Восемнадцатое января

Сегодня у меня неприятности. Фактически они произошли вчера, но пока я не заснула, мой день еще не закончился. Со мной ужасно обошлись. Я помню все случаи, когда мне сильно попадало от учителей.

1. Первый класс. Я бегу обратно в класс мисс Мур со своих занятий по чтению с продвинутой группой. Тороплюсь, потому что сегодня День благодарения и мы собираемся делать мини‑индеек из яблок, зубочисток, зефира и карамельных леденцов. На полпути к классу меня останавливает мистер Бакстон, чьи отвратительные длинные усы, подкрученные вверх, в моем представлении делают его самым злым учителем в школе. Он говорит, что бегать нельзя, и спрашивает мое имя. Я едва могу выдавить из себя слово, потому что смеющиеся шестиклассники кажутся мне такими взрослыми и устрашающими. Он записывает мое имя в ежедневнике, говоря, что если еще раз остановит меня, пока эта страница не закончится, то мне придется возвратиться домой последним автобусом. Последний автобус – это довольно сильная угроза, потому что он для плохих детей.

Я плачу всю дорогу, пока иду в класс, где другие дети делают мини‑индеек и поют песни о переселенцах и индейцах. Мисс Мур спрашивает, что случилось, а я говорю ей, что больше не люблю книги. Некоторое время спустя я притворяюсь, что разучилась читать, для того чтобы мне не надо было больше ходить в третий класс миссис Стейнбек и отсутствовать на веселых мероприятиях в классе мисс Мур.

2. Пятый класс. Кто‑то написал: «Джесс Д. – сука» карандашом на двери душевой комнаты в раздевалке для девочек. Это по‑настоящему расстроило меня. Бриджит, которая в то время была моей лучшей подругой и очень надежным источником информации, рассказала мне, что эта надпись была сделана Лизой Капуто. Лиза имела зуб против меня с тех пор, как я сказала, что не хочу ночевать у нее дома, потому что ее отец не носит под халатом нижнего белья и за завтраком сидит, широко расставив ноги.

Итак, перемена, и мы с друзьями играем на площадке в МЭШ – игра «Узнай будущее», как мы всегда это делали. Я только что узнала, что мне предстоит выйти замуж, у меня будет шестеро детей, я буду ездить на машине цвета оливок, играть в гольф и жить в хижине. Как вдруг Бриджит внезапно хватает Лизу за руку и говорит мне: «Тебе представился шанс отомстить ей. Пни ее! Пни!» Я пинаю ее. Лиза, вскрикнув, начинает плакать, чем привлекает внимание учительницы. Миссис Кэхил пытается добиться от Лизы, кто сделал это. Она говорит ей. Потом я объясняю ей, что Лиза обозвала меня, написав слово на букву «с» в душе. Миссис Кэхил наказывает нас обеих, и мы вдвоем возвращаемся домой поздним автобусом. (Угроза наконец‑то была выполнена.)

Мой папа в это время занимается реконфигурацией сети или еще что‑то там делает с компьютерами, а может быть, катается на велосипеде. Моя мама показывает новоявленному миллионеру с Уолл‑стрит собственность на побережье по чудовищно завышенной цене. Я знаю, что вернусь домой раньше, поэтому меня не волнует их реакция. Они никогда не узнают об этом.

3. Восьмой класс. Хотя я очень испугалась, когда нас поймали, я не чувствовала угрызений совести по поводу того, что мы написали в нашей Жестокой книге. Слава богу, что учитель английского прочитал нам лекцию о необходимости использования нашей гипернаблюдательности и мыслительных способностей для принесения кому‑либо пользы, а не вреда. Ууух! Вздох облегчения. Представьте, как бы нас облили грязью, если бы были прочитаны вслух всему классу наши злобные клеветнические пасквили на других.

Я склонна была преувеличивать кое‑что ради создания эффекта. Про Бриджит: «А что, стоматолог снял исправлявшие скобки вместе с ее мозгами?» Про Сару: «Она так много целуется с Мэндой и Бриджит, что они втроем изгадили все кругом клубничной помадой». Но Хоуп всегда говорила правду: «Если Мэнда, глядя мистеру Коулу прямо в лицо, продолжит говорить: „Пока‑пока“, то, возможно, она получит по алгебре самую высокую оценку». Сделанные Хоул наблюдения укрепили меня во мнении, что расставание с Бриджит, бросившей меня ради Берка, – это самое лучшее, что произошло со мной в этой жизни. Хоуп стала для меня подругой, которой у меня никогда не было и которую мне всегда хотелось бы иметь.

В дополнение к этому списку сегодняшний проступок. Когда мне становилось скучно на занятиях, я писала печальные слова из песен на обложке учебников. Сейчас я застряла на лирике восьмидесятых – что неудивительно. В данный момент мои любимые композиции – из фильма «Милашка в розовом» и картины о королеве тинейджеров с Молли Рингоулд в главной роли. Я снова и снова наслаждаюсь этими фильмами благодаря телеканалу TNT, который, кажется, согласен с моей оценкой того, что любой клип Джона Хьюза можно рассматривать как современную классику.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Позволь мне, позволь мне, позволь мне…

Позволь мне в этот раз получить то, что я хочу.

Песня группы «Смит» об их тоске по жизни вовсе не была причиной моей тоски. Пребывая не в столь плохом настроении, как они, я нацарапала на обложке учебника химии: ЖИЗНЬ ТЕБЕ ОПРОТИВЕЕТ, ПОТОМ ТЫ УМРЕШЬ. Я и не помню, когда сделала это. От удивления бровь у мистера Шерцера поднялась, когда он случайно увидел надпись. Поэтому он быстро сообщил о ней моему консультанту, миссис Глик, которая вызвала меня с тригонометрии и отправила на встречу с Бренди, школьным психотерапевтом. Табличка на двери ее кабинета гласила: «Профессиональный консультант». Это, как мне казалось, означает, что ей не хватило лишь нескольких баллов, для того чтобы стать законным обладателем степени доктора наук. Вероятно, Бренди не удалось собрать достаточно фактов для докторской диссертации, чтобы доказать, что лучше обниматься, чем ширяться наркотой.

Бренди – довольно тощая особа, совершенно неестественная, с впалыми щеками и испуганным выражением лица. Для создания такого эффекта она использует тени в прозрачной коробочке и румяна, которым я бы так не доверяла. Как и я, она поклонница песен восьмидесятых годов, но ее преданность им имела трагические последствия: ей нравится жареный цыпленок по‑кентуккийски и она не снимает темно‑бежевые колготки.

Все стены в ее кабинете были увешаны плакатами, которые, как предполагалось, должны были удержать нас от вождения в нетрезвом виде, употребления наркотиков, занятия сексом и самоубийства. Одни из них были довольно банальными: «Жила‑была девочка Лидия, которая, занявшись сексом, подцепила хламидии».

Другие были нацелены на то, чтобы вывести нас из депрессии. Самый хороший или, может быть, самый плохой плакат – это увеличенная фотография девчонки на дневнике, который она вела весь год. Ее звали Линдси Гринбуш, и она была красивой, в духе незатейливых каталогов магазинов «Товары по почте», чем‑то похожей на Бриджит. Под фотографией был напечатан список ее внеклассной деятельности: Национальный комитет по присуждению премий, хоккей на траве, футбол, Комитет по организации встречи выпускников, кружок французского языка. Внизу жирным шрифтом было напечатано следующее: «За две недели до окончания дневника Линдси погибла, когда села в машину с пьяным водителем за рулем».

Должна признать, что это заставило меня думать о том, что бы случилось, если бы я была убита пьяным водителем. Могу понять, почему Виверы не пожелали, чтобы Хоуп прилетела на мои «горькие» шестнадцать, но предполагаю, они точно бы оплатили ей авиабилет на мои похороны. Кто еще смог бы убедить мою маму похоронить меня в хлопчатобумажном платье без спинки и рукавов с завязками на шее – особенно если бы я умерла зимой? Я могу представить, как мама спорит о том, что мне будет холодно в таком открытом платье, словно мертвым так важно не простудиться.

Еще мне бы хотелось, чтобы Хоуп произнесла речь с длинными паузами для создания трагического эффекта под названием: «Джессика, которую вы не знали». Она произнесла подобную речь на заупокойной мессе по ее усопшему брату Хизу, поэтому я уверена, что она справится с этим.

Сказать по правде, не знаю, как у Хоуп это получилось, смерть Хиза получила большой общественный резонанс. Виверы очутились в центре все возрастающей истерии в прессе. Заголовки местных изданий кричали: «Смерть подростка – страшный позор для нашего города», «Смерть юноши от передозировки наркотиков – местные жители призывают принять крутые меры». После смерти Хиз стал своего рода символом нетипичного наркомана, употреблявшего героин, и явился причиной паранойи в местном обществе совсем в духе сенатора Маккарти: ТВОЙ РЕБЕНОК МОЖЕТ СТАТЬ СЛЕДУЮЩИМ. Понимаете, Хиз из хорошей семьи. Миссис Вивер была медсестрой. Мистер Вивер – учителем начальной школы и священником в католической церкви Святого Бернадетта, которую они посещали каждое воскресенье. Оба родителя активно ходили на родительские собрания в школе и вечера встреч в начале учебного года и всегда реагировали на замечания учителей. Как могла такая трагедия произойти в такой приличной семье? Все хотели получить ответы на поставленные вопросы. Но единственный человек, способный их дать, умер.

Откровенно говоря, мне кажется, что существует только одна причина, из‑за которой Хиз стал наркоманом: ему все до смерти наскучило. Он был очень умным парнем, а очень умным людям в Пайнвилле приходилось несладко. Здесь совершенно нечего делать. Его смерть по‑настоящему опечалила меня (и все еще печалит) и не только потому, что все внутри переворачивалось, когда я видела Хоуп плачущей и, как и все, задавала вопрос: «Почему это случилось?» Я всегда мечтала о том, что, когда мы станем старше, Хиз увидит во мне нечто большее, чем подружку сестры. Не то что я потеряла из‑за него голову или что‑то в этом роде. Казалось, что он тот, кто меня понимает. Мне очень хотелось стать ему ровней, его другом.

Тем не менее мне не удается даже в своем горе побороть злость. Просто не могу не чувствовать, что Хиз все испортил: не только наши с ним отношения, но и отношения между мной и Хоуп.

Это просто ирония судьбы, что я вспоминала все это, пока Бренди рассказывала мне о надписи, замеченной Шерцером на обложке моего учебника, и интересовалась, не возникали ли у меня мысли о самоубийстве.

В глубине души мне хотелось рассказать ей, что я думаю о самоубийстве не больше, чем любой другой шестнадцатилетний подросток‑отличник, у которого нет ни лучшей подруги, ни парня, а прыщи на лице больше, чем то, что есть в бюстгальтере. Но вряд ли Бренди поняла бы меня.

Бренди закончила Пайнвилльскую среднюю школу пятнадцать лет назад, этот факт стал известен Саре от дяди, который «приударял» за ней (именно такой глагол употребила Сара). В библиотеке мы нашли летопись школы за тот год и узнали из первых источников, что наш психолог‑консультант завоевала все самые крутые номинации в своем классе: мисс Элегантность, мисс Красота и мисс Популярность. Она принадлежала до мозга костей, до кончиков ногтей к верхушке общества или, как они в то время это называли, С. О. – сливки общества.

Я не собиралась доверять ей свои секреты, потому что ничто не раздражает меня сильнее, чем взрослый, говорящий мне, что в будущем, оглядываясь назад, я буду вспоминать обо всем произошедшем с улыбкой, особенно досадно то, что при этом взрослый все время хихикает. По этой же причине я не обращаюсь за советом ни к матери, ни к сестре.

Я сказала ей, что это просто недоразумение. «Жизнь тебе опротивеет, потом ты умрешь» – вовсе не моя философия жизни, нет и еще раз нет. Это просто название одной независимой фанк‑группы, которую я просто обожаю, люблю, боготворю. Она не только купилась на это, но и стала вести себя так, словно и правда слышала о них, потому что ей была ненавистна мысль о том, что о чем‑то она не имеет представления.

– У них была одна песня, которая передавалась в эфире, – заметила я.

– Хорошо. Значит, они выступали по радио? Скажи название песни, – попросила она, при этом ее очки буквально полезли на лоб.

– «Целующиеся кузены».

– Хорошо! – Бренди начинала этим восклицанием почти каждое предложение. Видимо, этот метод согласия со сказанным составлял основу работы профессионального консультанта, которому, несомненно, научили во время профессиональных тренингов. – «Целующиеся кузены». Похоже на рок.

– Нет, это блюз.

– Хорошо! Значит, блюз.

Так продолжалось почти пару минут, пока она не сочла, что я достаточно уравновешенная и меня можно отпустить, перед этим сделав отметку в моем личном деле.

Затем произошло нечто странное.

Выходя из кабинета, я чуть не споткнулась о две голые ноги, покрытые шрамами и царапинами. Маркус Флюти сидел на стуле, вытянув свои длинные ноги прямо до двери кабинета. Маркус был из тех, кого мы в Пайнвилльской школе называли «отстой». Думаю, он ждал встречи с офицером полиции, следящим за отбывающими условное наказание или отпущенными на поруки. Прошлой весной Маркус был арестован за покупку, продажу или употребление точно не знаю чего. Это было частью программы по борьбе с наркотиками, объявленной в городе после смерти Хиза. Хотя Маркус был на четыре года младше Хиза, он был его друганом, с которым они вместе курили марихуану. Поэтому взрослые сделали из него символ всех курильщиков марихуаны. Он на год старше нас с Хоуп, но в одном классе с нами, потому что в начальной школе его за какие‑то проделки оставили на второй год. Конечно, марихуана была лишь началом, затем он перешел на более сильные наркотики, от которых можно было получить кайф посильнее: ЛСД, экстази, «крэк», героин и т. д.

Вот что еще известно о Маркусе: чокнутые девицы без царя в голове, которые не испытали ничего лучшего в этой жизни, считают, что он секси. Маркус обладатель длинных, словно припорошенных пылью, непрочесанных рыжих кудрей, которые ни одна девушка не решится взъерошить. Его глаза почти всегда полузакрыты. Губы застыли в полуулыбке, словно он замыслил против вас какую‑ту злую шутку, а вы об этом даже не подозреваете. У него всегда есть подружка, и он всегда изменяет ей. Таким образом, Маркус широко известен под кличкой Мистер Съемпончик, потому что всегда «кого‑то кусает» и ходят слухи, что «он купил три коробки с пончиками». (На языке нашей школы это означало, что он переспал с тридцатью шестью девушками. Дюжина пончиков в коробке – понятно?)

Короче говоря, Маркус Флюти – это тип с дурной репутацией, вот почему Виверы хотят убрать Хоуп подальше от него. В этом нет необходимости, потому что Хоуп ненавидит его и всех бывших друзей Хиза почти так же, как ненавидит наркотики и алкоголь. Она была бы глубоко разочарована, если бы я связалась с ним или приобрела свойственные ему пороки, поэтому я прошла прямо мимо него. Моя рука уже была на дверной ручке, когда Маркус окликнул меня:

– Эй, целующиеся кузены!

Хотя я раньше виделась с ним в доме у Хоуп, ни Маркус, ни я никогда до этого не замечали друг друга. Поэтому я застыла, не зная, следует ли мне: а) смеяться; б) сказать что‑то; в) проигнорировать его и продолжить свой путь. Я выбрала блестящую комбинацию а) и б).

– Угу! Да! Ха! Ха! Ха! Ха! Ха!

Повернувшись, увидела, что Маркус улыбается мне. Я имею в виду, что это не было улыбкой человека, не знакомого со мной. Он улыбался, словно хорошо знал меня и привык смотреть мне прямо в глаза, хотя я помню, что раньше он одаривал меня таким ленивым‑каменным‑отводящим‑от‑меня‑глаза взглядом, когда в классе мне случалось проходить мимо его парты.

– Я тут чуть бока не надорвал, – сказал он.

– А, да, понятно, спасибо.

– Ты прирожденная артистка. Надо же так лапшу на уши вешать.

Он все еще смотрел мне прямо в глаза. Я хихикнула. Я всегда хихикаю, как глупая девчонка, когда нервничаю. Дурная привычка.

Закусив губу (это еще одна моя плохая привычка), я пробежала через дверь.

Дело в том, что он прав. Начав врать, я не могла остановиться.

Это мой тайный неиспользованный талант. Я смогла бы, наврав с три короба, вырваться из бесчисленного количества затруднительных положений, если бы в них попала. И было очень странно услышать об этом от того, кто совершенно не знает меня.

Date: 2015-07-27; view: 304; Нарушение авторских прав