «Маяк Виго» трогательно описывала О-Грове как «край морских аристократов» и предрекала, что ее ведущий продукт, моллюски, станет «товаром новой эры, эры туризма, доллара и прогресса».

К северу от Риас-Байсас микроклимат меняется. Уже чуть выше Риа-де-Мурос пейзаж становится суровым и пустынным, а море, такое мягкое в Риасе, — бурным и непредсказуемым. Коста-да-Морте, как официально называется эта полоска берега, — дикий обдуваемый ветрами уголок полуострова, прекрасный своей суровостью и неприступностью, что пока, к счастью, гарантирует отсутствие отелей и особняков.

Я приехал туда на машине в пять часов утра, обогнув изрезанную береговую линию Риаса с севера, и оказался в гавани Лиры в глухой предрассветной мгле. Какие-то люди в ворсистых шляпах пробирались к еще закрытому портовому бару и толпились у входа — все мы мечтали выпить кофе с молоком.

С точки зрения маркетинга Коста-да-Морте сильно проигрывает по сравнению с другими побережьями Испании. Представьте себе разговор в парикмахерском салоне: «Едете куда-нибудь этим летом?» — «Да, на неделю взяли путевку на Берег Смерти». (Именно так переводится это испанское название.) А всему виной предательский характер океана, который может здесь ни с того ни с сего прийти в ярость, и глубоководные течения, что тащат корабли на устрашающие утесы и внешне едва заметные угольно-черные скалы. У этих берегов затонуло больше судов, чем где-либо в Европе, и моряки до сих пор приходят в ужас, когда разговор заходит о Коста-да-Морте. В международной прессе впервые заговорили об этой местности 19 ноября 2002 года, когда нефтяной танкер «Престиж» затонул в 250 километрах от берега, выбросив 80 процентов груза — 77 тысяч тонн неочищенной нефти, которая попала на скалы и пляжи Галисии, Астурии и Кантабрии.

В порту города Лира имеется флот из двадцати судов всех размеров, начиная от крошечных дорм, но почти у всех одна и та же цель добычи: осьминог (по-испански «пульпо», по-галисийски «польбо»). После гибели «Престижа», когда семьи местных рыбаков оказались на грани выживания, рыбаки Лиры собрались, организовали кооператив и приняли кое-какие решительные своевременные меры. Одна из них — создание рынка для продажи только что выловленной рыбы, сюда любой может послать заказ по Интернету, и курьер доставит ему заказ. Еще одна идея — рыболовный туризм. Параллельно существующему агротуризму была предпринята смелая попытка популяризировать искусство рыбной ловли и заработать на этом еще несколько евро.

Пионером в этой абсолютно новой отрасли туризма была «Новая жемчужина» («Nuevo Perla») — традиционная деревянная рыбацкая посудина, именно такой обыватели представляют себе идеальное рыбацкое судно: в центре квадратная каюта, нос закруглен, само судно выкрашено в классические цвета рыбачьих лодок — ярко-синий, зеленый и красный. Команду его составляли трое крепких, как дерево, мужчин, все они родились и выросли совсем недалеко от Лиры: Хесус, известный под именем Чучу, капитан и владелец судна; молчаливый Кристино и Хосе, озорного вида парнишка, мастер на все руки, прозванный Рапидо (Быстрый), очень шустрый и толковый. У этой троицы давно отработан привычный маршрут. Покинув гавань рано утром, они вынимают оставленные на морском дне накануне сети с осьминогами, достают всю застрявшую в них живность и ставят сети с новой приманкой. И к обеду ребята уже опять в гавани.

В половине седьмого утра судно, пыхтя, вышло из Лиры к первой ловушке, всего в нескольких сотнях метров от берега. Накануне побережье потрепал восьмибальный шторм, так что «Новая жемчужина» вчера оставалась в порту. Сегодня шторм как будто утих, хотя море было еще беспокойным. Звезды ярко сияли на безоблачном безлунном небе.

Когда взошло солнце, постепенно стал виден берег: полоска песчаных пляжей с дюнами на заднем плане, переходящими в живописные холмы, зеленые, как мох; широкий залив простирался вдаль, на севере в тумане виднелись громадные утесы Финистерры и разбросанные деревни Карнота и Коркубьон: простые, низкие, выкрашенные в серый цвет домишки, казалось, прижались друг к другу в поисках защиты от ветра и морских брызг.

Пахло на борту «Новой жемчужины» обычной судовой смесью из выхлопов мотора, облако которых время от времени попадало мне в лицо, когда я стоял на корме, и вони, исходящей от трех больших ящиков с макрелью, почти сверкающей от свежести: ее только что нарезали для приманки тяжелым заостренным рыбацким ножом с деревянной ручкой. Палуба была скользкой от внутренностей рыбы; морские чайки кружили вокруг, разевая клювы, их пронзительные крики едва были слышны из-за грохота мотора. Налетал ветер — сырой и леденящий. Спасибо, команда одолжила мне зеленую пластиковую морскую робу — хоть какое-то спасение от сырой погоды.

Я сидел на бухте толстого каната, наблюдая за дружной троицей. Они работают на этом судне уже семь лет, каждый второй день, не считая выходных.

— Не проплавай мы вместе столько лет, откуда бы у нас взялась такая согласованность в работе, — объяснил Чучу, и он абсолютно прав: действия ребят напоминали хорошо отлаженный механизм.

Но вот мы добрались до розового буя, отмечающего то место, где поставлены сети. Мы запустили примитивный мотор, который стал наматывать веревку, вытаскивавшую ловушки с морского дна. Ловушки эти (они называются верши), представляли собой железные устройства в форме барабана, футерованные сетью, с отверстием для осьминога, его туда привлекает приманка, подвешенная в мешке; с одного конца к ним была привязана веревка, чтобы легче было вытаскивать.

Я взглянул за борт, когда ловушки поднимались со дна, всплывали сквозь темную воду. Команда «Новой жемчужины» ловко управлялась с ними, все это напоминало конвейер промышленного предприятия: клетки толкали вдоль металлического обода, установленного на борту судна. Ребята работали молча, угрюмо зажав в губах сигареты.

Ловушки поднимались, полные извивающихся представителей всех форм морской фауны. Там были черные морские угри, толщиной с руку человека (полметра извивающегося мускула); и большая оранжевая морская звезда, огромные морские улитки и вибрирующие креветки. Осьминога увидеть было сложнее, он, словно водоросль, распластался по стенке ловушки в своей безнадежной попытке сбежать.

За годы тесного общения с осьминогами Рапидо узнал много всего об этих существах, об их манере поведения. Вытащив одного через отверстие для натяжной веревки, расположенное в конце ловушки, он рукой в резиновой перчатке взял его за голову, и бедное существо изо всех сил старалось освободиться, обвивая предплечье рыбака массой щупальцев.

— Видите присоски, вот тут, вдоль всего щупальца? Видите, некоторые покрупнее? Значит, это самка, — объяснил Рапидо и, взяв перочинный нож, сделал глубокий разрез у основания головы. Хлынул поток черных чернил. Щупальца разом обвисли; присоски, казалось, потеряли способность присасываться. И, что самое странное, осьминог тут же сменил окраску: из коричнево-черного немедленно превратился в тускло-серого.

— Их надо сразу убивать, иначе расползутся по всему судну, — весело сказал Рапидо. — Они не так глупы, как кажутся. Я видел один раз документальный фильм — там краб сидел в бутылке, и осьминогу надо было его достать. Ученые засекли время. И каждый раз у него получалось все быстрее. Умный сукин сын. — И он швырнул мертвого осьминога в ящик из-под фруктов, к остальным.

Под холодным солнцем море сверкало, как оловянное. За то утро мы три раза прошли вдоль берега, забираясь все дальше в сторону Финистерры, процедура на каждом участке была одна и та же: утомительный процесс верчения лебедки, очистка ловушек и повторная установка всех восьмисот ловушек для осьминогов. Оплаты за такой тяжелый труд должно хватить на бензин для двигателя и на три большие ящика макрели-приманки, а также на зарплату каждому члену бригады, такую, дабы обеспечить сносное существование.

Спустя несколько часов мы вчетвером сидели в портовом баре, где съели два деревянных блюда осьминога для фиесты и выпили несколько кружек пива. Я от усталости впал в какое-то летаргическое состояние, убаюканный речью с мягким галисийским акцентом, которую понимал с трудом. Рапидо с такой силой втыкал в куски деревянную зубочистку, будто каждый из них был целым осьминогом, которого необходимо убить, чтобы не уполз через край блюда.

— Осьминог — хорошая пища. Да, сеньор. Очень хорошая, — сказал он с набитым ртом, делая большой глоток пива, чтобы запить осьминога.

А на следующий день в Ронсе вновь наступило восхитительно спокойное утро, вода на мелководье рядом с моим частным песчаным пляжем казалась бирюзовой. Завтра уже пора уезжать из Галисии, а я до сих пор еще не видел вблизи того, что стало одним из главных источников богатства этого региона: платформ батеас, — там на веревках, опущенных в питательные, богатые планктоном воды Риа, выращиваются миллионы моллюсков.

Внизу, в крошечной гавани, я увидел Альберто, который только что вернулся после целых суток рыбной ловли и теперь чистил свою лодку. Его ловушки, похожие на коробки, были меньше и легче, чем те, которые предназначаются для осьминогов, хотя, как сказал он с ухмылкой, любой осьминог может забрести к нему вместе с крабами и креветками.

Этот молодой человек, Альберто, а попросту Берто, всю свою жизнь провел в О-Грове, и когда он пытался говорить по-кастильски, все же вылезал галисийский диалект. Я осторожно спросил, не отвезет ли он меня на ближайшую платформу, пообещав угостить его за это пивом в баре. Альберто посмотрел на часы, решил, что время есть, и сказал:

— Почему бы и нет, давай залезай.

Я запрыгнул на палубу его плоскодонки под названием «Но ай отра» («Другой такой нет»), и мы заспешили по покрытым рябью водам Риа, разбивая волны бортами.

Если смотреть на платформы с берега, они производят впечатление какой-то темной массы, загромождающей поверхность Риа, и кажутся зловещими, как какие-то суперсекретные военные объекты, о назначении которых можно лишь догадываться. Первые платформы появились в начале 50-х годов XX века, а теперь их около 5000 в одной только Риа. У каждой есть свое название, номер и официальный знак, подтверждающий заявку владельца на часть добычи, получаемой с этого особого подводного золотого прииска. Мы подплыли к первой, я вскарабкался на край похожей на плот платформы, изготовленной из трех стволов дерева, скрепленных вместе поплавками — бочками из-под нефти; вся эта конструкция крепится к морскому дну гигантскими бетонными грузилами.

Рыбачье судно, снабженное краном, подъехало к платформе, на которой трое парней в оранжевых пластиковых робах сортировали моллюсков. Кран вытащил наверх одну из обросших моллюсками веревок и с громким скрежетом опустил всю эту ношу на палубу: еще бы, ведь при этом тысячи раковин терлись друг о друга. Раковины вместе с морскими водорослями и грязью образовали черную гору мне до пояса, они источали запах ила и гниющих водорослей.

В дальней части судна стоял ряд сетчатых емкостей размером с небольшие мешки. Один из трех рабочих прошел туда, взял емкость, размахнулся и через борт судна перебросил ее мне прямо в руки.

Это был подарок: так парень выразил свою признательность за то, что я приехал сюда, на Риа, посмотреть на их работу. Я с трудом удержал эту емкость, а когда решил ее поднять, десять килограмм моллюсков чуть не вернулись в свой спокойный дом на дне Риа. Да уж, этот сувенир явно не из числа тех, что ставят у себя дома на каминную полку и забывают о нем. Я подумал: интересно, как долго можно сохранять мешок моллюсков в теплом автомобиле, прежде чем он превратится в оружие массового поражения. Двенадцать часов? Двадцать четыре? Тридцать шесть?

Оставался единственный выход: надо сегодня же вечером пригласить моих новых друзей, Марию и Хосе, дочь и зятя Марисоль, на моллюсковый пир. Надеюсь, мы трое достаточно проголодаемся, чтобы легко управиться: на каждого придется по килограмму, а то и по два, если учесть, что большую часть веса составляют раковины.

Из окна небольшой квартирки Хосе и Марии мне было видно то место, где я только что побывал вместе с Берто. Существует особая теория, согласно которой идеальным является тот продукт, который употребляется в пищу на минимальном расстоянии от того места, где его произвели. Исходя из этого принципа, я нашел правильное решение для сегодняшнего ужина. Риа подобна огороду, где в полдень можно нарвать зелени или овощей, а вечером приготовить из них салат.

Французы могут сделать себе салат из петрушки, вина и лука-шалота, хотя лично я предпочел бы немного репчатого лука, глоток вина, соль и перец. Однако Мария, благослови ее Бог, просто очистила моллюсков, оторвала все, что на них наросло, и затем грела их в большом эмалированном котле до тех пор, пока не открылись створки раковин. Тогда она с трудом отволокла котел на стол, водрузила его на середину и сорвала у соседей один лимон, чтобы мы при желании могли обрызгать устриц лимонным соком. Такова вызывающая простота истинно испанской кухни — едоку как бы говорят: «Посмотрим, сможешь ли вкусить эту пищу в таком виде, в каком ее тебе подали».

На первый взгляд, в этом нашем позднем обеде не было ничего такого уж особенного. Но поскольку мы поглощали сочных свежеприготовленных моллюсков, напоминающих по цвету нежную лососину, запивая их вином «Рибейро» и заедая лучшим галисийским хлебом — ржаным, пряным, — у нас неожиданно получился импровизированный праздник морепродуктов.

Потом мы втроем сидели на застекленном балконе и смотрели на море. Наступило время прилива, и внизу на пляже плескались волны. Хосе был настроен пооткровенничать.

— Зачем мне нужно спутниковое телевидение, когда у меня такой вид из окон? Он заменяет мне экран телевизора! — И Хосе жестом указал вдаль. — Я вижу, как приходят суда и как они уходят. Я вижу на горизонте грозовые облака и не скучаю ни минуты. Знаешь, кто тот парень в оранжевой робе? Это мой друг, сейчас пойдет в море за крабами. Работает ночами, отсыпается до полудня, а затем везет свой улов на рынок. Неплохая жизнь. Хотя, пожалуй, я все-таки лучше устроился: сижу тут и смотрю себе, как он работает.

А тем временем человек, о котором мы говорили, освещенный мигающей единственной лампой, лениво загружал на палубу своей шлюпки множество крабовых ловушек. Его оранжевая роба таинственно мерцала в неверном свете лампы. Когда стало смеркаться и начался дождь, мы молча сидели со стаканами «Рибейро» в руках и наблюдали, как рыбак, пыхтя, выбрался из маленькой гавани и зашлепал по гладким водам Риа. Яркое пятнышко его оранжевой робы еще долго светилось вдали.

Date: 2015-07-27; view: 404; Нарушение авторских прав