Активность и пассивность в понимании великих мыслителей

В философской традиции доиндустриального общества понятия «активность» и «пассивность» употреблялись не в нынешнем значении. Да и вряд ли они могли употребляться в этом смысле, ведь отчужденность труда в ту пору не достигла еще такого уровня, который можно было бы сравнить с современным. Поэтому такие философы, как Аристотель, вовсе не проводили четкого различия между «активностью» и простой «занятостью».

В Афинах понятие «практика», похоже, охватывало все виды деятельности, выполняемой свободными людьми. А работа, требовавшая физических усилий, видимо, исключалась из понятия «praxis» (практика). Отчужденный труд был уделом рабов. Сам термин «praxis» Аристотель употреблял только для обозначения свободной активности человека (Аристотель. Никомахова этика. 1177а, 2 и сл.). Учитывая это, следует признать, что для большинства свободных граждан вообще не существовало проблемы субъективно бессмысленного, отчужденного, монотонного труда. Их социальное положение предполагало свободу заниматься значимой для них, творческой деятельностью. Они были граждане, а не рабы.

Понятно, что Аристотель не мог разделять наше нынешнее понимание активности и пассивности. Чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить, что для него наиважнейшей формой практики (то есть активности), которую он ставит даже выше деятельности, является созерцательная жизнь, посвященная отысканию истины; мысль о том, что созерцательность противоположна активности, показалась бы ему нелепой. Аристотель считал, что созерцательная жизнь предполагает работу самых главных частей человеческого организма, активность ума, интеллекта, интуиции. Чувственные радости доступны в равной мере как свободному, так и рабу. Однако подлинное счастье, «благодать» (eudaimonia) состоит не в телесных удовольствиях, а в активности, на правленной на добрые дела (в деятельности, со звучной добродетели).

Взгляды Фомы Аквинского, так же как и позиция Аристотеля, противоположны сегодняшнему пониманию активности. Для Фомы высшей формой человеческой активности является vita contemp lativa, посвященная внутреннему созерцанию, обеспечивающая внутренний покой и духовное познание. Он, правда, допускает, что для обыкновенного простого человека имеет значение также и vita aktiva – активная жизнь, которая ведет к здоровью и благополучию, но только в том случае (и это условие важно), когда вся активность человека направлена на достижение блага и при этом он умеет справляться со своими телесными страстями (Thomas Aquinas. Summa. 2–2:182, 183; 1–2:4, 6).

Но проблема соотношения vita contemplativa и vita aktiva выходит далеко за рамки обсуждаемого здесь аспекта. И в то время как взгляды Фомы Аквинского допускают некоторый компромисс, неизвестный автор (современник Экхарта) средневекового труда «Облако Неведения» решительно выступает против ценности активной жизни (а Майстер Экхарт, наоборот, признает эту ценность). Однако это противоречие не является таким непримиримым, как кажется на первый взгляд, ибо все три мыслителя едины в одном: что активность вообще «допустима и полезна» лишь в том случае, если она опирается на самые высокие этические и моральные убеждения и является их выражением. По этой причине все трое отвергают суетную занятость, то есть человеческую активность, лишенную духовного «основания»[25].

Бенедикт Спиноза, как человек и мыслитель, разделял те же ценностные суждения, которые были распространены за 400 лет до него во времена Майстера Экхарта; и в то же время он ясно видел те изменения, которые произошли с тех пор в обществе и в обычных людях. Он был основателем современной научной психологии и одним из первооткрывателей такого важного феномена, как бессознательное. Благодаря своим наблюдениям, а также богатой интуиции Спинозе удалось провести несравнимо более точный и систематизированный анализ различий между активностью и пассивностью, чем кому‑либо из его предшественников.

В своей «Этике» Спиноза квалифицирует активность и пассивность (действие и страдание) как две фундаментальные категории духовной жизни. Первый критерий активности состоит в том, что поступок (действие) соответствует природе человека (человеческой натуре): «Я говорю, мы действуем (проявляем активность), если внутри нас или вне нас происходит нечто, чему причиной являемся мы сами, то есть (по определению) если происходит что‑либо во мне или вне меня в соответствии с моей природой и ничем другим не объясняется и не определяется. В противоположность этому я говорю, мы страдаем (проявляем пассивность), если в нас или вне нас происходит что‑то, что лишь отчасти детерминировано нашей природой» (Этика. Ч. 3. Опр. 2).

Современному читателю трудно понять эти выдержки из Спинозы, ибо он привык, что понятие «человеческая природа» (натура) неверифицируемо, ибо в его основе не лежат зримые факты. Но Спиноза, как и Аристотель, смотрел на вещи иначе (и это относится также к ряду нынешних нейрофизиологов, биологов, психологов). Спиноза был убежден, что человеческая природа так же характерна для человека, как для лошади – лошадиная природа. Кроме того, он считал, что добродетель или порочность человека, так же как успех или провал, здоровье или болезнь, активность или пассивность, зависят от того, насколько ему удается наилучшим образом реализовать свою собственную природу. Оптимальная реализация специфической природы (в данном случае человеческой природы) и есть смысл и цель жизни: чем больше мы приближаемся к модели человеческой природы, тем полнее ощущение свободы и блага.

В спинозовской модели человека атрибут активности неразрывно связан с таким атрибутом, как разум. Если мы действуем в соответствии с условиями нашего бытия и сознаем это (ибо эти условия реально существуют и необходимы), то мы знаем истину о себе. «Наша душа творит нечто (проявляет активность), а от чего‑то она страдает (пассивность). Другими словами, пока душа наполнена адекватными идеями, она обязательно активна, но как только она наполняется неадекватными идеями, она неизбежно страдает» (Этика. Ч. 3. Теор. 1).

Потребности Спиноза также делит на активные и пассивные (actiones и passiones). Первые определяются условиями нашего быта (естественными, а не патогенными); вторые – обусловлены внешне и внутренне деформированными влияниями. Активные потребности сопровождают нас в той мере, в какой мы сами свободны, а пассивные потребности – это результат внешнего и внутреннего давления. Все «активные аффекты» уже по природе своей хороши: «страсти» (passiones) могут быть как хорошими, так и дурными. Для Спинозы неразрывной нитью связаны между собой, с одной стороны, активность, разум, свобода, благополучие, радость и самосовершенствование; а с другой стороны, такая же тесная связь существует между категориями пассивность, иррациональность, рабство, горе, беспомощность и многие другие моменты бытия, противоречащие природным потребностям человека (Этика. Ч. 4. Теор. 40, 42. Прибавл. II, III, V).

Размышления Спинозы о пассивности и страстях можно понять до конца, лишь поднявшись вместе с ним до самой верхней – и самой современной – ступени его рассуждений, когда он заявляет: тот, кто действует, подчиняясь иррациональным страстям, становится душевнобольным. В той мере, в какой мы достигаем оптимального роста, мы не только (относительно) свободны, сильны, разумны и радостны, но мы еще и психически здоровы; тот, кому это не удается, чувствует себя несвободным, слабым, неразумным и подавленным. Насколько мне известно, Спиноза первый из современных мыслителей заявил, что психическое здоровье (или болезнь) напрямую зависят от образа жизни.

Для Спинозы психическое здоровье – это, в конечном счете, демонстрация правильной жизни, а психическое заболевание – это симптом неспособности жить в соответствии с требованиями человеческой природы. «Когда корыстолюбец думает только о деньгах, а тщеславный – только об известности, их не считают безумцами, ибо они обычно очень надоедливы и заслуживают презрения, доходящего до ненависти. В действительности же жадность, тщеславие, стяжательство – это определенные виды безумия, хотя они и не числятся в списке болезней» (Этика. Ч. 4. Теор. 44. Курсив мой. – Э. Ф.). В этом высказывании, которое так далеко от нашего сегодняшнего мировоззрения, Спиноза называет патологическими такие страсти, которые противоречат потребностям человеческой природы; более того, он квалифицирует их как форму психических заболеваний.

Спинозовская концепция активности и пассивности – это по‑настоящему радикальная критика индустриального общества. Ведь сегодня повсюду распространено убеждение, что человек, движимый прежде всего жаждой денег, власти и славы, нормален и вполне годится для современного общества; Спиноза же, напротив, считает такого человека крайне пассивным, а по сути дела – даже больным. Активный в спинозовском смысле тип личности (образцом которого был он сам) в наше время стал редкостью. Такой человек зачастую рискует, что его заподозрят в «психопатии», поскольку он никак не вписывается в рамки так называемой нормальной «активности».

В «Экономико‑философских рукописях» Маркс писал, что «свободная сознательная деятельность» (то есть человеческая деятельность) есть «родовой признак Человека». Труд, по Марксу, символизирует человеческую деятельность, а человеческая деятельность есть жизнь.

Напротив, капитал с точки зрения Маркса – это символ накопления, он связан с прошлым и пахнет нафталином, а в конечном счете – мертвечиной. Когда мы задумываемся об эмоциональной компоненте Марксовой концепции борьбы между трудом и капиталом, мы понимаем, что в ней просто невозможно разобраться, если упустить из виду тот факт, что для Маркса эта дихотомия была не теоретической схемой, а главным полем битвы, где решалась судьба человечества, где происходил выбор: прошлое или будущее? Люди или вещи? Жизнь или смерть? «Иметь» или «быть»? Для Маркса вопрос стоял так: кто кого победит? Кто будет править бал? Живое окажется выше мертвого или наоборот? Социализм был для него олицетворением общества, в котором жизнь победила смерть.

Вся Марксова критика капитализма и его мечта о социализме основаны на том, что капиталистическая система парализует человеческую «самодеятельность» и что целью всех социальных преобразований является возрождение человечества посредством восстановления самодеятельности во всех сферах жизни.

Я считаю, что расхожее представление о том, что Маркс был детерминистом, который превратил людей в пассивный объект истории и лишил их активности, не имеет ничего общего с его взглядами. В этом может убедиться каждый, кто действительно его читал и знает его работы, а не отдельные вырванные из контекста фразы. Взгляды Маркса не сформулируешь яснее, чем он это сделал сам (в «Святом семействе»): «История не делает ничего, она “не обладает никаким необъятным богатством”, она “не сражается ни в каких битвах”! Не “история”, а именно человек, действительный, живой человек – вот кто делает все это, всем обладает и за все борется. “История” не есть какая‑то особая личность, которая пользуется человеком как средством достижения своих целей. История – не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 102).

Из мыслителей ХХ века лучше всех раскрыл пассивный характер современной активности Альберт Швейцер, который в своей работе «Взлет и падение культуры» охарактеризовал современного человека как «несовершенного», «несвободного», «несобранного», «патологически зависимого» и «абсолютно пассивного».