Десятое января

Когда еще не стемнело, приходил Скотти, чтобы улучшить мое плохое настроение по просьбе Безмозглой команды. Настоящее вторжение, кстати сказать. Им потребовалось меньше двух недель, чтобы прийти к заключению (по их словам, с помощью Скотти), что я «слишком успешно эксплуатирую мое несчастье по поводу отъезда Хоуп». Это забавно, учитывая, как долго я сдерживаю свои чувства. Они понятия не имеют, как бы я вела себя, если бы не держала под контролем свои эмоции.

– Девочки думают, что тебе надо перестать вести себя, как ч. с. и преодолеть это.

Из всех сквернословов, которых я знаю, Скотти умеет пользоваться самоцензурой. Он обожает Опи и Энтони – дуэт, выступающий в дневном радиошоу, и женоненавистническую программу, придуманную какими‑то умниками, под названием «Поддай им в среду» (женщин‑водителей поощряют, чтобы они приветствовали своим голым бюстом любого водителя‑мужчину, у которого на машине был изображен восклицательный знак), и программу «Угадай, что у меня в трусах» (женщина, звонящая по телефону, трет трубкой по самым интимным местам, а мужчина, участник соревнований, пытается угадать, где находится трубка в данный момент. Подобно Опи и Энтони Скотти приобрел привычку заменять ругательства первыми буквами. Например, ч. с. означает «чертова сука». Это довольно мило, если ты не в отвратительном настроении. А в последнее время я пребывала в нем постоянно по вполне очевидным причинам плюс затянувшийся на две недели предменструальный синдром.

– А что ты об этом думаешь? – спросила я.

Он колебался с минуту, потирая подбородок, прежде чем ответить мне. Челюсть у него квадратная и сильная, как у героя комиксов.

– Думаю, это неплохая идея.

Это выводит меня из себя. Я выпаливаю, что Хоуп не так‑то легко забыть, потому что мне веселее даже тогда, когда вижу ее палец, потому что она прикольнее, всей нашей Пайнвилльской школы, вместе взятой…

Объяснять ему бессмысленно.

Но я была слишком расстроена, чтобы мыслить здраво. Даже зная, что мои речи напоминают слова психопатки, я тем не менее ни перед кем не собираюсь оправдываться в своих словах. Но со Скотти мне всегда приходится это делать.

Неожиданно из моих глаз брызнули слезы, застав нас обоих врасплох. Скотти стоял, глядя на меня в течение несколько минут, с паническим выражением лица.

– Черт возьми, – пробормотал он себе под нос.

Он присел рядом со мной, пока я не успокоилась. Это было намного лучше, чем все усложнять, говоря какие‑то банальные слова утешения.

Несмотря на мою замкнутость, мне не хочется стать отверженной в своем девятом классе. Когда я не очень злюсь на Безмозглую команду, то обещаю сделать над собой усилие и общаться с ними. В конце концов, можно пребывать в плохом настроении так долго, что придется столкнуться лицом к лицу с фактом: в том, что от тебя все отвернулись, вовсе не виновато твое плохое настроение, это просто твой занудный характер.

Я благодарна ему за то, что он помог мне прийти к такому заключению. Он желает мне добра. Мне просто хотелось, чтобы Скотти не рассказывал Хоуп о своих чувствах ко мне до ее отъезда, зная, что она обязательно расскажет мне. Как это похоже на него, так серьезно относиться к нашим отношениям: «Теперь, когда ты уезжаешь, мы с Джесс сблизимся, и в конце концов она поймет, что мы созданы друг для друга». Поэтому всякий раз, когда Скотти делает что‑нибудь хорошее, – например, приходит ко мне домой ради сохранения моего социального статуса в Пайнвилльской школе, – я думаю: «Ты делаешь это только из‑за того, что я тебе нравлюсь». Как это все портит.

Не знаю, почему Скотти продолжает сохнуть по мне. Еще в средних классах я узнала его настолько хорошо, что вряд ли между нами сейчас возможно какое‑либо чувство. Он был моим первым и единственным парнем. В седьмом классе мы встречались с ним ровно одиннадцать дней. Если бы я тогда его проигнорировала, то смогла бы сейчас оценить его стальные мускулы, словно у молодого жеребца в полном расцвете сил. Но я вижу лишь реального Скотти, а не супермена. Вижу, что из‑за ужасного изголовья кровати, на которой он спит, его черные волосы торчат в разные стороны, как сучки на ветке. И когда он высмаркивает свой нос, на носовом платке остаются все цвета радуги. И его твердую плоть, проглядывающую сквозь мокрые от пота трусы, когда он видит меня в шортиках и майке для занятий легкой атлетикой. Боже мой!

И затем тот позорный эпизод с французским поцелуем. Я все еще чувствую его. Мы стояли на стоянке как раз в тот момент, когда автобус собирался отъехать. Скотти попытался просунуть свой язык мне чуть ли не в горло во время невинного поцелуя на прощание. Слава богу, водитель автобуса закрыл перед ним дверь, прежде чем Скотти чуть не проглотил меня целиком. И это во время невинного прощального поцелуя! Не предупредив меня, он решил положить конец приставаниям его баскетбольной команды, которая заставляла его «просунуть в меня язык». Я понятия не имела, что он собирается это сделать, пока не почувствовала, как его мокрая штука шарит у меня во рту, при этом он шлепал слюнявыми и мокрыми губами, как рыба, вытащенная из воды. И черт побери этого хама, его едва только проросшие, напоминавшие черное пятно усы так сильно щекотали мою верхнюю губу. Фу! Они такие колючие, как ножки у паука‑сенокосца. Больше я не хотела с ним целоваться. Никогда! Ни за что!

Дело в том, что мне не хотелось встречаться со Скотти просто из‑за того, чтобы в субботние вечера мне было бы чем заняться, особенно сейчас, когда уехала Хоуп. Конечно, все: мама, сестра, Безмозглая команда, за исключением нескольких человек, – думают, что я ненормальная, что упускаю шанс стать девушкой будущего капитана футбольной, баскетбольной и бейсбольной команд. Бейсбольный сезон еще не начался, а тренер уже проверяет на нем силу удара всякий раз, когда встречает у шкафчиков, – мне сказали, что это хороший знак. Когда Скотти будет в выпускном классе, для всех в Пайнвилльской школе он будет образцом для подражания из‑за его недюжинной физической силы, несгибаемой воли и джентльменского поведения. И как его предшественники, Скотти наверняка будет давать пустые обещания о том, что убедит администрацию школы избавиться от нашего талисмана – «Чайки». Пожалуй, я единственная спортсменка, которая считает забавным то, что «отцы‑основатели» выбрали эту крысу с крыльями в качестве символа нашей школы.

Мне немного жутковато от того, что Скотти буквально идет по следам облаченного в одежду от «Ники» Роба Дрисколля, своего закадычного дружка, который в этом году избран капитаном триумвирата суперпридурков, из которых и состоит команда нашей школы. В последний раз, когда отмечали победу над противником на их поле, в погоне за славой Роб убедил восьмиклассницу из команды поддержки, сидевшую радом с ним на заднем сиденье автобуса, залезть к нему под спортивную куртку с изображением чайки и облизать его всего. Давай, команда. Давай.

Но вот самая главная причина, по которой я не могу встречаться со Скотти: я буквально помешалась на одном старшекласснике, который даже не подозревает о моем существовании.

Мы с Полом Парлипиано говорили всего лишь раз. Он врезался в меня у шведского стола на банкете по случаю легкоатлетических соревнований, проводимых в школе, и сразу попросил прощения. В ответ я захихикала, как идиотка, потом уронила тарелку с макаронами с сыром на пол, но слишком поздно, чтобы наше столкновение могло служить этому оправданием. Однако я знаю, что он – единственный, кто достоин моей девственности. Его досрочно приняли в университет штата Колумбия, он суперумный. А когда я вижу его без майки на тренировках, меня обуревает желание облизаться от удовольствия. Какой же он сладкий.

Последнее время меня занимает сочинение вариаций на неизменную тему «Как я отпраздную мое шестнадцатилетие»: мы с Полом Парлипиано застреваем где‑нибудь в замкнутом пространстве и из‑за пережитого эмоционального потрясения вступаем в сексуальный контакт и т. д. и т. п.

Вариация сегодняшнего дня: мой день рождения, и мы с Полом оказались запертыми в спортивной раздевалке (как это произошло, что мы оказались запертыми, не имеет значения). Сначала он не испытывает удовольствия от того, что застрял со мной. И хотя меня трясет мелкой дрожью от волнения, я притворяюсь, что сильно переживаю, потому что сегодня мне исполнилось шестнадцать, а кому хочется отмечать свой день рождения запертой в раздевалке среди спортивного оборудования? Через некоторое время мы начинаем разговаривать, потому что в плену уже несколько часов, и он уже достаточно попинал футбольный мяч, и заняться больше нечем. Пол Парлипиано и я заканчиваем самый забавный, просвещенный, умный, всеобъемлющий и вызывающий трепет разговор, который когда‑либо был в нашей жизни. Затем после короткой паузы он говорит:

– Это все еще самый ужасный день рождения в твоей жизни?

И я отвечаю:

– Нет, он не кажется мне теперь таким ужасным.

Потом он медленно подходит, его лицо приближается к моему, на котором нет ни единого прыщика, и нежно целует в губы. На некоторое время мы отстраняемся друг от друга, смотрим в глаза и улыбаемся. Начинаем целоваться снова, на этот раз более страстно. Затем падаем на гимнастический мат, который так кстати оказывается на полу, и начинаем страстно заниматься любовью, как до этого никто не занимался в Пайнвилльской школе. И самое поразительное – моя вера, что если я помолюсь (хотя в глубине души понимаю, что это никогда не случится), то это может произойти вопреки всему.

Я неисправима. Да и не только в этом.

Мне не нужно сводящих меня с ума мечтаний, чтобы знать, что моя одержимость Полом вышла из‑под контроля. Сегодня на тренировке я не могла отвести от него глаз. Он прыгал через препятствия. Сама ловкость и грация. Глядя на него, казалось, что это так просто. Признак гениальности. Раз, два, три – вверх. Раз, два, три – вверх. Я была настолько очарована его прекрасными движениями, что оказалась совершенно не готовой к тому, чтобы принять эстафетную палочку от моей подруги по команде Кэрри, которая пыталась мне ее вручить, двигаясь на полной скорости. Мы столкнулись, и я уронила палочку. Тренер Килли страшно рассердился. Слава богу, Килли думает, что он не может кричать на девушек, иначе Пол Парлипиано непременно бы услышал его лекцию на тему «Хватит таращиться на парней».

Позже, в раздевалке, Кэрри вернула меня в реальность, высказав начистоту, как только она это умеет, все, что обо мне думает:

– Джесс, если ты не прекратишь себя мучить, я пну тебя по твоей чертовой заднице.

Думаю, что ей следует это сделать. Пнуть меня по чертовой заднице. Я безнадежно влюблена в парня, которого едва знаю. Если и стоит за что‑нибудь пнуть меня, так за это точно. Как учащаяся выпускного класса, Кэрри неоднократно была свидетелем такого глупого поведения. Подозреваю, она вычислила, что я испытываю к нему, хотя об этом я никому не рассказывала, кроме Хоуп. Пол и Кэрри сидели за одной партой с шестого класса, поэтому я не могла укрепить ее подозрения.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – ответила я.