Приложение V

В ближней точке Вуйяр писал, по большей части, интерьеры, но иногда - и

сады. В нескольких композициях ему удалось объединить магию близости с

магией отдаленности, изображая угол комнаты, где стоит или висит одно из его

собственных или чьих-то еще изображений дальнего вида деревьев, холмов и

неба.

Это - приглашение взять лучшее из обоих миров, телескопического и

микроскопического, - одним взглядом.

Что же касается остального, то я могу назвать только несколько

приближенных планов современных европейских художников. Вот странная "Чаща"

Ван-Гога в Метрополитэне. Вот констеблевская чудесная "Лощина в

Хелмингэмском парке" в Галерее Тэйт. Вот плохая картина - "Офелия" Милле -

которая, несмотря ни на что, превращена переплетениями летней зелени,

видимой с точки зрения, очень близкой к точке зрения водяной крысы, в

волшебство. Еще я вспоминаю Делакруа - кору, листья и цветы с очень близкого

расстояния - картину, которую давно мельком видел на какой-то выставке.

Конечно, должны быть и другие; но я либо забыл, либо никогда их не видел. В

любом случае, на Западе нет ничего сравнимого с китайскими и японскими

изображениями природы с близкого расстояния. Ветви цветущей сливы,

восемнадцать дюймов бамбукового стебля с листьями, синицы или вьюрки в

кустах на расстоянии вытянутой руки, всевозможные цветы и листья, птицы,

рыбы и маленькие зверьки. Каждая маленькая жизнь представлена как центр

своей собственной вселенной, как цель (по своей собственной оценке), во имя

которой этот мир и все в этом мире были созданы; каждая издает свою

собственную, специфическую и индивидуальную, декларацию независимости от

человеческого империализма, каждая, иронически намекая, высмеивает наши

абсурдные претензии установить только лишь человеческие правила ведения

космической игры; каждая немо повторяет божественную тавтологию: я есть то,

что я есть.

Природа со среднего расстояния знакома - настолько знакома, что мы

обманываемся и начинаем верить, что на самом деле знаем, в чем тут дело.

Видимая же с очень близкого - или очень далекого - расстояния или под

непривычным углом, она кажется беспокояще странной, чудесной за пределами

всякого понимания.

Приближенные пейзажи Китая и Японии - настолько многочисленные

иллюстрации к той теме, что Самсара и Нирвана едины, что Абсолют проявляется

в каждой видимости. Эти великие метафизические - и все же прагматические -

истины передавались художниками Дальнего Востока, вдохновлявшимися дзэном,

еще одним путем. Все объекты их изучения с ближнего расстояния были

представлены в состоянии безотносительности, на фоне чистоты девственного

шелка или бумаги.

Изолированные таким образом, эти мимолетные видимости принимают

какое-то свойство абсолютной Вещности-В-Себе. Западные худождики

пользовались этим приемом при изображении священных фигур, портретов и

иногда - естественных объектов на расстоянии. "Мельница" Рембрандта и

"Кипарисы" Ван-Гога - примеры удаленных пейзажей, в которых какая-то одна

черта абсолютизировалась изоляцией.

Волшебная сила многих гравюр, рисунков и картин Гойи может объясняться

тем фактом, что его композиции почти всегда имеют форму нескольких силуэтов

- или даже одного-единственного силуэта, - видимых на фоне пустоты. Эти

формы силуэтов обладают духовидческим качеством внутренней значимости,

усиленным изоляцией и безотносительностью к сверхъестественной

интенсивности.

В природе, как и в произведении искусства, изоляция объекта имеет

тенденцию сообщать ему абсолютность, облекать его в более чем символическое

значение, которое идентично бытию.

Вот дерево есть - одиноко оно; И в поле гляжу я, что тоже одно:

Мне шепчут о том, что исчезло давно.

"Что-то", чего Вордсворт больше не мог увидеть, - это "блеск видений".

Тот блеск, вспоминаю я, и та внутренняя значимость были свойствами одинокого

дуба, который можно было видеть из окон поезда между Ридингом и Оксфордом;

он рос на вершине небольшого холма посреди широкой пашни и четко выделялся

на фоне бледного северного неба.

Эффект изолированности вкупе с близостью можно изучать во всей его

волшебной странности на примере необыкновенной картины японского художника

семнадцатого века, который был знаменитым фехтовальщиком на мечах и изучал

дзэн. На картине изображен серый сорокопут, сидящий на самом кончике голой

ветки, "ожидая бесцельно, но в состоянии высочайшего напряжения". Под ним,

сверху и вокруг ничего нет. Птица появляется из Пустоты, из той вечной

безымянности и бесформенности, которая все же - сама сущность многогранной,

конкретной и мимолетной вселенной. Этот сорокопут на своей голой ветке -

брат замерзшего дрозда Харди. Но в то время, когда викторианский дрозд

настаивает на каком-то уроке, преподносимом нам, дальневосточный сорокопут

довольствуется просто своим существованием, тем, что он интенсивно и

абсолютно там.