Часть вторая 6 page

— Все-таки ты молодец, — искренне сказал Гера. — И кое-кому из присутствующих до тебя еще далеко. Но если ты точно так же доложишь, какого рожна ему нужно было убивать медиков, я повешу твой портрет над своей кроватью и буду его целовать перед сном.

— Темна вода во облацех, — развел руками Валерий. — Черт его знает… Разве что он пришел за пулей из головы медсестры Антоновой. Бред, конечно, но ведь ее не нашли до сих пор.

И протянул Гере еще один протокол.

— А это тебе на десерт. Читай вот здесь: в этой ванночке, что ты предусмотрительно взял на анализ, найдены частицы крови и мозгового вещества, принадлежащего Антоновой.

— Что ж получается?.. Наш убивец действительно пришел туда за этой пулей? — воскликнул Гера. — И забрал ее, чтобы замести следы, и для этого он угрохал еще двоих? Первый раз слышу такое!

— Похоже, на сегодня это главная версия… — пожал плечами Померанцев. — Хотя еще рано отбрасывать и версию о покушении на жизнь прозектора… Я звонил по этому поводу в экспертную лабораторию, где он работал. Там мне сказали сразу и однозначно: нет оснований считать, будто в его работе было нечто такое, за что его следовало бы убить.

— Иначе говоря, нет такого дела, — задумчиво сказал Гера, — за которое его следовало мочить.

— Я их попросил, и они еще посмотрят, — сказал Валерий. — Нужно бы поговорить с его вдовой… Может, были какие-то угрозы в его адрес.

— По части утешения вдов мне нет равных, — заверил Гера. — Это можно смело записать в мою служебную характеристику. Ее я беру на себя… Да, кстати, чтобы не забыть. Есть ответ на наш запрос по поводу этих поддельных ампул, которые уложили внука журналиста Макарова в дорогостоящую клинику. Его мне вчера передала Зоя, а я закрутился и совсем забыл…

— И где этот ответ?

— Вот… — Гера передал Померанцеву вскрытый конверт, в котором было письмо на официальном бланке. — То есть, Валера, эти ампулы — не какой-нибудь там брак производства. Это настоящая отрава со сложной формулой, забыл, как называется, которая не приводит к смерти, но дает сильное осложнение. Эти уроды использовали обычную коробку для упаковки, которую тщательно заклеили… С другой стороны, здесь еще много неясного. Почему «скорая» повезла ребенка в дорогую платную клинику, если есть нормальная детская больница, куда и положили его сверстницу с тем же диагнозом и из того же детсада? Это зачем?

— Это как раз более-менее понятно… — сощурился Валерий. — Кажется, ты забыл, кто такой Макаров и зачем он понадобился.

— Все-таки думаешь, кто-то заменил всю пачку ампул для уколов, чтобы загнать внука в дорогостоящую больницу, а любящего дедушку в долги? — спросил Гера.

— И чтобы расплатиться за лечение, ему пришлось написать эту заказную статью.

— Что ж, пока вполне укладывается. Теперь вся надежда на Макарова и Игоря, — продолжал Гера. — Выудят ли они что-нибудь, зачем и кому это все понадобилось?

— Еще не забудь: на эту статью Макарова подбивал Олег Быстрое, который до этого напечатал у себя заметку об ордере на арест своего благодетеля, — напомнил Померанцев.

— Ты все-таки видишь между этими статьями какую-то связь, кроме того, что появились они в одной газете?

— Хотя бы и здесь, и там — Быстрое. А за ним везде и всегда — Разумневич.

— Так это можно сказать о любой статье в «Российских ведомостях»… Везде Быстрое, а за ним его хозяин… Постой, что-то еще было связано с этим Быстровым… — свел брови вместе Померанцев. — Не напомнишь?

Гера недоуменно пожал плечами.

— Пожалуй, стоит посмотреть по файлам, где еще мелькает наш Быстрое Олег Иванович, — согласился Гера. — Уж больно он вездесущ. Прямо как Господь.

Лев Семенович Разумневич едва дождался, когда к нему в кабинет вошел его шурин Володя Корягин, президент фирмы «Акванго», зарегистрированной на Кипре, схватил за руку у двери, потащил за свой стол. Потом колобком подкатился к двери.

— Таня! — крикнул он, приоткрыв ее. — Меня нет. Ни для кого. Но для нас должен быть отборный кофе из твоих неприкосновенных запасов! — Он тут же вернулся назад, сев напротив Корягина, и молитвенно на него уставился. — Не томи, Володя!.. Ну? Что? Сработало?

— Кажется, да, — кивнул тот. — К нам уже поступили предложения от зарубежных кредиторов. Причем самых солидных… И все просят сущие копейки по сравнению…

— Ну слава богу! — Разумневич воздел руки к потолку. — Лед тронулся! А может, и я вместе с ним… Ты вообще понимаешь, что это значит?

Корягин только улыбнулся, прикрыв глаза, и пожал плечами.

— Нет, Лева, я сейчас думаю: хватит ли нам бабок, чтобы выкупить все долговые обязательства? Я вчера прикинул, может и не хватить.

— Размечтался! — махнул рукой Разумневич. — На сколько хватит, на столько и скупим. Хотя жаль, что не все… Нет, ты представляешь, как они там, на Западе, Минфину не верят, а верят какому-то Макарову? Стоило в моей газете появиться статье этого старого пердуна о наших долгах, которые мы будто бы не собираемся возвращать, и они сразу запаниковали.

— Именно, — кивнул Корягин, доставая толстую сигару. — Я дал еще одно объявление в «Файнэшнл тайме», что скупаю долговые обязательства…

— Надеюсь, не под своим именем? — нетерпеливо перебил Лев Семенович.

— Лева, ты меня опять с кем-то путаешь, — досадливо поморщился Корягин.

— Извини, извини… Но ты такой стал важный. Куришь дорогие сигары. Теперь уже не кашляешь от дыма?

— Ле-ева… — протянул шурин.

— Молчу. Ты хоть по утрам бегаешь, как обещал? Такой молодой, а посмотри, какая у тебя одышка! И теперь взгляни на меня! На мой подтянутый живот. Мне мои массажистки комплименты каждый раз говорят.

— За такие деньги я бы тебе еще не такого наговорил, — хмыкнул Корягин. — Может, вернемся к делу?

— Ну так я только об этом тебя и прошу! Рассказывай, не отвлекайся!

Корягин вздохнул, покачал головой и продолжал:

— В тот же день нам позвонили из «Лионского кредита». На следующий уже из четырех банков. И предлагают еще большую скидку. Подслушивают они друг друга, что ли?..

— Запомни, Володя, если хочешь иметь дело с цивилизованными людьми, — горячо заговорил Разумневич, — у них там не наш с тобой бандитский капитализм. Что у нас правило, то у них исключение. И наоборот. Только с глубоко порядочными людьми, а не с нашими живоглотами можно затевать такое большое дело… Ибо честным людям нет необходимости подозревать и подслушивать друг друга. Там у них все прозрачно и открыто, как у девушки в ночной соррчке.

— Это я обязательно запомню, — кивнул Корягин. — Насчет девушки в ночной сорочке.

— Ты поставил условием полную конфиденциальность переговоров?

— Обижаешь…

— Теперь другое… Покажи мне список кредиторов, которые уже откликнулись на твое предложение, — сказал Лев Борисович, надев очки. — Ах, как я их понимаю, если бы ты знал! Поди, проклинают тот день и час, когда решили иметь дело с нашей рыночной демократией…

Корягин достал из кейса список с семизначными цифрами и положил его перед зятем.

Лев Семенович сначала просто читал, потом взялся за сердце.

— Боже ж мой… — простонал он. — Где я им возьму такие деньги! Попроси их еще скинуть! Только не всех. Англичане и немцы зажмутся, у них просить не надо, эти евреи из Штатов тоже, я их знаю, как самого себя, но уж итальянцы и испанцы, как люди чести и горячих кровей, обязательно должны пойти навстречу бедному российскому бизнесмену!

— Лева! — не выдержал Корягин. — Не будь так жаден! Где ты еще увидишь такие скидки?

— Я умирать буду, но не забуду этих скидок! — воскликнул Лев Семенович. — А если они мне скинут еще несколько процентов, я умру прямо сейчас от одного изумления перед благородством их души.

Корягин качал головой.

— Читай, Лева, читай…

И хозяин читал, шевеля толстыми губами, вздыхая и складывая суммы на калькуляторе.

— Все понятно. Денег нам явно не хватит, — безучастно сказал Разумневич через несколько минут. — Мне не вытянуть даже десятой части из этого списка. Я не представлял, в какие долги влез наш недоразвитый капитализм. Мы, похоже, переиграли. Слишком многого захотели, и все сразу. А это иногда плохо кончается.

— Тогда возьмем сколько сможем?

— Нет, это не тот вариант. Сразу появятся конкуренты, которые будут отбивать у нас продавцов, завышая ставки. Эдик только того и ждет, как бы у меня урвать.

— Может, взять кредит? — спросил Корягин, зажигая дрожащими от волнения пальцами новую сигару. — Тебе ведь дадут…

— Мне-то дадут. Но этим самым я привлеку внимание того же Эдика… — Лев Семенович посмотрел на своего шурина поверх очков. — С чего, мол, этот Левка, с его бабками, вдруг берет такой большой кредит? Явно неспроста! И этот вопрос он задаст не просто так, а обязательно в нашей свободной от всякой порядочности и деликатности прессе! — И опять погрозил коротким пальцем в пространство. — Ладно. Сами разберемся, кого нам ограбить, а кого помиловать, — он кивнул на список.

Вошла Таня, вкатив столик на колесиках, уставленный кофейником и чашечками кофе.

— Там Вадим несколько раз звонил, говорил о каком-то срочном деле и просил разрешения приехать… — сказала она. — Что ему сказать?

— Запомни. С этих пор для Вадима ничего срочного быть не может! — громко сказал Разумневич и выразительно посмотрел на Таню, потом перевел взгляд на Корягина.

— Мне как-то все равно! — сказала она. — Но ты же не хотел бы, чтобы я именно так ему ответила?

— Ну придумай какую-нибудь отговорку… И не мешай.

Она пожала плечами и вышла из кабинета.

Подумав немного, Разумневич снял трубку, набрал служебный номер Вячеслава Понятовского.

— Алло? — послышался мелодичный девичий голос. — Я вас слушаю.

— Деточка, дорогая, скажите вашему начальнику, а моему племяннику Славе, что это звонит дядя Лева, который им очень гордится.

— Так и сказать, дядя Лева?

— Ну, это он так звал меня с детства, вы же понимаете? Но вы наверняка слышали обо мне как об акуле мирового капитализма, Разумневиче Льве Семеновиче.

— Очень приятно, Лев Семенович, меня зовут Маша. Хоть вы и акула, но голос у вас очень приятный.

— Спасибо, спасибо… — растроганно поблагодарил Разумневич. — Значит, будем знакомы, Машенька… Я просто прежде звонил ему только домой, чтобы никого там, у вас, не беспокоить и не отвлекать от работы. Но сегодня исключительный случай.

— Сожалею, но у него сейчас идет совещание. Не могли бы вы перезвонить попозже?

— Только несколько слов! Да-да, так ему и передайте. И я не буду его отвлекать.

— Слушаю… — вскоре послышался в трубке бархатистый голос. — Лев Семенович, это вы?

— Славик, родной, да, это я тебя беспокою, здравствуй… Не мог бы ты ко мне подъехать прямо сейчас? Или чуть попозже?

— Нет, пожалуй. Сейчас совещание, приехали наши коллеги из Италии, потом иду с ними к министру… Часа через три, как освобожусь, я перезвоню, хорошо?

Лев Семенович положил трубку и весело взглянул на шурина.

— Отдыхай! — сказал он. — Тебе предстоят трудные дни. А я пока поработаю за всех вас. На наше общее благо.

Он проводил Корягина до дверей, хлопнул его по плечу, постоял, пожевал губами, вопросительно глядя на Таню.

— Ты хочешь о чем-то меня спросить? — Она подняла на него глаза от своих бумаг.

— Вадим больше не звонил?

— Нет, но если хочешь, я сейчас с ним соединю, — сказала она, не отводя от него внимательного взгляда.

— Да нет, в общем… — замялся он. — Лучше другое скажи. Что ты о нем думаешь?

— Не валяй дурака, — сказала она. — Если ты его в чем-то подозреваешь, ни в коем случае не показывай этого ни ему, никому другому, пока сам во всем не убедишься. Ты его чем-то насторожил или обеспокоил. Притом что он так много для тебя сделал. А в последние дни он ходит как в воду опущенный… Лева, Вадим тебе всегда был предан, но он может быть и опасен, если сочтет, что его самого предали.

— Если еще позвонит, пусть сразу приезжает, — решил Разумневич. — Я буду у себя. И принеси мне боржоми, что ли. А что делать? Буду его пить, пока почки не отвалились… — И взялся за поясницу.

— Что, опять? — спросила она с тревогой, встав из-за стола.

— Не опять, а снова! — ответил он. — Только похолодней принеси. Пусть в морозилке полежит.

Едва он вернулся в кабинет, Таня сразу набрала телефон Вадима.

— Вадик, только я тебе ничего не говорила. Он сейчас освободился и сидит весь надутый, как мышь на крупу, и ждет, чтобы ты ему позвонил. Какая кошка между вами пробежала?

— Откуда мне знать? — хмыкнул Вадим. — Я сам хотел об этом спросить.

— Я ничего не знаю и знать не желаю. Поэтому перезвони, как только сможешь.

Вадим отключил мобильный и взглянул на собеседника, лысоватого увальня, сидевшего напротив. Между ними стояли три пустые бутылки «Балтики» третий номер и недопитая бутылка «Гжелки».

Они находились в небольшом кафе напротив Рижского вокзала. Пара качков из охранного агентства Миши и охранник Вадима сидели поодаль за разными столиками и пили пиво, не глядя друг на друга.

— Ну, ты меня понял, — сказал Вадим, наливая еще по одной. — Миша, мне о тебе много говорили хорошего, и я сам вижу, что мы с тобой оба нормальные мужики. У тебя охранное агентство и у меня охранное агентство. Значит, поймем друг друга. И мы останемся нормальными мужиками, пока не начнем шестерить на других. Я правильно говорю? Так выпьем за то, чтоб те, другие, шестерили на нас. Ты согласен?

— Ну, согласен… — сдержанно кивнул Миша, чокаясь. — А клиент тут при чем?

— Запомни. Это не клиент. Это — легавый.

Вадим достал фотографию Германа Шестакова и пододвинул ее к Мише.

— Он опаснее любого мента, раз работает «важня-ком» в прокуратуре. И хорошо, сука, работает. Ударник труда. И сейчас этот ударник копает под меня и наших общих друзей. Они-то, кстати, и познакомили меня с тобой. И они мне сказали, типа, не ссы, Миха свой парень, он не подведет. А тебе что сказали про меня?

— То же самое… Я, в натуре, только не понял: чего от меня требуется?

— Вот видишь… А мне еще сказали: мол, Миха тебе поможет. А Миха следаку помогает. Сканеры разные ему дает, чтоб наши закладки найти. Верно? Ведь давал, а?

— Я не шестерю… — набычился Миша. — Я Геру с детства знаю.

— Шестеришь, родной… — покачал головой Вадим. — Чтоб не трогали тебя и твою лицензию. А вот помочь нашим общим друзьям не хочешь…

— А чем? — спросил Миша. — Конкретно можешь?

— Ладно. Попробую. Для начала ты дашь мне этот сканер, что он у тебя берет. На пару часиков. И я его тебе верну в целости и сохранности. И все! Даже кое-что от себя туда добавлю. Микрофончик, например, небольшой такой, с передатчиком, который еще меньше. Только в микроскоп можно разглядеть. Таких в России всего три. — Вадим растопырил три пальца. — Один у ФСБ, второй у меня, третий будет у тебя. Ты понял? И когда он снова попросит сканер, дашь его, как и раньше давал. Он ничего не узнает. А микрофончик этот потом себе оставишь. В знак моей и наших общих друзей признательности. Шестаков ведь тебе верит, говоришь? Как старый друг и постоянный клиент?

— Да верит… — Миша поскреб в стриженом затылке. — Рядом, говорю, жили. В футбол вместе играли.

— Тем более! — воскликнул Вадим. — Чего он узнает? Он же проверять тебя не будет? Ну что, по рукам?

Вадим приехал к Разумневичу через час. Пытливо взглянул на хозяина:

— У вас есть какие-то секреты, которые не для меня? — спросил он, едва поздоровавшись.

— У меня — нет, — категорически заявил Разумневич. — Сегодня я был занят чисто финансовой деятельностью, в которую тебе не обязательно вникать. К безопасности фирмы это не имеет никакого отношения. Так, что там у тебя? — спросил он, когда Вадим достал миниатюрный магнитофон.

— Запись интересных разговоров, которую я сделал в кабинете маэстро Полынцева. Будете слушать?

— Как это ты умудрился записать? — не понял Разумневич.

— Когда я у него извлек закладку Белявского…

— Помню, помню, он у меня об этом просил… — сощурился Разумневич.

— …вместо нее я поставил свою.

— Это ты это сделал уже без моей санкции.

— Но в полном соответствии с вашим тезисом о свободе инициативы на местах… — хмыкнул Вадим. — Кстати, микрофон от Разумневича получше будет, чем от Белявского. А литиевой батареи хватит на полгода.

— Что, такая батарея может целых полгода работать? — недоверчиво сощурился босс.

— Он включается от звука человеческого голоса, — терпеливо сказал Вадим. — И отключается, когда становится совсем тихо. Кажется, уже объяснял. А что касается вашей санкции, считайте, я угадал. Это входит в обязанности «шестерок» — угадывать пожелания пахана, не так ли? Неужели вам не хочется послушать голос вашего бывшего подельника, ныне заклятого друга и верного врага?

— Ну почему не хочется? — Лев Семенович пожал плечами. — Наверняка там есть что-то интересное. Включи, раз уж принес. Пиво, кстати, будешь? Холодное.

— Лучше боржоми, — сказал Вадим. — Пиво я сегодня уже пил.

— И ведь не только? — еще больше сощурился Разумневич. — Сивушный запах ничем не отобьешь.

— Да, пил. На чисто деловом свидании. Там без этого было нельзя…

— От тебя, кстати, несет «Балтикой», — принюхался олигарх. — Третьим номером.

— Да, пришлось лакать «Балтику». Раньше, когда я у вас был в фаворе, вы всегда для меня держали «Праздрой». Я к нему привык, тем более его пьет вся ваша охрана под моим руководством… А теперь вам для меня стало жалко бутылочку-другую?

— Нет, дорогой… — вздохнул Лев Семенович. — Мне ни для кого не жалко то, что вредно для моего организма. Ты включай запись, не томи, а я сейчас скажу Тане, и она тебе принесет твой любимый «Праздрой».

— …Эдик, дорогой, ты меня знаешь столько лет… — услышали они голос режиссера Полынцева. — И мне всегда казалось, что между нами могут быть только самые доверительные и добрые отношения. И что я вижу? И что слышу? Я вижу какую-то прослушку, или закладку, с помощью которой ты, оказывается, прослушивал все мои разговоры именно здесь, в святая святых моего театра! А зачем? Эдик, тебе ли меня остерегаться?

— Петя, ты все сказал? — послышался голос Белявского. — И это ты говоришь мне о моем недоверии? Давай уж начистоту! С чего ты взял, что это моя прослушка? На ней это было написано? Стояла моя подпись или личное клеймо? Ты не допускаешь, что ее установил тот, кто потом сам же ее нашел, чтобы нас с тобой поссорить? И добиться от тебя подписи под петицией в свою же защиту?

— Вот сволочь! — восхищенно пробормотал Лев Семенович во время томительной театральной паузы. — У Эдика учиться и учиться. И останешься в дураках.

— Эдик… — послышался вздох Полынцева. — Тебе сейчас лучше остановиться, чтобы мы не разругались окончательно! Я все-таки старый театральный волк, я собаку съел на вранье своих актеров! Самых талантливых в том числе. И у меня абсолютный слух на неправду. Мне не нужно суда, свидетелей, отпечатков пальцев, чтобы узнать, когда человек мне морочит голову. Мой слух — это и есть моя экспертиза. А ты проговорился в одном из наших последних разговоров, когда весьма искусно подражал Леве. Вспомнил теперь?

— Это когда я угадал, что и как он тебе сказал?

— Конечно. Ты подражаешь ему просто замечательно. Но что он сказал мне конкретно и где именно происходил наш с ним разговор, ты мог узнать, только подслушав его. Именно в моем кабинете состоялся тот разговор, именно в нем была подслушка, или «жучок», или как это у вас называется… И Лева сидел в том же кресле, где сейчас сидишь ты. Вот поэтому я попросил у него, а не у тебя прислать ко мне специалиста. И он прислал. Этот молодой человек, кстати весьма обаятельный и культурный, а мы с ним потом много поговорили об истории моего театра, при мне нашел твоего «жучка», которого любезно оставил мне на память… И я храню его теперь среди других театральных реликвий… Вот он, кстати, полюбуйся… (Послышался шорох и шум выдвигаемого ящика стола.) Бери, не бойся. Он не кусается.

Снова последовала томительная пауза, во время которой Вадим и Разумневич многозначительно переглянулись.

— Представляю, как Эдик смахивал по босяцкой привычке пот рукавом, — негромко сказал Лев Семенович, как если бы беседующие в магнитофоне могли его услышать. — Хотя его последняя жена, по моим сведениям, постоянно кладет ему в карман носовой платок. Интересно, как он выкрутится сейчас?

— Я вот что хочу тебе сказать, Эдик… — снова послышался голос маэстро. — Мне надоело ожидать, когда вы с Левой сотрете меня в муку, как два жернова, между которыми я, по несчастью, оказался. Я только недавно говорил об этом с Никитой Малхазовым. Ему это тоже надоело. Что вы вообще творите? У вас с Левой разные интересы, это я могу еще понять. Но разве мало было и такого, что вас вместе связывало? Долгая дружба, общая опасность… Вы больше теряете от своей публичной вражды! Найдите наконец новые точки соприкосновения…

— Ну хватит! — раздраженно сказал Разумневич и отключил магнитофон. — Петя нас собрался мирить… Смех, да и только! Оставь мне запись, послушаю на досуге.

Вадим пожал плечами, извлек миниатюрную кассету и положил на стол хозяину. Тот внимательно наблюдал за ним.

— У тебя все? — негромко спросил Разумневич, когда Вадим направился к двери. — Ты ничего не забыл? Больше ничего мне сказать не хочешь?

Вадим остановился в дверях:

— Да нет… Почему вы решили, что я что-то забыл?

— Нет, дорогой, я ничего еще не решил… Спасибо, Вадик, на сегодня ты свободен.

— Сегодня я начну, пожалуй, с клиники, где лежал внук Макарова, — сказал Валерий, когда Гера закончил осмотр кабинета Померанцева с помощью все того же сканера. — Хочу наконец разобраться, как и почему его внук туда попал. Хорошо бы найти бригаду «скорой», которая его туда привезла. Это я тоже возьму на себя.

— Может, вызвать их повесткой? — спросил Гера.

— Думаю, не стоит привлекать внимания… — ответил Померанцев. — Чтобы наши оппоненты, сумевшие пронюхать про постановление, не узнали, где мы сейчас роем. Понимаешь, если наша версия верна, врачей «скорой» точно так же должны ликвидировать, как и Антонову.

— А если верны факты, противоречащие нашей любимой версии, то тем хуже для фактов, так?

— Я специально проверял сводки. — Померанцев не обратил внимания на его колкость. — До самого последнего дня покушений на врачей «скорой» не было. Но больше ждать не стоит. Так что еду туда сейчас же.

— И постарайся вернуться к вечеру, — сказал Гера. — К шести должен подъехать Игорь, у них там с Макаровым что-то прояснилось.

Померанцев начал с приемного покоя детской больницы, откуда уже выписали внука Макарова. Улыбчивые, юные медсестры быстро нашли по компьютеру время поступления и бригаду «скорой», которая привезла ребенка.

Со «скорой» ему тоже повезло. Наталья Самохина, молодая врач-практикантка, как раз в это время была на дежурстве и только что приехала с вызова. Померанцев представился и показал ей свое удостоверение. Потом показал его начальнику смены, молодому, серьезному, щуплому и в очках, и попросил отдельную комнату, без посторонних, где можно было бы поговорить с Самохиной.

— А что случилось? — спросила она, едва они остались вдвоем.

Валерий внимательно посмотрел на нее, прежде чем ответить. В больших глазах тревога, но смотрит ясно и прямо. Похоже, никакой вины за собой не чувствует.

— Мы проводим одно расследование, — сказал Померанцев. — Я не стал пока вызывать вас к себе, чтобы не привлекать внимания. Вы садитесь, это я в гостях, а вы у себя… И так нам проще будет разговаривать. Помните мальчика пяти лет, которого вы почему-то отвезли в платную клинику, хотя с его диагнозом вполне могли отвезти его в обычную детскую больницу?

— Ах это… — протянула она. — Но с ним же все в порядке, я потом узнавала.

Он еще внимательнее посмотрел на нее. «Узнавала…» Значит, совесть в наличии. И вообще она ему нравилась.

— Но вы же нарушили инструкцию, — сказал он. — Почему?

Только теперь она опустила свои большие и ясные глаза и стала перебирать пальцами края клеенки.

— Меня заставили… — тихо сказала она.

Вот оно что, подумал Померанцев, ощутив, как по спине пробежали мурашки. Все становилось на свои места.

— Заставили? — деланно удивился он. — Кто, родители?

— Нет, — покачала она головой. — Один человек. Он подошел в тот момент, когда я собиралась на выезд в детсад к этому мальчику. И стал говорить, будто он рекламирует эту платную клинику, а она действительно у нас самая лучшая, с английским оборудованием… Я сначала удивилась, откуда он знает, куда и на какой вызов мы едем. Да и вид у него… Знаете, уголовник какой-то. А потом, когда я сказала, что не могу, не имею права, он мне ответил, что тогда очень нехорошее случится с моей дочкой, которая в это время находилась у мамы в Химках… Я живу одна, и для меня Ниночка и моя мама — это все, что у меня есть. И еще он сунул мне конверт. Я потом, когда он ушел, открыла и увидела там двести долларов. Для меня это огромная сумма.

— Вы можете его описать?

— Смутно… знаете, невысокий, коротко стриженный, узкоглазый, скуластый. Я как увидела, подумала, что вылитый Чингисхан.

— Больше вы его н? видели?

— Нет… Да я уже почти и забыла эту историю.

— Вы эти деньги потратили?

— Нет, что вы! Эти двести долларов до сих пор у мамы дома лежат. Я приказала их не касаться. Хотела их сдать в милицию, но побоялась. Еще привлекут к ответственности как взяточницу…

Она осторожно взглянула на Померанцева: не смеется ли?

— Вам придется передать эти доллары нам. Они нужны как вещдок…

— Как что? — не поняла она.

— В качестве вещественного доказательства. Где сейчас находится ваша дочка? — спросил он после паузы.

— У мамы в Химках, как и тогда. А что?

— Боюсь, вас подстерегает серьезная опасность… — сказал он, помедлив. — Найдется место где-нибудь за городом, куда вы с дочкой и мамой можете сегодня же выехать на пару недель?

— А что, это в самом деле серьезно? — спросила она, глядя на него с тревогой.

— Не хотел бы вас пугать, но… Возможно, вы слышали про расстрел медиков в морге на Пироговке?

— Да, ужасно, мы видели это по телевизору… Говорят, маньяк какой-то, это правда?

— Не буду рассказывать подробности, но то, что скажу, должно остаться между нами. Они там производили вскрытие тела медсестры Антоновой, которую застрелили до этого. Той самой, что делала уколы этому Игорю Макарову. Так вот, ей подсунули ампулы с фальшивым препаратом. В результате пришлось вызывать «скорую», то есть вас и вашу бригаду, к нему в детсад. Это все, что я могу сказать… Но вы мне еще не ответили. Вам есть куда сейчас же уехать с дочкой и матерью?

— Сразу и не соображу… — Она спохватилась, ее широко раскрытые от ужаса глаза налились слезами, она помотала головой. — Есть тут, за Клином, одна деревня, где живет моя крестная… Только туда долго добираться.

— Сейчас же звоните матери и скажите, пусть не откладывая берет внучку, самое необходимое, включая эти двести долларов, и едет до платформы электрички в Химках. И там ждет вас на платформе. Я вас туда сейчас повезу. Оттуда вы доберетесь до Клина, и сразу поезжайте к своей крестной в деревню. И скажите, чтобы ваша мама держалась только людных мест. А я переговорю с вашим начальником.

Начальнику смены долго объяснять не пришлось. Он сразу отпустил Наталью Самохину, велев ни о чем не беспокоиться.

Померанцев довез ее до Химок, где перепуганная мать сначала стала задавать вопросы дочери, потом замолчала и заплакала.

— Вот те двести долларов, — сказала Наташа Померанцеву, передав ему конверт. — Мы их не трогали. Я только посмотрела и сразу спрятала.

Когда Померанцев возвращался назад, ему позвонил на сотовый, как и договорились, начальник смены со «скорой».

— Наташу тут только что спрашивали, — сказал он. — Сразу, как вы уехали, приходил какой-то парень татарского типа, стриженый и невысокий. Стал качать права. Мол, он ее близкий друг, а к ней, мол, приезжал ее хахаль. Я его прогнал. Потом позвонил кто-то явно другой, голос вежливый и интеллигентный. Ему я сказал, как мы с вами договаривались, что она на выезде, когда вернется — неизвестно. Вызовов у нас и правда много. У нее хоть все нормально? Они хорошо доехали?

Померанцев, поразмыслив, позвонил с дороги в приемный покой клиники, где был утром.

— Здравствуйте, я сегодня у вас уже был, моя фамилия Померанцев, из Генпрокуратуры…

А, да, помним… — в трубке послышался девичий смешок.

— Извините, меня после отъезда случайно никто не спрашивал?

— Инна, тут, помнишь, приезжал к нам молодой человек из прокуратуры… — Голос девушки был теперь отдаленным и приглушенным, поскольку она обращалась к кому-то из товарок. — Симпатичный такой… Вот он как раз звонит и интересуется: его никто потом не спрашивал? Ну, может, жена разыскивает, мало ли…

— Алло? — послышался другой голос в трубке. — Вы уехали, а нам потом позвонили из прокуратуры, представился как ваш коллега, Шестов, что ли, и спросил, когда и куда вы поехали…

— И что вы ответили? — спросил Валерий, уже зная ответ.

— Ну как что? Мол, мы нашли для него эту бригаду «скорой», что привезла тогда мальчика, и все такое… А что, не надо было говорить?

— Спасибо, вы все сделали правильно, — сказал Померанцев.

И тут же позвонил Гере.

— Гера, тут такое дело… Ни о чем не спрашивай, отключи свой сканер и спрячь его куда подальше.