Приложение VII

Жерико был негативным духовидцем; ибо, несмотря на то, что его

искусство маниакально следовало природе, оно следовало природе, которая была

магически преобразована к худшему (в его восприятии и передаче). "Я начинаю

писать женщину, - однажды сказал он, - но она всегда заканчивается львом."

На самом же деле, чаще всего она заканчивалась чем-то гораздо менее

приятным, чем лев - трупом, например, или демоном. Его шедевр, изумительный

"Плот "Медузы"", писался не с жизни, а с распада и разложения - с кусков

мертвецов, поставлявшихся эму студентами-медиками, с изнуренного туловища и

желтушного лица друга, страдавшего заболеванием печени. Даже волны, по

которым плывет плот, даже нависающее аркой небо - трупного цвета. Словно вся

вселенная целиком стала анатомическим театром.

И потом - эти его демонические картины. "Дерби" - по всей видимости,

скачки происходят в аду, на фоне, явно сверкающем зримой тьмой. "Лошадь,

испугавшаяся молнии" в Национальной Галерее - это явление в одно замершее

мгновение чуждости, зловещей и даже инфернальной инаковости, прячущейся в

знакомых вещах.

В Метрополитэн-Музее есть портрет ребенка. И какого ребенка! В своей

устрашающе яркой курточке милая крошка - то, что Бодлер любил называть

"Сатана в бутоне", un Satan en herbe. А этюд обнаженного человека (тоже в

Метрополитэне) - не что иное как проросший бутон Сатаны.

Из свидетельств о нем, оставленных друзьями, становится очевидным, что

Жерико привычно видел мир вокруг себя как последовательность духовидческих

апокалипсисов. Гарцующая лошадь с его ранней картины "Officier de Chasseurs"

была им увидена на дороге в Сен-Клу, в пыльном сиянии утреннего солнца;

она билась меж оглобель омнибуса. Персонажи "Плота "Медузы"" писались им до

самой последней детали, один за другим, на чистом холсте. Не было ни

наброска полной композиции, ни постепенного построения общей гармонии тонов

и оттенков. Каждое отдельное откровение - разлагающегося тела, больного

человека в ужасающей заключительной стадии гепатита - было передано так, как

оно виделось и художественно представлялось. Чудом гения каждый последующий

апокалипсис пророчески подставлялся в гармоничную композицию, которая

существовала только в воображении художника, когда первые отвратительные

видения переносились на холст.