Новый Завет

Новый Завет продолжает развивать идеи Ветхого Завета, идеи протеста против собственнической ориентации бытия. Этот протест в Новом Завете носит даже более радикальный характер, чем в Ветхом Завете. Ветхий Завет – творчество номадов‑скотоводов и независимых мелких крестьян, а не нищего угнетенного класса. Тысячелетие спустя фарисеи (ученые мужи, которые написали Талмуд) представляли средний класс – от бедняков до хорошо обеспеченных членов общества. Оба источника – и Библия, и Талмуд – преисполнены идеями социальной справедливости: защиты бедняков, помощи всем обездоленным и бесправным (например, вдовам, национальным меньшинствам и др.). Однако в целом никто из них не заклеймил богатство как зло, не объявил его несовместимость с принципами подлинного бытия (см. книгу Луи Финкелстайна о фарисеях).

Первые христиане, напротив, представляли собой в основном группу бедных, угнетенных и обездоленных, одним словом, париев общества, которые, подобно некоторым ветхозаветным пророкам, жестоко критиковали богачей и власть имущих, бескомпромиссно осуждали богатство, светскую и церковную власть и клеймили их как очевидное зло (см. книгу Э. Фромма «Догма о Христе» и другие эссе).

Как говорил Макс Вебер, Нагорная проповедь – это настоящий манифест великого восстания рабов. Ранних христиан объединял дух человеческой солидарности, который иногда находил свое непосредственное выражение в идее общинной собственности на все материальные блага (А. Ф. Утц обсуждает вопросы общинной собственности у ранних христиан и аналогичные примеры из древнегреческой истории, которые, вероятно, были известны евангелисту Луке).

Этот революционный дух раннего христианства особенно ярко проявляется в самых древних фрагментах Евангелия, известных христианским общинам, которые еще не отделились от иудаизма. (Эти древние фрагменты можно реконструировать, обратившись к их общим первоисточникам – Евангелию от Матфея и Евангелию от Луки.) Специалисты по истории Нового Завета называют этот источник просто текст «Q» (от немецкого Quelle). Зигфрид Шульц посвятил этому вопросу фундаментальную работу, в которой он разграничивает более ранний и более поздний пласт этого источника «Q»[11].

Центральным постулатом обоих фрагментов является обращение к человеку с призывом избавиться от всяческой алчности и жажды наживы и полностью освободиться от ориентации на обладание. Там же заложена идея о том, что все позитивные нравственные нормы уходят корнями в этику бытия, ориентированного на солидарность, сопереживание и умение делиться. Основные нравственные ценности Нового Завета универсальны и распространяются на отношение людей к вещам и друг к другу. И главное здесь – решительный отказ от собственных прав (Мф 5:39–42; Лк 6:29), а также требование возлюбить врагов своих (Мф 5:44–48; Лк 6:27, 32–36).

Уместно отметить, что заповедь «возлюби врага своего» звучит еще сильнее, чем заповедь Ветхого Завета «возлюби ближнего своего», и олицетворяет глубочайшую заботу о других людях и полный отказ от всяческого эгоизма. Заповедь, призывающая не судить других (Мф 7:1–5; Лк 6:37 и далее), является дальнейшим развитием принципа забвения своего эго ради того, чтобы посвятить себя служению другим людям.

Так же решительно следует отказаться и от обладания вещами. Древнейшие нормы общинной жизни требовали полного отказа от собственности; они предостерегали от накопления богатств: «Не копи себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют их, где воры вторгаются в дома, лучше накапливай себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не уничтожат их, а воры не смогут украсть. Ибо там, где сокровище твое, там будет и сердце твое» (Мф 6:19–21; Лк 12:33 и далее). В таком же духе говорит и Иисус: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» (Мф 5:3; Лк 6:20). И в самом деле, раннее христианство – это сообщество нищих и страждущих, проникнутых апокалиптическим убеждением, что настал час полного исчезновения существующего порядка согласно Господнему плану спасения (Промысел Божий).

Апокалиптическая концепция Страшного суда – одна из версий мессианства, имевшая хождение в некоторых иудаистских кругах того времени. Согласно этой версии, окончательному спасению и Страшному суду будет предшествовать период хаоса, разрухи, смятения и ужаса. Раввины‑талмудисты молили Бога о том, чтобы Он избавил их от этого ужаса и не дал дожить до этого страшного часа. В христианстве эта концепция видоизменилась, новый момент состоял в том, что Иисус и его последователи считали, что время это уже наступило (или же вот‑вот наступит), и связывали этот момент с явлением Христа.

На самом деле очень легко увидеть сходство между ситуацией эпохи раннего христианства и тем, что происходит в мире сейчас. Сегодня очень многие люди (среди которых не только религиозные фанатики вроде «Свидетелей Иеговы», но и серьезные ученые) полагают, что человечество приближается к мировой катастрофе. И для этого у них есть достаточно рациональных оснований. У ранних христиан все было иначе. Они населяли крохотную часть Римской империи в период ее могущества и славы. Не было никаких тревожных признаков катастрофы, однако кучка нищих палестинских евреев была убеждена в скором упадке огромной могущественной империи. Конечно, строго говоря, они заблуждались; поскольку второе пришествие Христа не состоялось, его смерть и воскрешение интерпретируются в Евангелии как начало новой эры, и после смерти императора Константина была предпринята попытка передать посредническую роль Иисуса папской церкви. В конечном счете церковь стала олицетворением новой эры – и это не в теории, а на практике.

Мне кажется, что к раннему христианству следует относиться более серьезно, чем это делает большинство людей, и тому, кто внимательно читает пророков, открывается уникальный, почти неправдоподобный радикализм этой маленькой группы бедных палестинских евреев, которые вынесли приговор существующему миру, не имея для этого «никаких иных оснований», кроме собственной убежденности и предчувствия. Вместе с тем большинство иудеев, не принадлежавших к беднейшей и наиболее угнетенной части населения, избрали иной путь. Они отказались верить, что уже настала новая эра, и продолжали ждать Мессию, который придет тогда, когда все человечество (а не только евреи) достигнет в своем развитии такого уровня, когда можно будет установить царство справедливости, мира и любви в историческом, а не в эсхатологическом смысле.

В одном из первоисточников серии «Q», который относится к сравнительно позднему периоду развития христианства, мы находим рассказ об искушении Иисуса сатаной. В этом рассказе очень четко сформулирован идеал свободного бытия. Здесь однозначно осуждаются накопительство, жажда власти и богатства и другие характеристики модуса обладания. В ответ на первое искушение – превратить камни в хлебы (символическое выражение алчности и стяжательства) – Иисус отвечает: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Мф 4:4; Лк 4:4). Тогда сатана искушает Иисуса обещанием дать ему полную власть над природой (вплоть до отмены законов тяготения) и, наконец, обещает ему неограниченную власть над всеми царствами на земле. Но и это искушение Иисус отвергает (Мф 4:5–10; Лк 4:5–12). (Райнер Функ обратил мое внимание на тот факт, что искушение Иисуса происходит в пустыне, и тем самым вновь возникает тема Исхода.)

Иисус и сатана представляют здесь две противоположные идеологии. Сатана олицетворяет все то, что связано с материальным потреблением и с властью над природой и человеком. Иисус же представляет воплощение подлинно экзистенциальной ориентации, главным условием и предпосылкой которой является отказ от обладания. Заслуживает внимания тот факт, что человечество евангельских времен идет на поводу у сатаны и живет по дьявольским законам. Но даже торжество этих дьявольских принципов не могло свести на нет стремление к «истинному бытию», которое провозгласил Иисус, а также многие его последователи и другие великие мыслители до и после него.

Этический ригоризм, связанный с отрицанием ориентации на обладание в пользу ориентации на бытие, обнаруживается также в распорядке жизни некоторых еврейских общин (пример тому – ессеи[12], а также Кумранская община, которая известна благодаря «Рукописям Мертвого моря»[13]). Эта линия прослеживается на протяжении всей истории христианства, а в новое время эти традиции продолжили монастыри; идеологи монашеских орденов всегда проповедовали этику воздержания и отказ от собственности.

Еще одно проявление радикальных взглядов раннего христианства по вопросу частной собственности мы обнаруживаем в разнообразных писаниях отцов церкви, которые не избежали влияния древнегреческих философов.

Размеры данной книги не позволяют мне сколько‑нибудь подробно рассмотреть эти учения, а также соответствующую теологическую и социологическую литературу по данной теме[14]. В целом нельзя отрицать тот факт, что для ранних церковных мыслителей было характерно презрение к богатству (хотя и в разной степени), резкое осуждение роскоши и корыстолюбия. Правда, по мере того как церковь превращалась во все более могущественный институт, эти взгляды становились все менее радикальными.

В середине второго столетия Юстин[15]пишет: «Мы, кто однажды возлюбил превыше всего богатство (движимое имущество) и собственность (землю), обращаем теперь все, что мы имеем, в общую собственность и делимся ею с теми, кто живет в нужде». В «Послании к Диогнету» (также II в.) есть очень интересный отрывок, напоминающий выраженную в Ветхом Завете мысль о бесприютности: «Всякая чужая страна – есть их (христиан) отечество, и всякое отечество для них чужое».

Тертуллиан[16](III в.) рассматривал любую торговлю как проявление корыстолюбия и считал, что она есть удел людей жадных и алчных. Он утверждал, что торговля не нужна людям, свободным от потребительства, что она всегда таит в себе опасность идолопоклонства, и корнем всех зол считал алчность[17].

Для Василия Великого, как и для других отцов церкви, цель всех материальных благ – служить людям. Приведем его рассуждение: «Того, кто отбирает у другого одежду, называют вором; а как назвать того, кто может одеть бедняка, но не делает этого, разве он достоин иного имени?» Василий подчеркивал, что изначально вещи принадлежали всем, и некоторые авторы усматривают в его трудах коммунистические тенденции. Я закончу это краткое изложение предостережением Иоанна Златоуста (IV в.): ничто не следует производить или потреблять в чрезмерном количестве. Он также утверждает: «И заметь, что касается того, что принадлежит всем, не бывает ни малейшей распри, но все совершается мирно. Если же кто‑нибудь покушается отнять что‑либо и обратить в свою собственность, то происходят распри, как будто вследствие того, что сама природа негодует, что в то время, когда Бог отовсюду собирает нас, мы с особым усердием стараемся разъединиться между собою, отделиться друг от друга, образуя частные владения, и говорить эти холодные слова: “то твое, а это мое”. Тогда возникают споры, тогда огорчения. А где нет ничего подобного, там ни споры, ни распри не возникают…» (Толкование на 1 Тим).

Я мог бы и дальше продолжать цитировать взгляды отцов церкви, согласно которым частная собственность и эгоистическое использование любой собственности безнравственны. Но даже немногочисленные приведенные здесь высказывания (начиная с евангельских времен, на протяжении всего раннего христианства и вплоть до Средневековья) свидетельствуют об устойчивой идее и постоянном призыве отказаться от ориентации на обладание. Даже Фома Аквинский, выступавший против явно коммунистических общин, приходит к выводу, что институт частной собственности оправдан лишь постольку, поскольку он наилучшим образом служит целям удовлетворения всеобщего благосостояния. В классическом буддизме[18]еще сильнее, чем в Ветхом и Новом Завете, подчеркивается первостепенное значение отказа от всех видов обладания, от любых форм собственности, в том числе от собственного «я», от вечной субстанции и даже от стремления к самосовершенствованию.

Майстер Экхарт (1260–1327)

Великий мудрец и учитель эпохи Средневековья, известный под именем Майстер Экхарт, проанализировал и описал различия между «иметь» и «быть» с такой глубиной и ясностью, которых никому еще не удалось достичь. Это был один из ведущих деятелей доминиканского ордена в Германии, крупнейший радикальный мыслитель, ученый теолог и проповедник мистицизма. Своими проповедями на немецком языке он оказал огромное воздействие не только на своих современников и учеников, но также и на немецких мистиков всех последующих поколений вплоть до наших дней. Его идеи и сегодня находят отклик у многих людей, которые ищут путь к рациональной философии жизни (которая была бы «религиозной», но не схоластической).

Хочу сразу отметить, что для цитирования Экхарта я использовал два издания. Одно (большое) было подготовлено Йозефом Квинтом[19], другое (сокращенное) вышло под названием «Meister Eckhart. Deutschen Predigten und Traktate» и тоже принадлежит Й. Квинту[20]. Кроме этого, я обращался к пфайферовскому изданию трудов Экхарта. Следует отметить, что в изданиях Квинта содержатся только те отрывки, аутентичность которых Квинт считает доказанной, чего нельзя сказать обо всех текстах Пфайфера. Впрочем, и о своих текстах Квинт говорит, что их отбор и оценка аутентичности носит предварительный характер, что есть еще много работ, приписываемых Майстеру Экхарту, аутентичность которых не доказана и нуждается в дополнительных исследованиях.

Date: 2015-07-25; view: 343; Нарушение авторских прав