EIOVÜ. 15 page

В отличие от оснащенности, которая сохраняется, консервируется, накопляется, культурная традиция живет лишь благодаря тому, что сама себя непрерывно переустраивает. Здесь мы сталкиваемся с одной из самых неразрешимых загадок, в отношении которой возможно лишь отметить особый временной стиль, противоположный процессу накапливания оснащенности. Человечество совершает движение во времени двояким образом: цивилизация в определенном смысле олицетворяет развитие во времени в направлении накопления и прогресса; в основе же развития культуры народа лежит закон постоянства и творчества; если культура не подвержена обновлению и творческому преобразованию, она умирает; необходимо появление писателей, мыслителей, мудрецов, духовных наставников, придающих новый импульс развитию культуры и вдохновляющих на поиск и беспредельный риск. Творчество абсолютно не подвластно прогнозированию, планированию, указаниям партии или государства. Художник — если рассматривать его в качестве выразителя культурного творчества народа — представляет собой народ лишь тогда, когда не ставит перед собой

П. Рикёр. История и истина

такую цель и если ничто ему не навязывается. Потому что если бы было возможно что либо предписать художнику, то это означало бы, что то, что он намерен высказать, уже было сказано языком житейской прозы, техники, политика; в этом случае деятельность художника не была бы творческой. То, что художник и в самом деле взаимодействует с пространством фундаментальных представлений, лежащих в основе культуры его народа, выяснится позднее; рождение нового творения позволяет судить о том, в каком направлении развивалась культура данного и народа. Однако мы не способны предвидеть творческий процесс — ведь появление великих художественных творений всегда начинается со скандала: сперва должны быть опровергнуты ложные представления народа, мнения о себе самом; закон скандала отвечает закону «ложного сознания»; скандалы необходимы. Народ всегда стремится создать выгодное представление о себе самом — благоприятное представление, если можно так выразиться. И вот художник опровергает эту иллюзию и противопоставляет тенденции формирования благоприятного представления у народа о себе и о своем окружении собственное видение в атмосфере одиночества, непонимания, несогласия; он имеет шанс создать нечто такое, что в начале шокирует, воспринимается как заблуждение, но впоследствии будет расцениваться как выражение подлинной сути данного народа. Таков трагический закон творчества культуры, диаметрально противоположный закону создания цивилизации путем постоянного накопления орудий.

И тогда возникает второй вопрос: при каких условиях возможно продолжение культурного творчества народа? К этому роковому вопросу подводит научное, техническое, правовое, экономическое развитие универсальной цивилизации в целом. Потому что если и верно то, что все традиционные культуры подвержены давлению и распаду под натиском этой цивилизации, то ясно и то, что они обладают неодинаковой способностью к сопротивлению или поглощению. Существует опасность того, что не всякая культура совместима с мировой цивилизацией, являющейся результатом развития науки и техники. Мне кажется, можно выделить ряд условий sine qua поп. Выжить и возродиться может лишь культура, способная принять научную рациональность; «воссоединиться» с собственной эпохой может лишь вера, призывающая к пониманию способности мышления. Я бы даже сказал, что лишь та вера, которая предпочитает десакрализацию природы и сакрализацию человека,

Часть вторая. Истина в исторической деятельности 329

способна примириться с эксплуатацией природы в технических целях; лишь та вера, которая придает ценность времени, переменам, которая отводит человеку ведущую роль в мире, истории и творчестве его собственной жизни, оказывается способной к выживанию и продолжению. Иначе верность была бы всего лишь фольклорной декорацией. Сложность в том, что следует не просто повторять прошлое, но укорениться в нем для того, чтобы непрерывно творить, новое.

Итак, остается третий вопрос, каким образом возможна встреча различных культур, иными словами, каким образом возможно сосуществование культур, не ведущее к их гибели? Если исходить из предшествующих рассуждений, то получается, что межкультурная коммуникация невозможна; и тем не менее чуждость между людьми никогда не является абсолютной. То, что один человек чужд другому человеку, также верно, как и то, что люди неизменно подобны друг другу. Когда мы попадаем в совершенно чуждую нам страну, как это случилось со мной несколько лет назад, когда я побывал в Китае, то несмотря на ощущение значительного различия образа жизни, мы никогда не утрачиваем чувства принадлежности к единому человеческому роду; однако это чувство остается неявным, если не возвести его в ранг принципа сознательного утверждения человеческой идентичности. Именно этот обоснованный принцип был некогда сформулирован одним египтологом когда, обнаружив непонятные знаки, он заявил, что в сущности, если эти знаки оставлены человеком, то их возможно и должно перевести. Разумеется, не все можно передать в результате перевода, но что-то всегда возможно передать. Не существует оснований и возможности для того, чтобы какая-либо лингвистическая система не подлежала переводу. Верить в то, что до определенного предела перевод возможен, значит утверждать, что представитель иной культуры такой же человек, как и мы, одним словом — что коммуникация возможна. Все то, что было сказано выше о языковой среде-знаках, относится также к ценностям, фундаментальным образам создающим основу культуры народа. И я верю, что возможно понять другого посредством симпатии и воображения, так же как я способен понять литературный или сценический персонаж или верного друга, отличающегося от меня; более того, я могу понять, не повторяя, представить, не переживая, войти в положение другого, оставаясь самим собой. Быть человеком означает быть способным переместиться в иной центр перспективы.

П. Рикёр. История и истина

И тогда встает вопрос о доверии: что происходит с моими собственными ценностями, когда я пытаюсь понять ценности других на родов? Понимание — рискованное предприятие, в результате которого все культурное наследие подвергается опасности утратить определенность в хаосе синкретизма. И все-таки, как мне кажется, мы сформулировали исходные элементы предварительного и схематичного ответа: только живая культура, одновременно и сохраняющая связь с собственными истоками и обладающая творческим потенциалом в области искусства, литературы, философии, духовности, способна выдержать столкновение с другими культурами и не просто выдержать, но и придать смысл такому столкновению. Поскольку такая встреча культур означает столкновение различных творческих импульсов, стремлений, она сама по себе является творческой. Я думаю, что одно творчество созвучно другому творчеству, но они никогда не совпадают. Именно так я понимаю замечательную теорему Спинозы: «Чем больше познаем мы единичные вещи, тем больше мы познаем Бога» (Спиноза Б. Этика, ч. V, теорема 24. — О. М.). Именно когда мы достигаем основ единичности, мы осознаем, что всякая единичная вещь определенным образом сходна с любой другой вещью и специфику этого сходства невозможно выразить словами, описать дискурсивным способом. Я убежден, что между исламским миром, вновь приходящим в движение, индуистским миром, древние медитации которого породили новую историю, и нашей цивилизацией, нашей европейской культурой существует особая близость, которая присуща всем творческим личностям. Я думаю, именно поэтому приходит конец скептицизму. Для Европейца, в частности, проблема заключается не в том, чтобы примкнуть к некой непонятной вере, которую мог бы принять каждый; Хайдеггер сформулировал эту проблему так: «Нам следует обратиться к собственным истокам», то есть нам следует вернуться к нашим греческим, иудейским, христианским истокам, чтобы стать полноценными участниками глобального диалога культур; чтобы иметь перед собой «другого», отличного от «я», необходимо, чтобы существовало само «я».

Следовательно необоснованный синкретизм лишь уводит нас слишком далеко от решения данной проблемы. В недрах синкретизма присутствуют элементы упадка, в них не содержится ничего творческого; это — обыкновенные исторические отходы. Синкретизму нужно противопоставить коммуни-

Часть вторая. Истина в исторической деятельности 331

кацию — напряженное соотношение, при котором «я» поочередно то утверждает себя, опираясь на собственные истоки, то раскрывается через представление другого, живущего в иной цивилизации. Человеческая истина рождается лишь там, где цивилизации взаимодействуют на основе того, что есть в них наиболее жизненного и творческого. Человеческая история превратится в широкое поле объяснения, где каждая цивилизация будет развивать свое видение мира, взаимодействуя со всеми другими цивилизациями. Пока этот процесс только намечается. Вероятно, это станет глобальной задачей будущих поколений. Мы ничего не можем сказать о том, что станет с нашей цивилизацией, когда она действительно встретится с другими цивилизациями без потрясений, вызванных завоеванием и подчинением. И надо признаться откровенно, что подобные встречи до сих пор не проходили в форме подлинного диалога. Вот почему мы пребываем в своего рода переходном состоянии, междуцарствии, где больше не можем принимать догматизм единой истины, но еще не способны преодолеть захлестнувшего нас скептицизма. Мы находимся на распутье, на стадии заката догматизма, на пороге подлинного диалога. Существующие концепции философии истории разрабатывались с позиций какого-либо одного из цивилизацион-ных циклов; вот почему мы не имеем средств, позволяющих рассуждать о сосуществовании разнообразных цивилизаций, мы не имеем философии истории для разрешения проблем сосуществования. Следовательно, если мы не видим проблемы, мы не способны представить себе человечество в качестве единого целого, являющегося результатом истории тех самых людей, которые начнут эту грандиозную дискуссию.

Экономическое предвидение и этический выбор*

Мои размышления и проделанный мной анализ — это труд не экономиста, и не социолога; они принадлежат философу и, замечу, в более широком смысле — воспитателю. На самом деле я не считаю возможным рассматривать философа как изолированного от мира мыслителя. Философ — это человек, желающий понять свое время и помочь другим людям изменить условия их бытия посредством осмысления их положения. Я позволю себе отнести свои размышления к той же сфере, к которой принадлежит наследие моего духовного наставника Эмманюэля Мунье.

В современной ситуации мне бы хотелось направить эту устремленность к ясности на одну из наиболее фундаментальных характеристик нашего общества, а точнее,— постараться понять, что представляет собой индустриальное общество, продолжающее развиваться и пытающееся регулировать свое развитие путем предвидения и расчета. Именно в данном смысле я говорю о проспектике (prospective). Мы живем в обществе, прогнозирующем свое будущее и, прогнозируя его, планирующем его различными способами. Моя задача заключается в том, чтобы осознать и продемонстрировать перспективы непосредственного и опосредованного выбора, предоставленного этому обществу. В действительности величайшей ошибкой и в любом случае — наивысшим заблуждением было бы представлять это развитие как развитие своего рода системы, функционирующей самостоятельно, независимо от индивидов, вопреки их воле и в результате их бездействия, создающей для каждого отдельного индивида некую судьбу. Задача моралиста помочь увидеть возможность выбора, то есть ответственности там, где признавали лишь судьбу. Поступая подобным образом, я не переоцениваю роль философа, или в более широком смысле,— воспитателя; я, напротив, считаю ее ограниченной. Но больше я опасаюсь недооценить эту роль, потому что подобная работа

Часть вторая. Истина в исторической деятельности 333

по объяснению, осознанию является условием позиции ответственности.

Я собираюсь поэтапно проанализировать два уровня. Сначала я рассмотрю уровень средств, выработанных нашим обществом в поисках высшей рациональности: это, собственно, уровень проспективы (prospectiv); данный термин был предложен Гастоном Берже.

Далее я перейду к уровню целей, глубинных мотивов, являющихся движущей силой подобного развития. Это было бы похоже на вопрос: во имя чего осуществляется развитие, рост благосостояния? Затем, признав нашу принадлежность к этому развивающемуся обществу с присущими ему предвидением и планированием, мы перейдем от целей общества к более глобальному человеческому проекту. От проспективы к перспективе.

I. ПРОСПЕКТИВА И ВЫБОР

Прежде всего попытаемся проникнуть в суть проекта этого общества; воля общества направляется на обеспечение планомерного, неуклонного, регулируемого развития данной системы в экономическом и социальном отношении. Каким образом мы вовлечены в этот социальный процесс? Я думаю, что характеристика общества, в котором мы живем, как прогресса рациональности, является неполной; мы действительно являемся свидетелями того, как расширяется область применении такого типа рациональности, который первоначально сформировался в математических, физических и биологических науках; сегодня благодаря посредничеству социальных наук этот тип рациональности получает распространение в сфере производства благ, вещей, в жизни субъектов и, таким образом, затрагивает развитие самого общества; именно распространение рациональности на сферу экономической и социальной деятельности человека является основой планирования. Но я хотел бы показать, что этот тип рациональности приводит в действие более фундаментальный фактор — и именно этот аспект в общем представляет интерес для моралиста — фактор выбора.

В предисловии к V Плану, предлагаемому на рассмотрение нации, Генеральный комиссар Французского Плана господин Массэ пишет следующее: «Сегодня человек желает быть активным коллективным субъектом собственной судьбы». Как это

П. Рикёр. История и истина

понимать? Готовы ли мы к тому, чтобы принять понятие коллективного выбора? Именно потому, что данное понятие является для нас новым, мне бы особенно хотелось вначале сделать его предметом нашего рассмотрения. Оно является новым для нас потому, что наше нравственное и философское образование позволяет нам понять лишь личный выбор, и мы совершенно не подготовлены к тому, чтобы ввести в наше моральное сознание нечто подобное принципу коллективного выбора. У нас даже складывается представление об этом понятии как о чем-то чудовищном. Более того, мы не готовы принять эту новую концепцию общественной морали, потому что наша социальная этика была ориентирована главным образом на проблемы совсем иного характера. Она была в основном ориентирована на проблемы нарушения порядка; в прошлом и даже еще не так давно то, что называли социальной доктриной или социальной этикой, было направлено прежде всего на предотвращение нарушений порядка. Я прекрасно это понимаю! Такая позиция отнюдь не устарела; во многих отношениях и сейчас в мире существуют колоссальные экономические и социальные противоречия; быть может, разрыв между самыми богатыми и самыми бедными увеличился в последние десятилетия; даже в таких развитых странах как Франция заметно расширился слой «старых бедных» за счет пополнения его «новыми бедными», порождаемыми индустриальным обществом: пожилыми людьми, психически больными, умственно отсталыми детьми, жертвами жестокости и бесчеловечности современной жизни и т. п. Эти пороки, быть может, особенно заметны в современной ситуации быстрого роста экономики, при которой потребность в специальностях высокой "квалификации создает резкое расхождение в оплате труда различных категорий работников, сопровождающееся усилением несправедливости и социального неравенства, от которых страдает все общество.

Несмотря на все эти очевидные факты, значения которых я не собираюсь приуменьшать, идея проспективы ставит перед нами совсем иной, и даже в определенном отношении имеющий противоположный смысл, вопрос. Старая и одновременно новая проблема бедности содержит в себе современную проблему, порожденную как обществами обеспеченности, так и другими обществами в той мере, в какой они ориентированы на общество обеспеченности. Это не только проблема нарушения порядка и сопровождающей его реакции возмущения; это проблема порядка: порядка, который на наших глазах создается благодаря

Часть вторая. Истина в исторической деятельности 335

текущему и перспективному прогнозированию, принятию ряда решений, так или иначе ограничивающих сферу эволюции и предлагающих более или менее последовательные проекты возможного и желательного направления этой эволюции.

Проблема, которую я хотел бы предложить рассмотреть, заслуживает внимания моралистов и воспитателей. Речь идет о том, чтобы сформулировать и обнародовать идею нашей ответственности даже на уровне проспективы, то есть ввести принцип ответственности во все неизведанные области, в ходе обсуждения узловых вопросов, где выбор этического характера способен повлиять на принятие коллективного решения. Именно эту совершенно новую моральную модальность нам следует осваивать. Разумеется, это потребует от многих из нас более непосредственного участия в принятии решения и, если можно так выразиться, приучит нас к этому новому типу коллективного выбора. Здесь мы рискуем оказаться во власти идеи, которую считаем вечной или, по крайней мере, основополагающей, которая, вероятно, является временной или, по крайней мере, предварительной,— речь идет об идее свободы, созданной нами по образу экономической конкуренции. Такая модель характерна для общества либерализма. Эта модель практически никогда не встречается в чистом виде, но благодаря ей у нас формируется образ свободы, по которому мы испытываем своего рода ностальгию: речь идет о свободе руководителей предприятия, на основе собственной информированности разрабатывающих план оснащения данного предприятия; эту модель свободы мы распространяем на все сферы жизни; но мы не замечаем, что эта апология свободы, присущая эпохе либерализма, содержит внутреннее противоречие, проявляющееся в непоследовательности современной экономики. Таким образом, наша этика оказывается в состоянии расколах: с одной стороны, мы отстаиваем поле свободной инициативы, не связанной с общественными интересами, с другой стороны, мы протестуем против нарушения порядка, несправедливости, страданий; мы живем в состоянии двойной морали: индивидуальной и общественной. Мы не замечаем, что именно в обществе без проспективы и планирования свобода проявления инициативы, задуманная по образцу полного экономического либерализма, сталкивается с неизбежными препятствиями, механизм возникновения которых непонятен и неподвластен нам. Соответственно следует уточнить наше понимание свободы и освоить новые формы выбора, которые становятся возможными в обществе предвиде-

П. Рикёр. История и истина

ния и рациональных решений, а не размышлять ностальгически об отживших формах свободы.

С этой точки зрения мне бы хотелось призвать задуматься над фундаментальным утверждением, согласно которому предвидение расширяет возможность выбора. В самом деле, может создаться впечатление, что проспектива, предвидение и планирование знаменуют прогресс механизации существования. В действительности как раз наоборот необходимо понять, что чем больше мы расширяем область проявления инициативы, тем больше увеличивается область нашей ответственности, отвоеванная у стихии случайностей и беспорядка, тем обширнее становится диапазон альтернативных возможностей; задача воспитателя заключается именно в том, чтобы прояснить этот скрытый смысл нового состояния человечества. Ломка планирования или по крайней мере ломка регулирования экономики, практикуемого во Франции, предполагает достаточно сложный характер принятия решений. Решение является результатом последовательности противостояний, суждений, выносимых специалистами и технократами, в том или ином ряде случайностей работает особая внутренняя логика. Политическое решение венчает эту деятельность как выражение всеобщей воли. А порядок его исполнения также представляет целостную последовательность совершаемого на различных уровнях выбора между общественной властью и новым экономическим единением. На любой ступени выбора вновь встает вопрос о необходимости приоритета арбитражного суждения. И всякий выбор, как это показывает простой анализ целей планирования, имеет в конечном счете моральные аспекты. Когда встает вопрос о приоритете потребностей, например о том, куда направить средства — на инвестирование инфраструктуры в сферу потребления, на поддержку культуры или организацию досуга, не говоря уже о финансировании ядерного вооружения,— критерием выбора является именно человек.

К чему мы стремимся в результате? К экономическому могуществу или организации досуга, потреблению, творчеству, солидарности? Все эти вопросы несут в себе моральный смысл и возникают потому, что проспектива предполагает устранение власти случая. Именно в процессе определения приоритетов и вынесении арбитражных суждений формируется новый тип свободы и выбора.

В свете данной ситуации в чем же заключаются задача и ответственность воспитателей, включая научное сообщество,

Часть вторая. Истина в исторической деятельности 337

духовные течения, религиозные конфессии? Как мне кажется, мы вступаем в такой период, когда проблема воспитания перерастает поступательно в проблему отстаивания собственных прав. Я опять-таки не отрицаю наличия источников, несправедливости и нищеты, требующих нашего активного вмешательства. Однако, ориентируясь на сформулированную нами сейчас проблему, я утверждаю, что мы приближаемся к осознанию масштабов новой задачи воспитания, связанной с новыми возможностями выбора.

Я выделю три аспекта этой задачи воспитания.

В первую очередь — необходимость осознания данной проблемы. Как мы уже подчеркнули, цели, возможности, этические аспекты выбора отнюдь не очевидны и даже наоборот — совершенно непонятны. Задача воспитателей — всякий раз задавать вопросы: Какого человека мы создаем? Каким образом помогать развивающимся странам и в в чем заключается эта помощь? Какой вклад можно внести в совершенствование человечества? Каковы следствия выбора, касающегося продолжительности рабочего времени, темпов экономического роста, затрат на поддержку культуры и организацию досуга? По сути, к чему мы стремимся, совершая выбор? Любое решение в сфере экономики нуждается в пояснениях; следовательно, задача состоит в том, чтобы содействовать пониманию, даже на индивидуальном уровне, значения решений коллективного характера и их этического смысла.

Во-вторых, нам предстоит создать экономическую демократию. Единственный способ компенсировать* переход от свободы индивидуальной инициативы к свободе коллективного решения — это вовлечение как можно большего числа людей в процесс обсуждения и принятия решений. Откровенно говоря, подобного рода демократии нигде не существует; пока нам известны лишь, если можно так выразиться, далеко не цивилизованные формы планирования, с присущими им несбалансированностью планов, несогласованностью работы специалистов, повсеместным бюрократизмом. Правда эти изъяны часто являются следствием нашей некомпетентности или безразличия. Но речь по существу идет о новой свободе, за которую предстоит бороться, и прежде всего путем повышения компетентности. Я думаю, что проблема экономической демократии все чаще и чаще будет занимать центральное место во всякой дискуссии по поводу современной демократии. Что нужно сделать для того, чтобы дискуссии и решения не стали ни скрытыми, ни оли-

П. Рикёр. История и истина

гархическими? Каким образом возвысить индивидуальную и всеобщую волю до уровня коллективного выбора? Этот фундаментальный вопрос встает перед нами в связи с понятием коллективного выбора.

В-третьих, как мне кажется, с большой скромностью и деликатностью воспитатели, мыслители, религиозные конфессии способны выработать самые общие рекомендации, касающиеся организации общества и планирования и предполагающие максимум плюрализма... Однако следует проявлять чрезвычайную осторожность в подобных рекомендациях, поскольку речь идет о том, чтобы решения общественной власти вписывались в достаточно открытый комплекс перспектив развития. Иначе все это с неизбежностью приведет к снижению эффективности экономики и, следовательно, — к возможному снижению темпов роста уровня жизни и, вероятно, к другим видам противоречий и искажений; более того, существует опасность, что эти предложения не встретят поддержки у значительной части общества, особенно в развивающихся странах, где возможности планирования крайне ограничены. Чем ниже уровень экономического достатка в обществе, тем уже сфера выбора в процессе планирования. В таком обществе на протяжении длительного времени принуждение остается неизбежным. Тем не менее я думаю, что мы всегда должны сохранять верность идеалу общества плюрализма, по крайней мере ориентируясь на отдаленное будущее. И в данном случае я принципиально не согласен с концепцией марксизма, согласно которой общество плюрализма — закономерное отражение борьбы классов. Явлениям несоответствия мнений и интересов, также как и соперничества присуще некое достоинство, которое позволяет видеть в них не только фактор социальной нестабильности, но, прежде всего,— фактор ответственности. Плюрализм — это преимущественный путь реализации коллективной свободы в обществе. Со своей стороны я буду изо всех сил противостоять попыткам сведения идеи соперничества в обществе к идее борьбы классов. Как раз наоборот, основная проблема индустриальных обществ состоит в том, чтобы преобразовать борьбу классов в новые формы плюрализма, чтобы индустриальное общество было свободным.

Именно в этом плане воспитатель должен действовать в обществе сегодня, а для того, чтобы он наилучшим образом выполнил свою задачу, он должен верить, что на нас лежит ответственность нового порядка, в чем-то более высокая, чем в условиях экономики случайности, беспорядка и фатальности. А значит

Часть вторая. Истина в исторической деятельности 339

существует новый способ участия человека в собственных деяниях, как в области неизведанного, так и на уровне решений. Способ реализации ответственности представляет собой полную противоположность иллюзии, согласно которой подлинная свобода — удел протестующих индивидов или тех, кто грустит по иным временам, и что отныне общество находится во власти бездушного механизма. Если вступление в общество проспекти-вы неотвратимо, то единственный приемлемый выход — сделать так, чтобы коллективный выбор сообщества опирался на свободу каждого из его членов.

II. ПЕРСПЕКТИВЫ ПРОСПЕКТИВЫ

Таков первый уровень дискуссии, на котором пока еще не затрагиваются глубокие мотивы экономики расчета, прогнозирования, проспективы, коллективного выбора.

Во второй части я задаю следующий вопрос: являются ли выводы нашего размышления об условиях осуществления коллективного выбора исчерпывающими? Мне так не кажется. Теперь нам нужно сделать вывод следующего порядка и для этого поставить под вопрос то, что мы приняли как бесспорный факт, а именно, что развитие общества, членами которого мы являемся, носит осознанный, добровольный и согласованный характер; теперь нам предстоит строить наше размышление именно следуя данной гипотезе.

Что представляет собой человек развивающегося общества? Каковы ведущие мотивы его деятельности? Философы, богословы приучили нас к рассуждениям о господстве зла, порабощении, грехе. Будут ли эти идеи применимы к человеку общества проспективы? И каковы те скрытые трудности, которые связаны с реализацией новой ответственности? Я думаю, объектом вывода является не предвидение в конкретных аспектах, а глубинные мотивы: в размышлении второго порядка имеют место опасение, недоверие, трезвое отношение к новой свободе. Даже в мире предвидения, проспективы, планирования может таиться новый порок, о котором люди, разумеется, ничего не знают, и признаки которого мне хотелось бы очертить. Этот порок в мире проспективы касается того, что я буду называть «перспектива проспективы». В этой связи возникают четыре вопроса: вопрос об автономии; вопрос о желании, вопрос о могуществе и вопрос о бессмысленности.

П. Рикёр. История и истина

Начнем с вопроса об автономии. Очевидно, что мы живем в мире, в котором человек все более и более осознает свою автономию в собственном смысле этого слова: человек — законодатель для самого себя. Это положение является довольно двусмысленным, поскольку, как мы только что отметили, в определенном отношении свидетельствует об отступлении фатальности и случайности. Как утверждали Маркс, Ницше и другие авторы, это означает, что человек преодолевает стадию детства. Задача человека — перейти от предыстории к истории; человек эпохи проспективы уже живет в пору выхода из предыстории, вступления во взрослую жизнь. И становясь взрослым, человек отказывается от священного, выражающего лишь зависимость перед лицом неведомой силы; «Гнев Божий», «Божественное Провидение» — это священное соответствует неведению человека, сталкивающегося с экономическими закономерностями и фатальностью, которые тяготеют над ним как непостижимая судьба. И тогда можно утверждать, что научно-техническое развитие сопровождается тотальной демистификацией. Если техника — главный залог человеческого бытия, то она ведет ко всеобщей секуляризации. Этот процесс, разумеется, имеет положительное значение: избавление от псевдорелигии. Тем не менее, каково же значение этого проме-теизма и практического атеизма, соответствующих автономии общества техники? В настоящее время этот вопрос встает как перед верующими, так и перед неверующими. Для верующего вопрос звучит следующим образом: если жизнь отдельного человека все более становится похожей на жизнь других людей и индивид уподобляется всем, то как отличить тот знак Божественной любви, который мы привносим в нашу жизнь? Сюда не относятся и наставления Церкви: в дальнейшем основная ответственность должна возлагаться на человека не за грехи, а, конечно же, наоборот, за благо; однако эта ответственность предполагает тенденцию к перемещению Бога в сферу абстрактной трансценденции, неразличимой и невыразимой.

Date: 2015-07-27; view: 374; Нарушение авторских прав