КОСТА-БРАВА

Иностранцы в Испанию ездили всегда, но до двадцатого века — очень немногие, лишь горсточка смельчаков, готовых терпеть неудобства путешествия в одну из самых отсталых стран Европы ради ее великолепного художественного наследия. Фактически Испания никогда не входила в перечень стран, обязательных для поездки по Европе с целью завершения образования; слишком трудно было туда добираться и выдержать ее условия тем молодым аристократам девятнадцатого века, которые расслабленно порхали из Швейцарии и Тосканы до Озерного края Англии с альбомом для рисования в руках.

Туризм официально зародился сто лет назад, когда в 1905 году граф Романонес создал Национальную комиссию по туризму, но едва ли он приносил хоть какой доход в первой половине прошлого века; хотя через пятьдесят лет были заложены все предпосылки для экстраординарного бума туризма 1960-х годов.

В 1950 году Испанию посетило 290 тысяч иностранцев. В 1959 году Испания официально отказалась от франкистской политики, то есть от изолированности экономики. После этого страну наводнили иностранцы и иностранные инвестиции. С 1960 по 1973 год по темпам развития Испания была второй в мире после Японии. В 1981 году число иностранных туристов составляло 40 миллионов; спустя три года эта цифра достигла уже 54 миллионов — теперь туристов было больше, чем коренных жителей. По данным Всемирной организации по туризму, базирующейся в Мадриде, на ближайшие десять лет прогнозируют ежегодный рост испанского рынка туризма на 5 процентов, и к 2020 году количество посетивших эту страну иностранцев составит 75 миллионов. Но к тому времени сама индустрия туризма может стать несостоятельной, как недавно отметили в отчете ООН о перспективах Средиземноморья, поскольку еще 4 тысячам километрам до сих пор девственной береговой линии суждено погибнуть под натиском бетона и весь регион в целом приближается к экологической катастрофе.

Косвенным образом приток туристов в крупном масштабе благоприятно повлиял на кулинарные пристрастия нации, потому что доход, который приносит туризм, позволяет большому количеству людей питаться больше и лучше. С одной стороны, несомненно, туризм явился источником, поставляющим клиентов для новой испанской кухни 90-х годов, так что ее оценка зависит от вкусов и карманов приезжей публики. Однако с другой стороны, отели, работающие по системе «все включено», предоставляют постояльцам не слишком качественную еду: жирные паэльи и безвкусные гаспачо (паэльи и гаспачо оказались настоящей находкой для отелей, ведь и то, и другое можно легко изготавливать в огромных количествах), что, увы, подтверждает исторически сложившуюся дурную репутацию испанской еды в целом.

Главный герой романа Мигеля Сена «Предмет заказа» (Miguel Sen «Un Articulo de Encargo»), шеф-повар Эудальдо Манера, описывает отвратительную кулинарную практику 60-х годов в отелях Коста-Брава. Именно здесь, по его словам, возникла испанская поговорка «Среди плохих строителей попадаются хорошие повара», потому что с окончанием туристического сезона служащие гостиничных кухонь часто находили себе работу на стройках. Он убедительно описывает туристов, купивших тур «все включено»: как они допиваются до потери сознания в «отелях, выстроенных за четыре дня и теперь разваливающихся», и до чего же грустно читать его повествование. Мало того, в отелях всегда четко оговаривается время ланча и обеда, и опоздавшие к трапезе должны доплачивать. Поэтому, дабы заработать, управляющие отелей договаривались и организовывали для своих туристов длительные поездки на катерах вокруг залива Льорет-де-Мар, гарантируя их опоздание к ланчу. По возвращении, как рассказывает герой романа Сена, в столовой их ждал огромный кусище панированного мяса, а на самом деле, как он клянется, это был кусок вареной колбасы, которую обмакнули в яйцо и хлебные крошки и поджарили, «насколько мне известно, в машинном масле».

После Валенсии я направился в дальний северо-восточный конец полуострова, где Пиренеи выходят на Средиземное море и Испания граничит с Францией. Моей целью был небольшой прибрежный городок Росес в северном конце Коста-Брава, о котором я знал только одно: в нем есть ресторан, неизменно упоминаемый во многих путеводителях и газетных статьях. Его повара славились фантазией на всю Испанию и любили всевозможные новшества и эксперименты. Только в последнюю субботу национальная пресса была полна восторженных отзывов: мол, газета «Нью-Йорк таймс» провозгласила это заведение лучшим рестораном в мире и напечатала портрет его шеф-повара анфас на обложке своего еженедельника. Я был приглашен отобедать в «Эль-Бульи» воскресным вечером. Но до тех пор целую ночь и целый день мне надо было самому позаботиться о своем пропитании.

Росес — уже от одного названия города веет ароматом и цветами, он кажется красивым, как на открытке. Но в тот жаркий июльский вечер здесь пахло подсолнечным маслом и консервированными помидорами. Я наблюдал, как туристы прибывают и разбредаются по улицам, по обе стороны которых стояли сувенирные лавки и бутики. Туристы обедали по сменам: вначале англичане — для них приготовили тяжеловесный ужин из спагетти и пиццы, потом немцы и скандинавы (поджаренное мясо и чипсы) и, наконец, французы (паэлья, рыба и тарелки морепродуктов).

Я подозревал, что отыскать какую-нибудь настоящую еду в этом полном отдыхающих городке было бы подвигом, достойным Эркюля Пуаро. Усевшись за столик на набережной, я попросил подать мне тарелку ветчины, миску гаспачо и на гарнир каталонскую национальную закуску па амб томакет — хлеб, натертый помидором, намазанный оливковым маслом и посыпанный солью. Помидор оказался из банки, оливковое масло чуть ли не протухшим, нарезанный соленый свиной окорок был таким же потным и розовым, как туристы, дефилирующие гуськом мимо по променаду. Гаспачо был абсолютно безвкусным, в нем недоставало жизни, приправ, его как будто слишком долго продержали в забитом продуктами холодильнике.

Так уныло мог бы закончиться мой первый вечер в Росесе, если бы меня не спасла Кармен Касас, главная из тех, кто пишет о каталонских ресторанах. Ее подобный Библии путеводитель по ресторанам Каталонии рекомендовал посетить небольшой ресторанчик где-то на окраине городка. Это небольшое заведение (семейный бизнес) было достаточно удалено от исхоженных туристами троп, и, по словам Кармен, там подавали блюда из даров моря, пойманных исключительно в этой местности, и готовили их просто, но очень вкусно. Я буквально бегом взлетел на этот холм высотой в несколько сот ярдов и оказался в ярко освещенном зале столовой с белыми бумажными скатертями на столах. Кафельные стены заведения были расписаны романтическими видами Коста-Брава: рыбачьи лодки на берегу, беспокойное море, дикие утесы и могучие сосны. На стенах висели фотографии футбольной команды Барселоны. Поздним субботним вечером здесь гудели собравшиеся местные жители, и слова каталонцев, которым присущи резкие, жесткие интонации, буквально отскакивали от стен. Часто уровень децибел поднимался на тон выше, тогда из кухни позади столовой неслось шипение.

Сеньор Махэсте единым духом отбарабанил меню того вечера и сразу принес мне тарелку наскальных мидий в бледно-зеленых раковинах — следах лишайников, от их бледных телец сильно пахло морем. Я моментально приободрился. Потом мне одно за другим принесли несколько блюд, каждое поразительнее предыдущего. Пойманные в этой местности креветки оказались пухлыми, ржаво-красного цвета, невероятно свежими. В острых, как бритва, раковинах находились полоски золотистого мяса, восхитительные на вкус; камбалу, размером с мою раскрытую ладонь, подали вместе с каким-то блестящим комком зеленоватого цвета: это оказался безупречный каталонский соус в виде эмульсии из чеснока и оливкового масла, острый, как горчица. Еще там были кусочки морского черта и детеныша осьминога и лангустин, всех их поймали предыдущей ночью в глубоких песчаных отмелях вдоль побережья Росеса, Эль-Эскалы, Паламоса, и быстро обжарили на решетке в кипящем масле. И к этому прилагалась бутыль игристого белого вина «Бланк Пескадор», так называемое «игольчатое вино», такое кисловатое, что язык щиплет, и при этом необычайно свежее. Оно прекрасно оттеняет сочный вкус средиземноморских морепродуктов. Все было таким вкусным и таким настоящим, что почти восстановило мою веру в кухню испанского побережья.

Неказистая дорога в бухту Монтхой проходит по пригородам Росеса, вьется между скал и камней мыса Креус и переходит в пыльную трассу с трамплинами и горками, крутыми поворотами и открывающимся широким обзором, которая приводит вас, растрепанного и задыхающегося, в портовый город Кадакес. В разгар сезона постоянный поток машин забивает узкую дорогу: это туристы стремятся попасть в почти недоступные каменистые бухты в тщетной попытке вырваться подальше от толп отдыхающих на Коста-Брава. Случайному наблюдателю это покажется невероятным, но притязания этого местечка на популярность основаны на том, что здесь нашел приют самый, вероятно, известный в мире, прославившийся своей модернистской кухней ресторан, — в спорах об этом заведении было пролито гораздо больше чернил, чем о каком-либо другом из современных предприятий питания на Иберийском полуострове. Если «паэлья» и «гаспачо» — первые два термина в международном лексиконе испанской еды, то «Эль-Бульи», вероятно, четвертый или пятый.

В мире высокой международной кухни суметь занять столик в «Эль-Бульи» — это все равно как выиграть Гран-при. Каждый год этот ресторан открывается с 1 апреля по 1 октября, но в нем подают только обеды, и он может вместить всего сорок клиентов каждый вечер. За исключением разгара лета, он закрыт по понедельникам и вторникам. Поэтому в любой год количество обслуженных клиентов составляет около 8 тысяч.

Это все, что касается обслуживания посетителей. Сказать, что спрос здесь опережает предложение, значит ничего не сказать. На эти 8 тысяч посадочных мест ресторан ежегодно получает не менее 400 тысяч заявок; запросы каждый год: по факсу, по электронной почте, написанные от руки взволнованные письма начинают приходить вскоре после 1 октября, когда ресторан закрывается и шеф-повар Ферран Адриа Акоста с помощниками уезжает в Барселону, в свой цех-лабораторию, где они начинают колдовать, готовя новые изобретения к следующему сезону. И, что нехарактерно для ресторана такой стратосферной мировой известности, в «Эль-Бульи» нет квот, нет приглашений для представителей СМИ, никаких «халяв», тут не придерживают свободный столик на случай, если вдруг заскочит Антонио Бандерас с Мелани. Столик не гарантируется даже ближайшим друзьям и помощникам Адриа. Существует легенда, что, когда шеф-повар Хуан Мари Арсак, великий мастер современной испанской кухни, глубоко уважаемый шефом Адриа, однажды оказался в городе Росесе и спросил, нет ли в ресторане свободного столика, ему пришлось уйти несолоно хлебавши.

В назначенный мне день, воскресенье, к вечеру, после долгой сиесты и долгого горячего душа, я наконец выехал из Росеса. В этот час все туристы уже вернулись в свои отели и извилистая дорога была пуста. Далеко внизу лежало море — гладкое, серебристо-серое от вечерней прохлады.

Интересная история «Эль-Бульи» восходит к самому началу туризма в Коста-Брава. Немецкая супружеская пара Ганс и Маркетта Шиллинг основали в своем новом доме бар, чтобы кормить ныряльщиков, привлеченных кристально чистыми водами бухты Монтьой. (Название заведения произошло от имени их бульдога Бульи.) Дом стоит на въезде в бухту, до сих пор не затронутую цивилизацией, в стороне от нескольких загородных домиков, выстроенных в те дни, когда все давалось бесплатно, пока в 1969 году не вышел закон, запретивший любое строительство в пределах пятидесяти метров от воды. Низкий белый дом расположен между дорогой и пляжем, но почти ничего нельзя разглядеть сквозь охраняющую его поросль кипарисов и средиземноморского кустарника. Название написано по трафарету на ржавой железной табличке.

Обнаружив, что задние ворота открыты, я спустился с дороги прямо к кухне. Несколько молодых парней в черных рубашках и брюках расслаблялись у дверей кухни, рассевшись покурить на перевернутых ящиках из-под фруктов. Судя по штабелю пустых деревянных ящиков, ресторан получает дыни из Валенсии, спаржу из Наварры, салат из Барселоны. Дом очень простой, беленый, обычный испанский загородный дом с черепичной крышей и террасой с белыми арками, выходящей на пляж. Ближе к морю блестит, как зеркало, стена из толстого стекла. За стеклом и находится святилище: кухня «Эль-Бульи», место алхимических тайн и магии, где даже сейчас, как по волшебству, творили обед для меня.

Шеф-повара я нашел на террасе, где он сидел у стола; позади него за неброской аркой открывался вид на песок и воду бухты — зримое воплощение покоя после лихорадки летнего дня на побережье. Он что-то писал в маленькой записной книжке.

Со времен Эскофьера и Карема шеф-повар впервые достиг таких высот славы и поклонения. Но ключи к разгадке взлета Феррана Адриа Акосты в роли гастронома дает подробное изучение ранних лет его жизни. Он — выходец из рабочей семьи, родом из унылого пригорода Барселоны. Родился в 1962 году, то есть Адриа представитель поколения, познания которого о диктатуре практически вторичны: в год смерти Франко ему было всего тринадцать лет. Он принадлежит к поколению переходного периода, заставшего и черно-белое телевидение, и плееры MP3, и жаркое из нута (турецкого гороха) три-в-одном горшочке, и кулинарное искусство на молекулярном уровне.

У Адриа упитанное лицо пожившего человека, у него недлинные каштановые волосы, такие запутанные, что сразу и не понять — вьются они от природы или просто взъерошены. Он не толстый и не худой, не высокий и не низкий, не красавец, но и не урод. Словом, передо мной в белом поварском халате сидел самый обычный человек.

— Я ведь из очень простой семьи, — мягко произнес Адриа в ответ на мою просьбу рассказать о своем происхождении. — Как мы питались? Да ничего особенного, как миллионы других семей: еду готовила мать. Но это не имеет никакого отношения к тому, что я в итоге посвятил свою жизнь изысканной кухне. В каждой семье есть свой набор из двадцати — двадцати пяти блюд; в нашей это были — рис, запеченная рыба, рубец. Моя мать не была любительницей запеканок, она охотнее готовила овощи, жарила рыбу на решетке или на сковороде. Мои родители — каталонцы, но их предки пришли сюда из Андалусии и Мурсии. Так что дома у нас готовили гаспачо, а это не каталонское блюдо. Но сегодня-то его встретишь где угодно.

Помню, как меня в детстве запирали в туалете, если я не ел. Когда на стол подавали чечевицу, я наотрез отказывался ее есть. Я был разборчив в еде. Но больше всего на свете я ненавидел земляничное мороженое сорта «Дэлки». — Мой собеседник надул губы, изобразив детскую гримасу отвращения. — До чего безвкусное, ну просто антивещество. Я так и не преодолел свою ненависть к нему. И еще — зеленые перцы, я и сейчас их не переношу.

Крупно шагая, из кухни через террасу пришел помощник Адриа, принес что-то показать мэтру. Я заметил на промелькнувшей тарелке нечто, похожее на маленькую темную подушечку.

— Да, отлично. Но смотри не пересуши ее. Добавь немного бульона, ладно?

Я осторожно расспросил шеф-повара о родителях. Как они восприняли все это: его всемирную славу, собственный ресторан, эту невероятную еду — холодный суп из личи и фенхеля — гранизадо (фруктовый напиток со льдом) или шербет из авокадо с семечками подсолнуха?

Он пожал плечами:

— Нормально восприняли, как любые родители, у которых сын добился успеха, вот и все. Им не понятно, что такое международный масштаб. Знают, что происходит что-то вокруг меня, но не совсем осознают, что именно. Может быть, это и к лучшему? — Адриа чуть шевельнулся, не сдвигаясь с места. — Они из послевоенного поколения. Помню, рассказывали, что после войны постоянно голодали, были практически на грани выживания. Тогда умели ценить каждый помидор, каждый баклажан.

Интересны и непросты взаимоотношения Адриа с его корнями, его культурной средой. Несомненно, он каталонец и испанец, он принадлежит к обеим национальностям. С другой стороны, он не согласен с тем, что место рождения может оказывать на человека влияние; он творец, постмодернист, впитавший веяния разных культур со всего мира. Эти внутренние противоречия и являются движущей силой его творчества; Адриа ощущает свои корни, но при этом не привязан к ним, — психологически он укоренен, но свободен.

— Здесь моя среда, — тихо произнес мой собеседник. За его спиной плескалось море, небольшая лодочка подтягивалась к серому песку. С залива долетел первый порыв холодного ветра. — Но я не верю в понятие «родная земля», как говорят об этом французы — мол, земля, корни. «Родная земля» — это твое личное субъективное ощущение, земля без людей не имеет смысла. И нечего тут особо оглядываться: сколько ни гляди, ничего не увидишь.

Я рассказал ему, как в Росесе мне привелось в один вечер отведать и хорошей кухни, и плохой, и он чуть заметно пожал плечами, как бы говоря, ну, а чего же ты от них ждал?

— Послушай, я живу в Росес двадцать один год, и ни разу мне тут не дали ни хорошей закуски, ни приличной паэльи… Меня обвиняют в том, что я якобы занижаю стандарты, говорят: «Это ты виноват, что теперь столько молодежи норовит заниматься современной кулинарией, но у них плохо получается». Допускаю, что они правы, но беда в другом: разве это дело, что в стране в массовом масштабе производят плохие омлеты и паэльи? Ведь не станешь отрицать: уровень обычной, повседневной еды в Испании гораздо ниже, чем уровень элитной кулинарии.

Адриа и сам начинал с того, что готовил повседневную еду, а затем поднимался по карьерной лестнице все выше и выше, пока не достиг вершин своего искусства. Его подъем был долгим. В «Эль-Бульи» он с 1984 года: почти половину своей жизни, если не больше. Когда он приехал в бухту Монтхой, его послужной список был довольно пестрым: одно лето он мыл посуду на Ибице, один год был кухонным рабочим в военных казармах Картахены и еще несколько месяцев прослужил в ресторане «Финистерре», в Барселоне.

— Я приехал сюда в апреле, а уже в октябре меня назначили шеф-поваром, — вспоминает он.

К тому времени ресторан функционировал уже двадцать лет, прежний бар, принадлежавший Шиллингам, получил статус кафе-гриля, к нему пристроили зал для мини-гольфа, а под конец его владельцем стал шеф-повар Жан Луи Найчел, сейчас у него свое заведение в Барселоне в звездной системе «Мишлен». Адриа, посмеиваясь, рассказал, что результаты его первых экспериментов были весьма далеки от шедевров, которых теперь привыкли от него ждать. Вот одно из его ранних изобретений: салат из овощей, обжаренных на мангале. Это блюдо восходит к каталонской эскальвиде (так называются овощи, запеченные в фольге), его часто подают в ресторанах попроще, но для изысканной кухни оно стало радикальной новинкой: там овощи привыкли готовить по-французски, отварными или сваренными на пару.

Адриа вступил на свой «Путь в Дамаск» в 1984 году, в тот момент, когда шла конференция шеф-поваров в Ницце, на которой Жак Максимин сформулировал основной принцип творчества в кулинарной сфере: «не копировать». Тогда еще молодой Адриа встал по стойке «смирно» и навечно запомнил это. Первыми попытками воплотить на практике услышанное им откровение были так называемые «адаптированные» блюда, то есть с поклоном в сторону классических испанских блюд и методик, такие как гаспачо из омаров и ахобланко — чесночное блюдо из креветок. В начале девяностых он начал предлагать продукты в сочетаниях, казавшихся безумными, — костный мозг с икрой, кролик с осьминогом, крылышки цыплят с омаром. А в 1994 году Адриа представил свою тяжелую артиллерию: сейчас широко известны его пены, гениальное изобретение, смысл его в том, что жидкость насыщается воздухом и получается мусс эфирно тонкий, буквально мусс будущего. Идея создать его осенила Адриа в соковом баре в Барселоне: он заметил на дне своего стакана пену, ароматизированную фруктами, и задумался, нельзя ли воспроизвести этот эффект. Еще один бессмертный вклад Адриа в современную кулинарию — создание «разрушительной» кухни, в которой компоненты заданного блюда разделяются, модифицируются и потом компонуются снова, причем таким образом, чтобы полученный в итоге продукт сохранял «геном, совокупность унаследованных факторов» первоначального блюда. Вначале этот метод был применен при изготовлении испанского блюда для «белых голодранцев», известного под названием «рис по-кубински» — белый рис с бананами в томатном соусе, а затем по той же технологии изготовили омлет с картофелем, гаспачо, овощной суп минестра и другие классические блюда, к которым Адриа приложил свою фантазию. Позже появились такие новинки, как «создание сфер», «сушка сублимацией» и стряпня на холодной решетке, воспламеняемой жидким азотом; появились новые равиоли, в которых вместо пасты были использованы молочная пенка или тонкие до прозрачности креветки; новое желе на основе агар-агара вместо традиционного желатина; губки, «облака» и «воздушности». Даже если оставить в стороне его методику, на сегодняшний день Адриа создал более 1500 индивидуальных блюд, дословно реализуя афоризм Максимина.

Успех пришел неожиданно для него. В 1993 году Голт-Милло разрешил внести первый и единственный иностранный ресторан, «Эль-Бульи», в чисто французский путеводитель по ресторанам («Эль-Бульи» тогда выиграл в девятнадцати номинациях из двадцати). В 1997 году Адриа получил свою третью мишленовскую звезду. Когда Джоэль Робучон, царствующий гений французской кухни, объявил Адриа своим преемником, это лишь подтвердило предположения многих гурманов, что «Эль-Бульи» — самый интересный ресторан в мире. Адриа доволен, что как представитель этого предприятия питания стал настоящей знаменитостью, его портрет помещен на обложке иллюстрированного журнала, однако уверен, что среди его коллег есть еще как минимум два гения: кондитер Альбер Адриа, его родной брат, и Хули Солер, деловой партнер, менеджер ресторана, их «серый кардинал». Солер и был тем мозговым центром, который сумел создать поразительную новую кухню «Эль-Бульи», а также оборудовать эти 325 квадратных метров чуда в стиле хай-тек, с наружной стеной, целиком сделанной из стекла, что позволяет впускать в интерьер свет Средиземного моря.

— Хотите посмотреть мою кухню? Пойдемте. — Адриа поднялся, став вдруг деловым и энергичным, и я последовал за ним внутрь. Вся моя нервозность, копившаяся с утра того дня, сменилась приливом возбужденного ожидания.

Но всё по порядку. В некоторых ресторанах, если повезет, вас пригласят в кухню после трапезы, когда ресторан уже не обслуживает клиентов, и помощники шеф-повара отрываются от своего занятия — мойки и уборки — и поднимают удивленный взгляд на пьяного незнакомца, который вторгся в их царство. В «Эль-Бульи» приглашают в кухню до трапезы, когда там работа в самом разгаре, — но там нет этой обычной лихорадки, все спокойно, отлажено и катится, как по рельсам, будто едешь на сказочно мощной итальянской спортивной машине. Это не ресторанная кухня стандартного типа, где со всех сторон льется резкий белый свет, где стоят шум и жара. Я, вопреки ожиданиям, попал в просторное элегантное помещение, где царила спокойная деловая атмосфера не то лаборатории, не то монастыря. И в самом деле, кухня «Эль-Бульи» в рабочем состоянии — почти средневековое зрелище, это сочетание научной строгости и алхимической фантазии, крайне серьезного отношения к работе и невинного дурачества сделало ее местом паломничества молодых кулинаров-идеалистов со всего мира.

Из кухни шеф-повар проводил меня к моему столику. Белизна стен обеденного зала смягчается мебелью оранжевых, пурпурных и красных тонов. Соседние столики кажутся удаленными и в пространстве, и во времени: как будто за ними происходит то же самое, но где-то в другом измерении. До меня доносились голоса, слышалась итальянская, немецкая, французская речь. Тишина не казалась торжественной. Повсюду мелькали улыбки и летали шутки.

В мире ресторана «Эль-Бульи» что-то считается важным, а чем-то пренебрегают. В меню, например, нечего и заглядывать. Это свернутый лист бумаги, чуть больше почтовой открытки, с ретрорекламой «Эль-Бульи» на одной стороне (от 1964 года, как я понял) и с обманчиво незамысловатым меню на сегодняшний вечер на другой стороне. Этот простенький, не на что смотреть, отпечатанный на дешевой бумаге документ разительно отличается от экстравагантных декоративных меню большинства других ресторанов высокого класса, — те так и просятся, чтобы их взяли обеими руками и держали почтительно, как хористы церковного хора держат ноты, и изучали, будто это как минимум Послание святого Павла коринфянам.

Сегодня на обед предлагаются тридцать два блюда, перечисленных мелким темным шрифтом без заглавных букв, как будто это отрывок из стихотворения или поэмы. Адриа был зачинателем того, что приобрело известность как меню «формата 53,5 x 76,1», «длинное и узкое», это набор блюд размером с закуску, клиенту не дано права выбора. Некоторые из блюд, например моццарелла домашнего изготовления или морские улитки с крабами, названиями напоминают более или менее обычную ресторанную еду. Другие не похожи ни на что вообще. Я мог только догадываться о том, что такое «сферическая икра из дыни» и «смесь Теннесси», не говоря уж об «облаке попкорна» или «росе 2005». Я знал, что Адриа — любитель трюков и обладает чувством юмора, он любит озадачить своих гостей также и театральными церемониями, например раздачей цветов, чтобы посетители нюхали их между глотками вина, при этом над столом в воздухе разбрызгивают натуральные эссенции. Я напомнил себе, что надо держать ухо востро. И вот передо мной явились три официанта в черных рубашках. Они благостно улыбались, как трое мальчиков из «Волшебной флейты». Я глубоко вздохнул.

И шоу началось. На плоской серебряной ложке лежал небольшой зеленый шарик пасты из полыни эстрагона, ложка размещалась на изящной паутине из какого-то другого драгоценного металла, паутина висела над черной тарелкой. Шарик эстрагона полагалось взять в рот и держать, пока не растворится; при этом в полости рта ощущался сильный аромат трав: аниса, мяты кудрявой, корня солодки… Тем временем другой официант в черной рубашке занимался взбиванием коктейля из свежего сока лайма, сахара и бразильской кашасы (бразильского рома), используя для этого емкость с жидким азотом, при температуре -40 °C. В процессе смешивания коктейля облака сухого льда вырывались из емкости; стакан, в котором он мне подал коктейль, был не больше рюмки для яйца. После очистительной струи эстрагона острая сладость коктейля взбодрила во рту вкусовые рецепторы, но я по-прежнему пребывал в состоянии обалдения. Однако это все было еще только вступлением к меню и своего рода эффектным поднятием занавеса перед спектаклем.

Первым актом согласно меню был ряд «легких закусок», напоминающих радости невинного детства. Именно в жанре этих, как он их называет, тапитас — острых закусочек — создается поле, где может разгуляться, самовыразиться гений, где проявляется веселость его характера: например, вот нечто в виде пружинки из сахарных волоконец и оливкового масла, ее полагается надеть на палец и съесть в один присест. И еще: фисташка в ракушке, изготовленной из засахаренного йогурта. Выпечка, сделанная из черных оливок и сметаны, визуально точная копия шоколадного печенья с белой кремовой начинкой. Я хохотал от души. А вот нечто смахивающее на евхаристическую облатку, оно изготовлено из высушенного на воздухе манго и тает на языке, оставляя резкий вкус тропического фрукта. Удивительные, ну просто невероятные ощущения. Кусочки высушенной на воздухе свежей дыни (о, эти ювелирно тонкие цветовые оттенки оранжевого и зеленого!), их подали на льду в серебряном цветочном горшке с прохладным белым свежим миндалем… Белое дрожащее облако, которое я по указанию официанта взял кончиками пальцев и отправил в рот. Облако, на мой взгляд, было слишком большим для одного глотка, я пальцами запихал его в рот и засмеялся, сознавая, насколько неприлично себя веду, но оказалось, что оно тут же тает, оставляя лишь отдаленное бесплотное ощущение вкуса попкорна, которым мы в детстве наслаждались, сидя в кино.

И дальше все шло в том же духе. Ни одно блюдо в этом меню дегустасьон не превышало нескольких глотков, а некоторые блюда казались буквально виртуальными, как один удар или мазок кистью — такой создавался нюанс вкуса. Эти небольшие порции были блистательными намеками, заявками, эссе, экспериментами, провокациями.

Эти блюда выигрывали в чисто интеллектуальном смысле, несмотря на микроскопический объем. Темпура из морского укропа с отдушкой из шафрана и столовой ложкой устричного соуса: чистая квинтэссенция устрицы. Грецкие орехи в соусе из грецких орехов: квинтэссенция грецкого ореха. Крошечные количества, но послевкусие ощущается бесконечно. Миниатюрные наскальные ракушки — нечто похожее я ел накануне вечером в «Канн-Кампанер» — здесь подавались с разноцветным мини-салатом из морских водорослей разного вида. Нарезанную полосками печень морского черта размером с ноготь подали мне, приготовив тут же, на столе, в небольшом горшочке в горячем бульоне и потом отбив и полив ложкой соуса из кунжута, — невообразимо вкусно. Мяса практически не было: сплошная рыба и моллюски, овощи, фрукты и травы. За некоторым исключением, например хрустящее ухо зайца. Адриа бланширует ухо, сдирает с него шкурку и зажаривает. Согласен, звучит ужасно. Хотя, а что здесь такого? Какая часть тела лучше идентифицирует зайца, чем его уши? И это ухо оказалось фантастически вкусным, сочным и хрустящим. Удивительно: вроде бы приготовлено из такого бросового продукта, а по вкусу не хуже лучшей в мире свинины.

На десерт мне подали сладости, забавные штучки, изготовленные на каком-то подобии решетки для жарки, заполненной жидким азотом, так что изделия, внешне похожие на зефир, на самом деле были «состряпаны» на холодной, как лед, поверхности, при этом пар поднимался в воздух большими белыми холодными липкими клубами. Сквозь столовую пронеслась струя воздуха (где-то открыли окно), и тут я заметил, что в помещении уже стало пусто, остались только я и официант со своим Франкенштейном — машиной для изготовления сухого льда.

Я включил мобильник — узнать, сколько времени: оказалось, два часа ночи. Я прибыл сюда первым и теперь, спустя пять часов, последним отбывал. Неуверенно держась на ногах, шаркая, я поплелся на террасу и уселся за стол у арки, откуда, как в раме, открывался вид на море и гавань. Стало прохладно, и я пожалел, что не захватил тонкий летний свитер.

Адриа вышел посидеть со мной, его вечерняя работа была уже закончена. Он поинтересовался, как мне понравился обед; я ответил, что, по-моему, все было в полном порядке. Его как будто раздражала моя вялая реакция, и он снисходительно улыбнулся. Я признался, что почти все время обеда мне хотелось смеяться, я, собственно, и смеялся все время: страшно забавляли все эти фокусы с едой, а также то, как я сам это воспринимал.

Адриа кивнул. Да, такова его цель: чтобы именно это почувствовали клиенты. Пожалуй, не ошибусь, сказав, что это и есть самое удивительное из всего, что поражает в «Эль-Бульи»: тонкое равновесие между удовольствием и научным подходом, между наслаждением от всей души и чертовски серьезным подходом к гастрономическому эксперименту.

— Ну и хорошо, так и должно быть, — подытожил шеф-повар. — Я считаю, что чувство юмора нужно в кухне. Хорошо поесть — тоже неплохой способ весело провести время.

Подобно Марко Поло, путешественнику далекого прошлого, Адриа прочесывает мир, отыскивая незнакомые и восхитительные кулинарные новинки. Во время своей последней поездки в Японию он разыскал поставщика прозрачной рисовой бумаги, которую сворачивает и формирует маленькие эмпанадилья — чебуреки, фарширует их ягодами и приправляет эвкалиптом или костным мозгом тунца. Или свежими кедровыми орешками, собранными в мае, пока орех целиком не сформировался. Из бассейна реки Амазонки он привез набор незнакомых фруктов и совсем уж незнакомых трав для изготовления причудливых овощных джамбу, от которых ненадолго немеет полость рта. Адриа полон энтузиазма, как ребенок. Потому что постоянно испытывает чувство восхищения окружающим миром — и любопытства к нему.

Часто любопытство сопутствует глубоко укоренившемуся ощущению надежности. Вкус к экзотическому вытекает из глубокого знания того, что знакомо. И в этом заключается главный контраст: мир для Феррана Адриа одновременно и знакомый, и экзотический, и местный, провинциальный и глобальный, интернациональный.

Ему шлют приглашения отовсюду, обещают миллионы долларов за то, чтобы он основал свои заведения за границей, в Лас-Вегасе, в Токио, в Париже. Однако, когда видишь, как Адриа сидит тут на террасе над морем, под звездами, выпивает свой вполне заслуженный стакан белого вина, в молчании теплой испанской ночи, под стрекот и жужжание насекомых в темноте, а воздух пропитан ароматами сосновой смолы, розмарина и морских водорослей, понимаешь, что он способен существовать только здесь, и нигде больше. Корни и семья — это для человека и все, и ничего. Как большое черное море там, внизу, в заливе: его не всегда видишь, но знаешь, неизменно тут.

Date: 2015-07-27; view: 352; Нарушение авторских прав