Солидарность – антагонизм

Любить, восхищаться, радоваться, не желая при этом обладать объектом любви и восхищения, – вот на что обращал внимание Судзуки, сравнивая образцы английской и японской поэзии (см. гл. 1). И действительно, нелегко современному западному человеку испытывать радость как таковую, не связанную с желанием обладать. И все же нельзя сказать, что нам это и вовсе чуждо. Пример Судзуки с цветком был бы неуместен, если бы путник смотрел не на цветок, а на гору, луг или вообще на что‑нибудь такое, что физически невозможно взять, унести с собой. Разумеется, многие и в самом деле не способны увидеть гору; вместо того чтобы созерцать ее, они предпочитают запечатлеть ее на фото– или кинопленку, узнать ее название, высоту, выяснить возможность восхождения на вершину (что также больше похоже на стремление к обладанию). И лишь отдельные личности умеют действительно видеть пейзаж и восхищаться созерцанием прекрасного. То же самое можно сказать о музыке. Музыкой тоже можно интересоваться потребительски, то есть покупать и коллекционировать записи любимых произведений… А среди тех, кто считает себя ценителями искусства, большинство людей его, в сущности, «потребляет», покупая картины или репродукции, фарфоровые или деревянные статуэтки, гобелены или ковры. И только очень немногие способны получать истинную радость от прикосновения к искусству, не испытывая никакого побуждения к обладанию.

Такую радость иногда можно прочитать на лицах зрителей в концертном зале. Я всегда обращаю внимание на лица. Недавно я видел телефильм, в котором показывали замечательных китайских акробатов и жонглеров. Во время съемок циркового представления камера то и дело скользила по лицам зрителей, чтобы запечатлеть их реакцию. У большинства людей лица просто‑таки буквально светились радостью и сочувствием, и это делало их красивыми и оживленными. И лишь некоторые оставались холодными и безучастными.

Такой же восторг без желания обладать мы встречаем в поведении людей, наблюдающих за детьми. Хотя и здесь, я полагаю, имеет место элемент самообмана, так как нам импонирует роль друга детворы. И все же несмотря на это сомнение, я верю, что нередко встречается неподдельная спонтанная реакция на детскую непосредственность. Возможно, отчасти это обусловлено тем, что большинство людей, испытывая страх перед взрослыми и юношами, совершенно не боятся детей. Вот это отсутствие страха и позволяет нам любить детей искренне.

Приведу еще несколько примеров из межличностных отношений взрослых людей. Мужчина и женщина могут испытывать взаимную симпатию, и для этого могут быть самые разные причины: общие взгляды, вкусы, идеи, темперамент, ценностные ориентации и т. д. Однако люди с потребительским типом мышления обязательно переносят эти симпатии в сферу сексуальную. А люди экзистенциального склада умеют наслаждаться обществом друга (или подруги), не настаивая на том, чтобы обязательно «сорвать цветок» (см. стихотворение Теннисона в гл.1).

Человек потребительского типа должен обла дать предметом своего восхищения (подчинить его себе). Это распространяется на отношения родителей и детей, учителей и учеников, а также на отношения между друзьями. Оба партнера стремятся единолично владеть предметом своей любви и не хотят терпеть, если кто‑то еще «покушается» на этот объект. Поэтому отношения, ориентированные на обладание, очень утомительны для обеих сторон, ибо всегда таят в себе угрозу ревности и конфликта.

В общем виде: отношения людей потребительского типа отличаются соперничеством, страхом и антагонизмом. И этот элемент антагонизма исконно присущ потребительскому мышлению: если моя собственность – основа моей личности (ибо «я есть то, что я имею»), то стремление иметь намного больше других неизмеримо, таким образом, жадность – это естественное следствие потребительского мышления. Хотя жадность скупца, жадность предпринимателя (погоня за прибылью) и жадность ловеласа (погоня за юбками) имеют свои специфические особенности, суть остается: жадному всегда чего‑то недостает, он всегда «недоволен», ему мало того, что он имеет.

В отличие от телесных потребностей, которые имеют физиологически обусловленный предел (например, голод), психический голод (жадность) насытить невозможно, ибо внутреннюю опустошенность, леность, одиночество и депрессию невозможно изжить никакими усилиями. Ведь главный страх остается, страх потерять то, что имеешь. Значит, надо стремиться приобретать как можно больше. Надо опасаться своих соседей, которые могут у тебя отнять твое добро. Чтобы их опередить, надо самому быть сильнее и наступательнее. И поскольку производство не успевает удовлетворять безграничные запросы потребителей, между индивидами идет постоянная конкурентная борьба «за больший кусок пирога». Даже когда мы достигнем стадии абсолютного перепроизводства, эта борьба не прекратится, и тот, кто от природы немощен и некрасив, будет завидовать сильным и обаятельным; бездарный будет завидовать талантливым, ленивый – трудоспособным и т. д.

И это относится не только к отдельным личностям, но и к целым народам. И пока народы состоят из индивидов, у которых главным мотивом поведения является жажда наживы, до тех пор войны будут неизбежны. Ибо одна нация будет завидовать другой и пытаться угрозами, давлением и подлинным насилием завладеть тем, чего ей недостает. Причем это в полной мере касается слабых народов, каждый слабый будет стараться заключить союз с другим слабым, чтобы вместе напасть на более сильного, если есть хоть малейший шанс на победу. Войну ведут не потому, что не хватает средств прокормить свой народ, а потому что потребительский способ мышления толкает людей на завоевание.

Бывают периоды мира. Но нужно уметь отличать длительный мир от временного прекращения огня с целью собрать силы и оружие. Хотя XIX и ХХ века знали периоды длительного перемирия, все же основной характеристикой этого времени является состояние изнурительной борьбы между исполнителями главных ролей на сцене истории.

Мир как состояние устойчивых гармонических отношений между народами возможен лишь тогда, когда в обществе все структуры потребительского характера будут заменены структурами экзистенциального характера. А представление о том, что можно добиться мира, стремясь к прибыли, – это не что иное, как иллюзия, и притом довольно опасная, ибо она мешает людям увидеть подлинную альтернативу: либо кардинальное изменение личности, либо вечная война. Эта альтернатива фактически не нова, так было всегда: лидеры начинали войну, а народы шли за ними вслед. Но сегодня, вследствие невероятной разрушительной силы нового оружия, альтернативой является уже не война, а обоюдное самоубийство.

Все то, что говорилось о войне, в полной мере относится и к классовой борьбе. В обществах, построенных по принципу погони за прибылью, велась (и ведется) борьба между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Только там, где не было эксплуатации, не было и классовой борьбы, так как там не развился хищнический социальный характер. Но в любом (даже самом богатом) обществе всегда есть классы, в которых преобладает потребительский способ мышления. Как уже было сказано, производство не успевает за фантастически растущими потребностями. И поэтому те, кто сильнее, умнее или благополучнее, неизбежно пытаются обеспечить себе престижные позиции и ущемить (принуждением и силой) тех, кто слабее их. Подавляемый класс, если он свергнет власть, то только для того, чтобы самому встать у власти – и так без конца. Классовая борьба может стать менее острой, но прекратиться она не может до тех пор, пока в сердцах людей живет жажда власти.

Представления о бесклассовом обществе в так называемом социалистическом мире, охваченном духом потребления, – это тоже опасная иллюзия, как и идея о возможности мира между жаждущими наживы народами.

В экзистенциальном бытии тоже есть личная собственность, но ее приобретение не носит эмоциональной окраски. Почему? Да потому, что мне не надо приобретать в личное пользование то, чем я хочу наслаждаться. В экзистенциальном бытии не один человек, а миллионы людей могут наслаждаться одной и той же вещью. И этот неоспоримый факт дает возможность состояться чуду, уникальному феномену человеческого счастья, которым является разделенная радость.

Ничто не объединяет людей сильнее, чем общие чувства: восхищение одним и тем же, общность мыслей, культурных символов и ритуалов и даже общее горе. Такие совместные переживания создают и поддерживают живые отношения между индивидами, они же лежат в основе мощных общественных движений (религиозных, политических и философских). Правда, все это существует лишь в той мере, в какой каждый из участвующих действительно любит и восхищается искренне, неподдельно. Как только политические и религиозные идеи становятся консервативными, как только бюрократия угрозами и внушением подчиняет себе людей, превращая их в колесики и винтики социальной системы, эффект сопереживания пропадает, разделенной радости больше нет, остаются лишь социальные роли.

Еще более однозначным символом различения потребительского и экзистенциального бытия является феномен эрекции. Этим качеством нельзя обладать как собственностью, его можно лишь переживать, ощущать, пока рядом существо, вызывающее восхищение. Это состояние, в отличие от многих других, нельзя разыграть или симулировать. Как только исчезает волнение и радость от близости партнера, исчезает и это состояние бытия. Джордж Гроддек, один из самых выдающихся, хотя и относительно мало известных психоаналитиков, любил повторять, что каждый мужчина бывает мужчиной всего лишь несколько минут; все остальное время он – мальчишка. Конечно, Гроддек не имел в виду, что мужчина во всех своих действиях и поступках ведет себя по‑мальчишески, он подразумевал лишь тот единственный аспект, в котором большинство мужчин видят доказательство своей принадлежности к мужскому полу (см. мою раннюю работу «Пол и характер», 1943).