Общество приобретателей – основа для модуса обладания

Поскольку мы живем в обществе, которое зиждется на трех столпах: частной собственности, прибыли и власти, наше суждение не может быть беспристрастным. Приобретение, владение и получение прибыли – вот неотъемлемые и безусловные права индивида в индустриальном обществе[22]. При этом никакого значения не имеет происхождение этой собственности, а также обязательства, которые несет ее владелец. «Никого не касается, где и когда приобретено мое имущество и как я с ним поступаю. Мое право безгранично и абсолютно, пока я не преступаю закон».

Такая собственность называется частной или приватной собственностью, ибо всех остальных она исключает из пользования и наслаждения ею, кроме своего господина. Она считается в нашем обществе естественной и универсальной, хотя в действительности (если заглянуть в человеческую предысторию и особенно в историю неевропейских культур, где экономика не играла главенствующей роли в жизни человека) ее скорее можно считать исключением из правила. Помимо частной собственности, существует много видов собственности: 1) собственность созданная своим трудом, которая является всецело результатом труда своего владельца; 2) ограниченная собственность, которая ограничена обязанностью помогать своим ближним; 3) функциональная, или л ичная, собственность, которая распространяется либо на орудия труда, либо на предметы личного пользования; 4) общая собственность, которой совместно владеет группа людей, как, например, кибуцы (поселения‑коммуны в Израиле, где произведенные продукты делятся по‑братски).

Социальные нормы, в соответствии с которыми функционирует общество, формируют также и характер членов этого общества («социальный характер»). В нашем обществе такой нормой является стремление приобретать собственность, сохранять ее и приумножать, (то есть извлекать прибыль), и потому богачи становятся предметом восхищения и зависти как существа высшего порядка. Однако подавляющее большинство людей не имеет никакой собственности в полном смысле этого слова (то есть у них нет ни капитала, ни товаров, в которые вложен капитал). В этой связи возникает непростой вопрос: как у людей, лишенных собственности, может развиваться стремление приобретать ее и сохранять?

На этот вопрос нетрудно ответить. Во‑первых, эти люди все‑таки что‑то имеют, какое‑то минимальное имущество у них есть, и они им дорожат так же сильно, как и богачи держатся за свой капитал. Во‑вторых, они одержимы желанием сохранить и умножить свое имущество (хотя бы несколько сэкономленных пфеннигов), однако наивысшее наслаждение состоит в обладании не столько вещами, сколько живыми существами. В патриархальном обществе даже беднейший мужчина имел в своей собственности жену, детей и скот, которыми он владел безраздельно.

Стремление к увеличению состояния выражалось здесь в увеличении потомства и безжалостной эксплуатации жены (и детей). Этот процесс имел место на протяжении многих тысячелетий, да еще и сейчас мы можем найти ему подтверждение в бедных странах, а также у низших классов в богатых странах, где для мужчины рождение детей – это единственный путь к приобретению живого товара, не требующий ни больших капиталовложений, ни трудовых усилий, ни необходимости доказывать свое право на эту собственность.

Учитывая, что все бремя рождения ребенка ложится на женщину, вряд ли можно отрицать, что произведение на свет потомства в патриархальном обществе является результатом грубой эксплуатации женщин. У матерей, в свою очередь, есть свой вид собственности – малолетние дети. Так укрепляется порочный круг: муж эксплуатирует жену, жена – маленьких детей, а юноши, подрастая, присоединяются к своим отцам и тоже начинают эксплуатировать женщин…

Гегемония мужчин в патриархальном обществе сохранялась примерно 6 или 7 тысячелетий и по сей день преобладает в слаборазвитых странах и среди беднейших классов развитых стран. Эмансипация женщин, детей и подростков зависит от повышения уровня жизни общества. В чем же будут находить удовлетворение своей страсти к приобретению, сохранению и приумножению собственности простые люди в развитом индустриальном обществе по мере постепенного исчезновения патриархального типа собственности на людей? Ответ на этот вопрос лежит в сфере расширения рамок собственности, которую можно распространить на друзей, возлюбленных, здоровье, путешествия, произведения искусства, бога и даже на собственное «я». Блестящая картина буржуазной одержимости собственностью дана Максом Штирнером. Люди превращаются в вещи; их отношения друг с другом принимают характер владения собственностью. «Индивидуализм», который в позитивном смысле означает освобождение от социальных пут, в негативном смысле есть «право собственности на самого себя», то есть право (и обязанность) приложить всю свою энергию к достижению собственных успехов.

Важнейшим объектом обладания является собственное «я». Наше эго имеет много разных аспектов; оно включает: тело, имя, социальный статус, имущество (включая наши знания), наше представление о себе и то впечатление, которое мы хотим произвести на других. Эго – это смесь из реальных качеств (знаний, умений, навыков) и определенных фиктивных качеств, которые мы стараемся сгруппировать вокруг некоторого реального ядра. Но главное не в том содержании, из которого складывается эго, а в том факте, что мы воспринимаем свое «я» как вещь, которой мы владеем, и что эта «вещь» является основой нашего самосознания.

Говоря о чувстве собственности, следует иметь в виду, что отношение к собственности за последние 200 лет претерпело серьезные изменения. Это стало заметно уже после Первой мировой войны. Прежде люди старались пользоваться вещами как можно дольше: их покупали и относились к ним «бережно», то есть вещи покупались, чтобы ими пользоваться и сохранять. Тогда был в моде слоган: «Все старое прекрасно!» Сегодня вещи покупают, чтобы поскорее выбросить. Прежний девиз: «Старое – лучше» сменился девизом: «Один раз надеть и выбросить». Это относится в равной мере и к одежде, и к автомашинам, и предметам домашнего обихода – они быстро приедаются, и человек опять «горит» желанием приобрести новейшую модель. Новый принцип отношений диктует новое поведение: приобрести – попользоваться – и выбросить (а если удастся, то и выгодно продать или поменять на лучшую модель) – вот он, круговорот, девизом которого является идея «Новое – всегда лучше!».

Ярким примером потребительства является любой автовладелец. Вся наша экономика может быть по праву названа «автомобильным веком», и наша жизнь во многом определяется реализацией автомобильных амбиций.

Тем, у кого есть автомобиль, он представляется предметом необходимости, тем, кто лишь стремится его приобрести, он кажется символом счастья, особенно в так называемых «социалистических странах». И все же привязанность к собственному автомобилю непродолжительна и неглубока; через год‑два автовладелец уже поглядывает на новую машину и не прочь «выгодно» избавиться от старой. Весь процесс напоминает игру, в которой нередко применяются и не вполне дозволенные приемы и которая доставляет удовольствие сама по себе, да еще к тому же результатом может быть новенький с иголочки автомобильчик.

Поначалу кажется, что в этом процессе заложено вопиющее противоречие. Но здесь надо учитывать несколько факторов. Во‑первых, имеет значение тот факт, что отношение к автомашине деперсонифицировано. Автомобиль для меня – это не конкретный объект привязанности, а некий символ моего статуса, моего «я», расширение сферы моей власти. Покупая новую автомашину, я обретаю фактически новую ипостась самого себя. Во‑вторых, моя приобретательская страсть удовлетворяется во много раз сильнее, если я меняю автомобиль не раз в 6 лет, а каждые 2 года. Приобретение новой машины – это нечто похожее на дефлорацию; овладение этим агрегатом дает невероятный приток возбуждения – это не что иное, как наслаждение от того, что мне подчиняются. И чем чаще я испытываю это чувство, тем больше мое ощущение триумфа. В‑третьих, смена автомобиля каждый раз дает новый шанс на прибыль, а это желание в современном человеке уже пустило глубокие корни. Четвертый фактор имеет очень серьезное значение: в наши дни возрастает потребность в новых раздражителях, так как старые очень скоро надоедают и перестают волновать. В предыдущем моем исследовании «Анатомия человеческой деструктивности» я проводил грань между раздражителями «активного» и «пассивного» характера. Я предложил тогда следующую формулировку: «Чем проще (пассивнее) стимулятор, тем чаще для получения эффекта надо менять его интенсивность или способ его воздействия. И наоборот, чем активнее раздражитель, тем дольше его стимулирующая способность и тем меньше он нуждается в смене режима своего воздействия». Пятый и самый важный фактор заключается в том, что за последние полтораста лет произошли изменения в структуре личности, которую я называю социальным характером. Я считаю, что в целом этот характер из «накопительского» превратился в «торгашеский» (рыночный). От этих перемен обладательный модус не исчезает, но существенно меняется. (Развитие торгашеского (рыночного) характера обсуждается в главе 7.)

Сегодня человек испытывает чувство обладания собственностью в отношении огромного количества объектов – живых и неживых. Ведь не случайно мы видим в языке возрастание роли притяжательного местоимения «мой» (мой врач, мой шеф, моя портниха, мои рабочие и т. д.). Можно назвать массу предметов и ситуаций, которые люди склонны ощущать как свою собственность. В этом смысле характерно отношение к здоровью. Рассуждая о своем здоровье, люди, как правило, говорят как собственники. И это четко прослеживается в словоупотреблении: мое здоровье или моя болезнь, моя операция или мое лечение, моя диета или мои лекарства. Очевидно, что даже плохое здоровье человек рассматривает как свое имущество (подобно тому, как акционер принимает в расчет также и те акции, которые частично уже утратили свою номинальную стоимость).

Идеи и убеждения также зачисляются в разряд частной собственности, от которой при случае можно избавиться. Даже привычки воспринимаются как собственность (например, привычка каждое утро в одно и то же время есть один и тот же завтрак; малейшее отклонение от привычного ритуала будет воспринято как утрата, которая может поколебать уверенность собственника в незыблемости его бытия).

Такая картина универсальности принципа обладания может показаться многим читателям слишком негативной и односторонней. Я поясню свою позицию. Я сознательно хотел сразу показать наиболее распространенные сегодня тенденции к потребительству. А теперь я попытаюсь сделать эту картину более объемной.

Я не могу оставить без внимания тенденции совершенно противоположного характера, которые наблюдаются в молодом поколении, я имею в виду такие формы поведения, при которых потребление не является способом умножения собственности, а сопряжено с проявлением подлинной активной радости бытия. Я говорю о людях, которые могут совершить утомительное путешествие ради того, чтобы послушать любимую музыку, посмотреть какие‑нибудь достопримечательности или встретиться с интересным человеком. Мы не станем здесь обсуждать вопрос о том, действительно так значимы и достойны их цели, как им это представляется, – даже если им не хватает серьезности, основательности и целеустремленности, все равно эти молодые люди проявляют смелость «быть» в высшем смысле слова, не задаваясь вопросом, что они от этого будут «иметь». Они производят впечатление более искренних людей, чем старшее поколение; их политические и философские взгляды часто бывают очень наивны. Но как бы там ни было, они не занимаются постоянной лакировкой своего «я», чтобы подороже продать себя на рынке бытия.

Нередко они поражают взрослых своей честностью, способностью видеть и говорить правду. В политическом и религиозном плане эти юноши и девушки относятся к самым разношерстным группам, многие из них вообще не придерживаются никакой определенной идеологической концепции или доктрины и сами себя причисляют к «ищущим». Может быть, они и не нашли еще жизненной цели, но каждый из них стремится «быть самим собой», а не довольствоваться тем, чтобы покупать и потреблять.

Эта позитивная картина нуждается в некотором уточнении. Многим из этих людей (а их число с конца 60‑х годов сильно уменьшилось) не удалось совершить тот скачок, о котором я уже говорил в своей книге «Бегство от свободы». Они не могли заменить свою «свободу от…» на «свободу для…». Многие даже не пытались найти ту значимую цель, к которой нужно двигаться. Они просто бунтовали, протестуя против всяких ограничений, запретов и зависимости. Как и их буржуазные родители, они разделяют девиз «новое лучше старого» и испытывают чуть ли не фобию перед всякими традициями и полное равнодушие к любого рода авторитетам и их высказываниям. Они пребывают в состоянии наивного нарциссизма, уверенности, что сами способны совершать открытия. По сути дела, их идеал сводился к тому, чтобы быть детьми, а такие авторы, как Герберт Маркузе, поддерживали в них эту инфантильную идеологию (назад в детство), вместо того чтобы развивать зрелость, коль скоро конечной целью является революция и социализм. Они были счастливы, пока пребывали в состоянии юношеской эйфории, но для многих из них этот период закончился глубоким разочарованием, и в конце концов, не обретя ни основательных убеждений, ни внутреннего стержня, они превратились либо в апатичных бездельников, либо в несчастных фанатиков, одержимых жаждой разрушения.

Не всех, кто разделял великие ожидания, обязательно постигло разочарование, и число таких людей невозможно определить. Насколько я знаю, у нас нет надежных статистических данных и обоснованных оценок по этому вопросу, а если бы они были, то было бы крайне сложно квантифицировать их и сделать выводы о мотивах каждого отдельного индивида. Миллионы людей в Европе и Америке пытаются сегодня найти контакты с учителями старой школы, которые помогут им встать на правильный путь. Но большинство традиционных учений уже не в состоянии выполнять эту функцию, потому что их проповедники либо изолгались и дисквалифицировались, пропагандируя предпринимательскую доктрину «человеческих отношений» (human relations), либо и вовсе запутались в сетях экономических и корпоративных интересов тех, кто их финансирует.

Некоторые люди могут все‑таки извлечь какую‑то пользу из предлагаемых наставниками методов, несмотря даже на обман, другие же прибегают к ним без серьезного намерения изменить свой внутренний мир. Но лишь путем тщательного количественного и качественного анализа этих «обращенных» можно установить их число в каждой из групп.

Мне кажется, что число молодых людей (и людей более старшего возраста), действительно стремящихся к изменению своего образа жизни и к замене установки на обладание установкой на бытие, отнюдь не сводится к немногим отдельным индивидам. Я считаю, что довольно много индивидов и групп стремятся к тому, чтобы «быть», и эта попытка избавиться от свойственной большинству современников ориентации на обладание и является новой и очень важной тенденцией. Я полагаю, что именно эти люди являют некоторый пример исторического значения. Уже не впервые в истории меньшинство указывает путь, по которому пойдет дальнейшее развитие человечества. Тот факт, что такое меньшинство существует, вселяет надежду на общее изменение установки на обладание в пользу бытия. Эта надежда становится все более реальной, поскольку факторами, обусловившими возможность возникновения этих новых тенденций, являются те исторические перемены, которые, скорее всего, необратимы: крах патриархального господства мужчин над женщинами, а также крушение родительской власти над детьми. Хотя потерпела крах политическая революция ХХ века (я говорю о русской революции, поскольку рано еще подводить окончательные итоги китайской революции), единственными победоносными революциями нашего века (пусть не вышедшими еще из начальной стадии) стали революции женщин и детей, а также сексуальная революция. Их принципы уже проникли в сознание огромного множества людей, и в этом смысле старая идеология с каждым днем представляется все более нелепой.