Обладание – насилие – протест

Всем живым существам свойственна тенденция развиваться соответственно собственной природе. Поэтому мы пытаемся сопротивляться всякий раз, когда кто‑то мешает нам расти и органично развивать свою структуру. Это сопротивление может быть сознательным или бессознательным, и, чтобы его сломать, нужно применить физическую или психическую силу. Неживые объекты оказывают сопротивление внешним воздействиям своей атомарной (молекулярной структурой). Но они не «возражают», чтобы их использовали. Применение гетерогенной силы к живым объектам (такое воздействие, которое пытается нас направить в сторону, противоположную нашей внутренней организации, и может повредить нашему развитию) вызывает обязательный и всесторонний протест – от прямого открытого и действенного сопротивления до косвенного, пассивного и часто бессознательного.

Однако человек с младенчества ограничен в возможностях свободного, спонтанного выражения своей воли. По мере взросления человек вынужден отказаться от большей части своих подлинных стремлений и интересов и принять волю, желания и чувства, которые не присущи ему самому, а навязаны теми стандартами мышления и поведения, которые присущи данному обществу. Общество и семья (как психосоциальные посредники) вынуждены решать трудную задачу: сломать человеческую волю так, чтобы человек этого не заметил. В результате манипуляций и процедур по внушению индивиду определенных идей и доктрин с помощью целой системы поощрений, наказаний и идеологических ухищрений общество в целом решает эту задачу столь успешно, что большинству людей кажется, что они действуют по собственной воле.

Труднее всего достигается подавление воли в области секса, ибо здесь мы имеем дело с природным инстинктом, который хуже других поддается манипулированию. Поэтому за сексуальную свободу приходилось всегда вести более активную борьбу, чем за какие‑либо другие свободы. Нет нужды перечислять различные формы осуждения секса, мотивированные либо принципами морали (греховность), либо идеями сохранения здоровья (мастурбация вредна!), либо какими бы то ни было другими соображениями. Церковь запрещает регулирование рождаемости и внебрачные связи, но вовсе не потому, что она считает жизнь священной, а лишь с целью осуждения секса, если он не служит продолжению рода.

Все эти усилия по подавлению сексуальности были бы непонятны, если бы речь шла только о сексе как таковом. Нет, речь идет о том, что общество стремится сломать в человеке волю и именно поэтому хочет быть допущено и в сексуальную сферу.

Многие так называемые примитивные культуры вообще не имеют сексуальных табу, ибо они живут без подавления и эксплуатации и не нуждаются в ломке индивидуальных воль, а могут себе позволить сексуальные радости, не обремененные комплексом вины. Самое удивительное, что в таких обществах сексуальная свобода не ведет к каким‑либо эксцессам и излишествам, напротив, считается нормой, когда мужчина и женщина объединяются для совместной жизни, если им хорошо и они не нуждаются в смене партнера. С другой стороны, представляется естественным, если сексуальные партнеры беспрепятственно расходятся, как только любовь проходит. В таких культурах, не ориентированных на обладание, сексуальное выражение есть выражение радости бытия. Я вовсе не хочу этим сказать, что нам нужно вернуться назад к образу жизни примитивных обществ. Это невозможно при всем желании, уже по той простой причине, что процесс дистанцирования и индивидуальной дифференциации, который принесла цивилизация, придал любви совершенно иное качество. А движение назад в истории вообще невозможно.

Важно то, что новые формы отказа от собственности могли бы привести к освобождению от сексуальной мании, которая характерна для всех обществ собственнического типа.

Но разрушение сексуальных запретов не ведет само по себе к большей степени свободы; протест в известной мере удовлетворяется в сексуальном наслаждении и последующим чувстве вины. Только достижение внутренней независимости открывает двери свободе и устраняет потребность бесплодных выступлений за пределами сексуальной сферы. То же самое относится и ко всем прочим попыткам достигнуть свободы путем совершения недозволенных действий. Правда, запреты и табу ведут к сексуальной одержимости и извращениям, но ни то ни другое само по себе не несет индивиду подлинной свободы.

Протесты детей происходят в разных формах: начиная с того, что ребенок нарушает правила гигиены; слишком мало (или слишком много) ест, и кончая агрессивностью, садизмом и саморазрушительным поведением. Нередко этот бунт принимает форму «итальянской забастовки», когда ребенок впадает в леность, становится апатичным и теряет интерес ко всему, что его окружает, желает всячески досадить родителям. (О последствиях борьбы между детьми и родителями см. David E. Schecter «Infant Development» (Дэвид Шектер. «Развитие ребенка»).) Все данные свидетельствуют о том, что гетерогенное вмешательство в процессы развития ребенка и взрослого является глубочайшей причиной психических расстройств, душевных болезней, в том числе формирования деструк ивной личности.

Само собой понятно, что свобода – это вовсе не распущенность или произвол. Как и всякий биологический вид, человек – это самостоятельная система (со своей особой структурой), которая может развиваться в соответствии с ее организацией. Под свободой я понимаю не свободу от всяких принципов, а свободу для того, чтобы расти и развиваться в соответствии со спецификой человеческого существования (как автономная самоорганизующаяся система). Это означает необходимость подчиняться законам, которые обеспечивают оптимальное развитие этой системы (человека). Всякий авторитет, способствующий достижению этой цели, – это «рациональный авторитет» (например, если требования взрослых направлены на то, чтобы мобилизовать активность детей и усилить их способность к критическому мышлению, к их самореализации). Если же ребенку навязывают гетерогенные (чуждые ему) нормы, которые отвечают не запросам ребенка, а интересам взрослых, то в этом случае речь идет об «иррациональном авторитете».

Обладательный модус бытия, направленный на собственность и прибыль, порождает с необходимостью потребность власти. Чтобы сломить сопротивление тех, кого мы хотим подчинить себе, приходится применять силу. Уже само наличие частной собственности вызывает терпимость к применению силы, которая может защитить эту собственность от тех, кто захочет ее отнять. И это действительно так: у кого есть собственность, тому ее вечно мало, и он всегда готов пустить в ход насилие, чтобы явно или тайно обобрать другого. Таким образом, человек обладательного модуса видит счастье в превосходстве над другими, в сознании своей силы, в конечном счете – в своей способности завоевывать, грабить и убивать. (В то время, как для человека экзистенциального модуса счастье состоит в том, чтобы любить, делиться, жертвовать, то есть жить и давать жить другим.)