Глава 6. Леди Мак‑Лайон, в сонной полудреме, зевнула и натянула на плечи сползшее одеяло

Леди Мак‑Лайон, в сонной полудреме, зевнула и натянула на плечи сползшее одеяло. Утро… Еще одно унылое утро. Наверняка холодное и серое, как печная зола.

Она лениво потянулась и нехотя открыла глаза. Бросила безразличный взгляд на окно, прищурилась от яркого солнечного света, перевернулась на другой бок… И тут же рывком села на постели, позабыв про всякий сон. Не может быть! Солнце?!

Нэрис весело хлопнула в ладоши, откинула одеяло и спрыгнула с кровати. Даже домашние туфли надевать не стала, поскакала к окошку прямо как была – в рубашке и босиком. Солнце! И небо голубое, чистое‑чистое, будто горячей водой с мылом промытое. Она, поднатужившись, распахнула оконные створки и по самый пояс высунулась наружу, счастливо жмурясь. Теплый золотой свет хлынул в комнату – и жизнь в одно короткое мгновение расцветилась яркими красками. Занавеси на окнах оказались не серыми, а нежно‑лиловыми; медные безделушки на камине заиграли веселыми бликами; вчера еще мрачные, мокрые, прибитые дождем листья деревьев на аллее перед домом теперь радовали глаз изумрудной зеленью… Девушка с трудом подавила восторженный вопль – наконец‑то! Кончился этот проклятый дождь!

Она бросилась к сундуку, откинула крышку и принялась торопливо рыться в ворохе платьев. Нужно что‑нибудь немаркое, чтоб не жалко было, если испачкается… и гулять, гулять! Больше недели из дому не выходила, это же с ума можно сойти! Но уж теперь‑то, когда на улице такой праздник… «Хоть пешком по лужам! – лихорадочно думала Нэрис, выуживая из вороха оборок серое шерстяное платьице. – Все равно! И Кэти с ее нытьем точно пошлю к черту… Никто мне такой волшебный день не испортит! Никто!»

Теплый шаловливый ветерок раздувал полы плаща. Из‑под подошв ботинок летели радужные брызги, над головой в ветвях деревьев, перепрыгивая с ветки на ветку, щебетали птахи. Казалось, все вокруг немножко захмелели оттого, что на земли Англии наконец‑то пришла настоящая, долгожданная весна!.. Нэрис, махнув рукой на то, что приличной замужней даме не след скакать по лужам, словно какой‑нибудь козе, вприпрыжку неслась по аллее. Дни в скуке и бездействии давали о себе знать. Хотелось бегать, смеяться, хотелось упасть лицом в мягкую траву, почувствовать родной запах земли… В общем, хотелось вести себя глупо и предосудительно. Ну и что? Весна же! И солнце, и тепло!..

– Все‑таки есть в этой жизни справедливость! – счастливо выдохнула Нэрис, широко разводя руки в стороны и ловя носом солнечные лучи. – Эх, веснушками всю обсыплет… Да и пусть их! Хорошо‑то ка‑а‑ак…

– Согласна! – раздался у нее за спиной смеющийся голос.

Забывшаяся леди Мак‑Лайон ойкнула и быстро обернулась. Прямо перед ней, раздувая ноздри и переступая по дорожке точеными копытцами, стоял вороной жеребчик, впряженный в изящный двухколесный экипаж. А на месте кучера, сжимая в руках поводья, сидела леди Кэвендиш. Растрепавшиеся на ветру черные волосы, румянец во всю щеку, глаза сияют – куда там тем бриллиантам!.. Нэрис даже поздороваться забыла – так хороша сейчас была Грейс.

– Что‑то не так? – удивленно спросила красавица, глядя на замершую столбом гостью.

Та зачарованно покачала головой:

– Нет… Я только… Грейс, вы сегодня просто королева!

– Не дай бог! – та замахала руками и, звонко расхохотавшись, пояснила: – Вы нашу королеву не видели. Поговаривают, что придворные художники перед сеансом позирования ее величества сердечные капли пьют. А что пьет король, дабы обеспечить династию наследниками, вообще для всех загадка… Что? Я злюка, да?..

– Да. – Губы девушки сами собой разъехались в широкой улыбке. – Но красивая! Вам – можно.

– Я скоро точно зазнаюсь, – хмыкнула леди Кэвендиш, которой подобные восторги из уст женщин обычно слышать не приходилось. Скорее наоборот… – Да что же мы тут встали? Залезайте! Прокатимся немножко.

Нэрис не заставила себя долго уговаривать. Вскарабкалась на приступочку, подобрала юбки и плюхнулась на скрипящее сиденье. Грейс щелкнула языком и пустила коня рысью. Застоявшийся в конюшне жеребчик только того и ждал… Леди Мак‑Лайон, глядя на проносящиеся мимо деревья, заерзала за спиной лихой возницы и неуверенно спросила:

– Грейс, может, лучше я возьму поводья?

– Зачем? – удивилась та. – Воронок послушный мальчик… Да не беспокойтесь вы, Нэрис! Пока не начались эти жуткие дожди, я все время так ездила. Даже с пузом!

– Ну не знаю… Трясет же. Вы точно хорошо себя чувствуете?

– Лучше, чем когда либо! – сияя улыбкой, заявила леди Кэвендиш. Потом обернулась на струхнувшую гостью и примирительно сказала: – Ладно, я его немного придержу. Не бледнейте… Хорошо, Дэвид в море и не видит меня сейчас. Уж он бы мне задал! Хотя, думаю, конюх всенепременно наябедничает… Так, сейчас держитесь покрепче, на выезде с аллеи дорожку размыло.

– Держусь, – отозвалась девушка. Задела локтем стоящую на сиденье большую корзину, сунула в нее любопытный нос и воскликнула: – О! Так вы тоже не завтракали?

– Какое там, – весело ответила Грейс. – Как увидела, что за окном делается, сразу велела лошадь запрягать! А поесть можно и на свежем воздухе. Так даже вкуснее, ведь правда?

– Ага, – кивнула Нэрис, принюхиваясь к дразнящим ароматам из корзинки. – Мм, я смотрю, ваша Элинор постаралась на славу… А как же овощи и постное мясо?

– Вот еще! – передернула плечами красавица. – Буду я себе такой чудесный день вареной говядиной портить!

Нэрис фыркнула, оглядела царящее вокруг буйное великолепие и прижала подпрыгивающую корзину к боку. Она была целиком и полностью согласна с Грейс.

Накатавшись по окрестностям и вдоволь надышавшись свежего воздуха, поворотили назад. Домой не хотелось обеим, но насквозь пропитанная дождевой влагой земля была еще вязкой, а трава – мокрой и холодной. Плащ не расстелешь, сверху не сядешь… А аппетит у двух дам, легкомысленно пропустивших утреннюю трапезу, за несколько часов прогулки разыгрался не на шутку.

– В парке, за домом, есть беседка, – говорила Грейс, понукая разрезвившегося Воронка, который совершенно не желал возвращаться в свой денник и поэтому все норовил свернуть с наезженной дороги. – Мы там летом всегда обедаем…

– Так она же, наверное, насквозь мокрая?

– Скорее, холодная. Она из камня, не из дерева – уж оно‑то с нашей погодой точно давно сгнило бы! Постелем что‑нибудь на скамейку, не замерзнем. Ух, как же я проголодалась! Кажется, котел овсянки готова съесть.

Овсяную кашу леди Кэвендиш терпеть не могла. Но сейчас… Нэрис улыбнулась:

– Тут много чего повкусней овсянки. У самой слюнки так и текут!

– Ох, не напоминайте. – Грейс вытянула шею, всматриваясь в даль. – Скорей бы до корзинки добраться… Вон, вон, посмотрите! Там, в конце тисовой аллеи! Уже почти приехали.

– Это ваша беседка? – округлила глаза девушка, послушно взглянув туда, куда указывала леди. Выплывающая из‑за древесных стволов изящная постройка с большим каменным куполом и четырьмя круглыми башенками по бокам напоминала скорее дворец. Немножко кукольный, изукрашенный искусной резьбой, размерами с охотничий домик, но тем не менее… – Какая красота!

– Нравится? Ее три года строили, настоящий итальянский мрамор. Потому и долго. Пока довезут, пока отшлифуют… Но это того стоило!

– Итальянский мрамор? – Прикинув в уме столбик цифр, практичная дочь торговца покачала головой: – Но ведь это жутко дорого.

– Что есть, то есть, – согласилась Грейс, натягивая поводья. – Дэвид тоже говорит, что, мол, она получилась не каменная, а золотая… Тпру! Стой, баловник! Нэрис, будьте так добры, привяжите его вон у того дерева. А то я пока слезу…

– Конечно‑конечно! – засуетилась та, спрыгивая на землю. – Да вы сидите, я вам сейчас помогу.

– Я пока корзинку отнесу, – отмахнулась леди Кэвендиш, неуклюже (но вполне успешно) перебираясь с козел в коляску. – Что мне сделается. Забралась же я сюда как‑то!

– Может, Воронка к перилам привяжем? Возле деревьев такая грязь, как бы экипаж не застрял…

– Застрянет – пешком до дому дойдем, тут рукой подать. – Грейс, отдуваясь, спустила ноги на землю и потянулась за корзиной. – А морду эту наглую близко к беседке лучше не подпускать. Дотянется до вкусностей, так голодными и останемся. Уже случалось…

Недовольный жеребец был отведен подальше – щипать молодую травку, гладкие скамьи беседки застелили плащами – благо тепло к обеду стало едва ли не по‑летнему, а приготовленные умелыми руками Элинор яства разложили тут же, на большой льняной салфетке. Дамы обозрели представшее их голодным глазам великолепие, дружно облизнулись и под аккомпанемент урчащих желудков набросились на еду… Чего здесь только не было! И сочные перепела под хрустящей корочкой, и пирожки с мясом, и пряный сыр, и чесночные колбаски, брызжущие ароматным соком, и сладкие сдобные булочки, и крепкие румяные яблоки, и… да всего и не перечислишь!..

– Грейс, – намазав на толстый ломоть хлеба густых жирных сливок и откусив сразу половину, проговорила Нэрис, – не знаю, откуда родом ваша кухарка… Но если там все так готовят, я все брошу и уеду из Шотландии!

– А как же муж? – хихикнула польщенная леди, вгрызаясь белыми зубками в глянцевый яблочный бок.

Нэрис фыркнула:

– Да он туда вперед меня поскачет. Вот ей‑богу, из‑за одних только булочек!

– Верю. – Грейс догрызла спелый фрукт и принялась за колбасу. – Только вряд ли его величество так просто вас обоих от себя отпустит… Скорее, мою Элинор в Шотландию переманит. Она, кстати, из Девоншира. Сливки понравились?

– Угу!.. – восторженно закивала гостья. Говорить с набитым ртом получалось не очень.

– Вот сливки тоже оттуда. Лучшие в Англии!

– Хочу в Девоншир… – простонала леди Мак‑Лайон, и, наконец совладав с грибами, потянулась к кувшинчику с молоком. – Я даже согласна терпеть эти вечные дожди… Но вы правы, Ивара государь от себя не отпустит. А жаль.

– Жаль только из‑за Элинор и сливок?

– Да нет, конечно, – вздохнула разом погрустневшая девушка. – Эта его служба… Я ведь мужа не вижу почти, Грейс!

– Ха! И это вы жене моряка говорите?!

– Ой, ну да… Совсем забыла…

– От Ивара до сих пор никаких вестей? – сочувственно спросила леди Кэвендиш.

Нэрис отрицательно покачала головой:

– Никаких. Родителям я сразу по приезде письмо отправила с Шоном, но и они молчат… А уже почти две недели прошло!

– Не переживайте. Со дня на день гонец вернется. Все‑таки Шотландия не ближний свет! Глядишь, и от супруга вам весточку привезет… Возьмите еще булочку.

– Я лопну, – вздохнула Нэрис. Но булочку таки с салфетки цапнула.

Грейс погладила себя по животу и улыбнулась:

– Мы, чувствую, тоже наелись. И спим… О, это, кажется, ваш Ульф идет?

Леди Мак‑Лайон обернулась в сторону уходящей к дому аллеи и сморщила носик:

– Он. Небось потерял меня с утра еще. Сейчас всенепременно нудить начнет – мол, предупреждать надо, мол, у него приказ, мол, лорд велел… Тьфу! Тихоня иногда хуже Кэти.

– Да, на редкость забитая девица…

Широкоплечая фигура норманна приближалась. И к большому удивлению Нэрис, лицо охранника не выражало никакой обеспокоенности. Даже, пожалуй, наоборот. «Чудеса какие, – подумала она, поднимаясь со скамейки навстречу Ульфу. – Следил он за нами, что ли? С него станется…»

– Добрый день, леди. – Тихоня, подойдя, почтительно поклонился. Сначала хозяйке дома, потом – своей госпоже. – Кушать изволите? Вы уж простите, ежели помешал… Ну я тогда того… обожду тут в сторонке. Мне ж не к спеху!

– Ты чего хотел‑то, Ульф? – улыбнулась Нэрис. – Слова в простоте не скажешь. Хочешь яблоко? Или вот колбаса еще осталась…

– Нет‑нет, что вы, – аж попятился норманн, у которого были свои понятии о субординации. – Вы кушайте! А я чего, я сытый вроде… Обожду. Не к спеху же…

– Ульф!

– А?

– Пришел зачем? Что‑то важное?

– Да не то чтобы… Там просто это… Шон вернулся! С письмом от вашего папеньки. Вы ведь ждали! Вот я и того… упредить, значит. Не знал, что заняты вы. А то потом бы пришел…

– Я тебе дам «потом»! – всплеснула руками леди Мак‑Лайон. – Стоит, мнется. Письмо с собой?

– А как же! – выпятил грудь вояка. – Вот, пожалуйте… Принес. Подумал, вдруг сразу прочесть захотите.

– Конечно, захочу! – Нэрис нетерпеливо протянула руку. – Давай сюда скорее! И… и вот, на тебе яблоко. Пойди лошадку угости…

«А не стой над душой, – мысленно закончила леди, плюхаясь обратно на скамейку и срывая печать с пухлого пакета. – Так… Это от мамы, понятно… Половину можно не читать – наверняка опять про внуков. Это от Бесси – листочек мне, листочек Тихоне…»

– И все?! – вырвалось у нее. – А где… А как же…

– От Ивара ничего? – подняла брови Грейс, увидев выражение лица гостьи.

Нэрис медленно покачала головой. Ни от мужа, ни от отца, ни от брауни она не дождалась и пары строк. Ну ладно Ивар! Но папа и… Как же так?! Сговорились они все, что ли?..

– Ничего не понимаю, – пробормотала Нэрис. – Он должен был ответить! И раз не ответил…

– Вероятно, служба, – решив, что она имеет в виду супруга, предположила Грейс. – Ну же, не расстраивайтесь! Все уладится.

– Сомневаюсь, – мрачно ответила девушка, глядя куда‑то поверх письма. Кажется, ее самые худшие опасения начали стремительно подтверждаться. Со службой было понятно и так, иначе Ивар уже давно приехал бы. Но молчание папеньки, который даже свое обычное отеческое благословение через маму передал, заставляло задуматься. «И брауни – ни слова, ни полслова! – нахмурилась Нэрис. – Никогда такого не было… Они определенно что‑то знают! И это «что‑то» напрямую касается моего супруга. Вопрос только – что?» Она, как сомнамбула, медленно собрала рассыпанные по скамье листочки, аккуратно сложила их вдвое и, не глядя, протянула подошедшему Тихоне:

– На. Сверху там тебе от Бесс письмо.

– Все в порядке? – нерешительно поинтересовался норманн, поймав ее отсутствующий взгляд. Леди Мак‑Лайон после паузы кивнула:

– Разумеется… Грейс, я, наверное, пойду в дом. Вы уж простите…

– Конечно‑конечно, – понимающе закивала та. – Идите! А я еще немножко воздухом подышу… Ульф вам сейчас не нужен? Боюсь, обратно на козлы я теперь не влезу, а еще покататься хочется.

– Тихоня, будь добр, – сказала Нэрис, поднимаясь и одергивая плащ.

Суровый воин с готовностью шагнул вперед:

– Как скажете, леди. Я что, я ж с удовольствием! – Он как будущий отец относился сейчас к любой беременной женщине с невероятным трепетом.

Грейс улыбнулась:

– Отвяжи Воронка, Ульф. Я тут пока что все соберу…

Леди Кэвендиш аккуратно загнула концы льняной салфетки, протянула руку к корзине и бросила настороженный взгляд в спину удаляющейся Нэрис. Вспомнила странное выражение ее глаз, решительно сжатые губы… И покачала головой. Супругу Ивара Грейс знала не так уж хорошо, но с мужем ее они были давние друзья. И когда лорд Мак‑Лайон вот так вот задумывался, это обычно значило только одно – в голове его идет напряженная работа мысли. Со всеми вытекающими из этого последствиями… Нэрис с Иваром в этом плане были похожи, как близнецы. А если еще вспомнить ее неуемное любопытство, о котором Грейс уже была наслышана… «Завтра покатаюсь! – решила леди Кэвендиш, бросая узелок с остатками пиршества на дно корзинки. – А сейчас лучше домой. Пригляжу, успокою, если получится. За ней же глаз да глаз нужен! Вот же парочка… одно слово – гончие!»

Нэрис о планах Грейс, ясное дело, не догадывалась. Да и не до них ей было… Пронеслась по тисовой аллее, вихрем влетела в дом и сейчас, раздираемая противоречивыми чувствами, металась по своей комнате, то и дело натыкаясь на мебель. В ней боролись искреннее возмущение и тревога за мужа. Почему все молчат? Где Ивар? И что с ним вообще? Исчез? Или, упаси господь, погиб, а ей просто решили пока не говорить?

– Нет, я так точно с ума сойду! – наконец сказала Нэрис, плюхаясь на стул и усилием воли отгоняя прочь страшные картины, которые уже вовсю рисовало ее богатое воображение. – Надо собраться… В конце концов, что за бред мне в голову лезет? Ну не ответили они. Это же не значит, что с Иваром обязательно что‑нибудь стряслось… Он, наверное, просто работает. Ра‑бо‑та‑ет. Над чем‑то очень важным и, вероятно, государственного значения. Понятно, что это не мое дело…

Она шмыгнула носом и дрожащим голосом всхлипнула:

– Но муж‑то мой!.. Как же им всем не совестно?!

Утерев рукавом злые слезы, девушка сжала кулаки и засопела, словно еж. Это было первым признаком того, что упрямая леди приняла решение… «Ладно, – про себя воинственно бормотала она, грохая на столик свой письменный прибор и снимая крышку. – Хотите в молчанку играть – бога ради! Сами виноваты. Могли ведь соврать что‑нибудь, успокоить… А раз нет – с меня и взятки гладки!»

Нэрис звякнула крышкой чернильницы, выхватила из связки перьев одно, поострее, и склонилась над чистым листом бумаги. Ну начнем, пожалуй!

«Здравствуй, моя милая Бесси…»

– Так и знал, – прозвучал над ухом чей‑то ворчливый голос. – Кричит она тут про совесть… а самой‑то не стыдно – бабу на сносях по всему дому гонять?

Пойманная с поличным леди, подпрыгнув от неожиданности, уронила перо. И раскрыла от изумления рот – из‑за пузатого бока настольной вазы торчала знакомая шерстистая мордочка брауни. Колпачок сбит набок, ушки топорщатся, в глазах – немой укор…

– Ты! – ахнула Нэрис, вскакивая и заключая брыкающегося друга в восторженные объятия. – Вот почему не ответил… Сам решил!.. Только… как же ты дом бросил? И как сюда добрался?

– Руки… п‑пусти! – прохрипел полураздавленный домашний дух, судорожно дергая задней лапой. – Чуть не задохся… Я тебе не подушка диванная!

– Ох, прости, – повинилась Нэрис, разжав пальцы, и осторожно поставила шипящего дружка на стол. – Я так рада тебя видеть!

– Заметил ужо… – с деланым недовольством проскрипел брауни, приглаживая взлохмаченную шерсть. – А раз так рада, что себя не помнишь, лучше бы сливок принесла. Голодный, как крыса амбарная…

– Сейчас Кэти кликну, – пообещала девушка, делая шаг к двери. И, остановившись, обернулась. – Погоди‑ка! Раз ты ничего мне не написал, да еще и сам сюда примчался… Значит, Ивара я могу не ждать?!

– Чего несешь‑то?.. – проворчал он. – Жди, ясно дело. Чай, не покойник…

– Так с ним все в порядке?

– Того не ведаю, – помолчав, честно признался хранитель замка лэрда Максвелла. – Вестей не было, ни плохих, ни хороших. Дак оно и понятно…

– Что понятно? – Нэрис свела брови на переносице. – Говори ты толком! Где мой муж?!

– На службе…

– Это я и без тебя поняла уже! Конкретно где? В Стерлинге?

– Нет. В Ирландии. Как ты уехала, он той же ночью и отплыл.

– Так я и знала!.. – топнула ножкой леди. И вдруг замерла: – В Ирландии? Но там же… Это же…

– Черт‑те чего там делается, – согласно кивнул брауни. – Короли воюют, норманны лезут со всех концов, да и помимо… В общем, я сам толком не понял, что «помимо», но, кажись, супружнику твоему, с его нюхом, дело там точно найдется! Эй, эй, ты чего?! Не смей глаза закатывать! Покорми сначала, а потом ужо в обмороки падай, коли делать больше нече… тьфу ты. Как с убивцами какими задушевные беседы вести – это у ней запросто. А как муж на два шага отойдет, мы чувств лишаемся!

Он спрыгнул со стола и, просеменив по ковру, склонился над лежащей без движения Нэрис.

– От ведь малахольная, – беззлобно проворчал домашний дух и, поплевав на передние лапы, легонько похлопал девушку по щекам. Не помогло. Брауни сердито фыркнул, размахнулся посильнее… И замер от громкого стука в дверь.

– Госпожа! – донесся из коридора возбужденно‑испуганный девичий голосок. – Госпожа, это я, Кэти!.. Отворите! Там с леди Кэвендиш неладно… Она так стонет, госпожа! И вас зовет… Кажется, началось!

– Чего началось‑то? – буркнул раздосадованный комок шерсти, снова занося лапу вверх. – Одна другой дурнее!

– Хватит драться… – раздался слабый голос с ковра. Нэрис открыла глаза и кое‑как села. – Все лицо мне когтями расцарапал. Я что, в обморок упала?

– Нет, с устатку на пол прилегла, – сварливо отозвался брауни и ткнул лапой в сторону двери. – Подымайся. Там какая‑то Кэти завывает. Про какую‑то леди, у которой что‑то там началось… Да куды так шарахнулась?! Чуть каблуком не придавила!

– Подожди меня здесь, – велела леди Мак‑Лайон, метнувшись к двери и снимая засов. – Я сейчас… Господи, как же не вовремя!

Брауни юркнул под кровать. До него донесся голос Нэрис:

– Что ты вопишь на весь дом, Кэти? Я не глухая. Где леди Кэвендиш?

– Ульф ее в спальню отнес, госпожа. Прямо из коляски… Видать, растрясло во время прогулки‑то! Ой, госпожа, она так стонет, так стонет!

– Кэти, я тебя умоляю – перестань делать из этого трагедию. У леди роды начались, а не агония смертельная. Она в своей спальне, я не расслышала?

– Да…

– Хорошо. Я пойду к ней, а ты принеси из моей комнаты саквояж с лекарствами… И вытри нос! Смотреть же не хочется. Можно подумать, ты рожать собралась, а не она!..

– Простите, госпожа…

Брауни быстро высунулся из‑под кровати, ухватил за угол лежащую сверху подушку и юркнул обратно. Он уже понял, что сладких сытных сливок в ближайшее время не дождется. «Хоть поспать чуток на мягеньком… Все бока себе отбил, у гонца этого в подсумке сидючи. Эх, судьба‑судьбинушка… Попал в бабье царство – одна рожает, вторая ревет, третья вообще в обмороки бухается! Ирландии она испугалась… Ну Ирландия. Ну воюют. И что с того‑то?»

Лицо усопшего было прикрыто платком. Так, конечно, не полагалось, но уж слишком большой контраст был между умиротворенно сложенными на груди руками монаха и страшным выражением его лица. Брат Колум, который нашел вчера на рассвете в молельном доме тело брата Антония, до сих пор пребывает в полнейшем смятении и отказывается от пищи, беспрестанно творя молитвы Всевышнему. Да и остальные братья близки к недостойной панике… Почтенный аббат подавил тяжкий вздох, отполированные горошины четок замелькали с удвоенной скоростью. Полностью отрешиться от всего, дабы спокойно прочесть заупокойную, никак не получалось. Мешали мысли, грызла тревога за будущее общины, да и, что греха таить, мучил обыкновенный человеческий страх.

Брат Антоний был уже пятым. Пятым по счету монахом маленькой христианской общины, который отошел в мир иной всего за две недели. Едва похоронили брата Ниалла, умершего в страшных муках от заражения крови, настал черед для других… Брата Эдриана поутру нашли мертвым в его келье – безмятежного, словно всего лишь спокойно спящего, но, увы, уже холодного. Брат Антоний пережил его лишь на два дня и отдал богу душу в молельном доме, вероятно, прямо во время чтения. Он любил возносить хвалу Господу в одиночестве, поэтому, что там произошло, так никто и не узнал. Но искаженное до неузнаваемости лицо монаха, словно перед смертью он увидел нечто настолько жуткое, что сердце его не выдержало, до сих пор стояло перед глазами остальных членов общины…

Отец Бэннан, вспомнив о долге, нашел в себе силы собраться и закончить заупокойную. После чего поднялся с колен, намотал четки на запястье и покинул последнее пристанище усопшего. Завтра на рассвете его тело будет предано земле… Подумав об этом, аббат вдруг почувствовал, будто чья‑то холодная рука сжала сердце. Да простит нас Господь, но… кто следующий?

Он, чуть склонив голову, посторонился, пропуская в келью ждавшего снаружи брата Лири, и медленным шагом направился вверх по выложенной камнем тропинке мимо молельного дома. Там было тихо, темно и пусто. Монахи после смерти брата Антония боялись входить сюда с заходом солнца, и аббат, обычно чуждый таких предрассудков, сейчас был с ними солидарен. «Почему?» – вот какой вопрос задавал себе святой отец, машинально перебирая пальцами правой руки верные четки. И ответа на него не находил. Да, жизнь человека в руках Всевышнего. И монахи на Скеллиге не жили вечно, умирали каждый в свой срок – кто от старости, кто от болезни. Это было закономерно и понятно… «Но чтобы пятеро крепких мужчин за две недели? – думал почтенный аббат, останавливаясь на верхней площадке Южного пика. – Такого нет даже в летописях, исключая один случай морового поветрия… Сейчас все совсем не так. В чем наша вина? И чего нам ждать дальше, Господи?»

Отец Бэннан преклонил колени пред каменным крестом, прикрыл глаза и, оставив в покое истерзанные четки, молитвенно сложил ладони. Подумал с минуту, поколебался, вспоминая святые слова, веками служившие для обращения к Нему, и все‑таки выбрал другое. Древняя как мир молитва зазвучала в тиши каменных стен утеса…

– Боже, Который ведает неведомое и силен сделать явным сокрытое для человека! Ты видишь, что сердце мое неспокойно. Посему прошу Тебя по Твоей великой милости открыть загадку, лежащую передо мной! Не считая себя достойным понять неизведанное, но зная, как велика Твоя благодать, осмеливаюсь я просить о помощи в деле своем…[16]

Аббат сделал паузу, чтобы набрать в грудь побольше воздуха для изложения собственно дела. И услышал вдруг:

– Беги! И возьми с собой то, что должен сберечь!

Голос был подобен шуму камнепада, он доносился и сверху, и снизу, и со всех сторон одновременно. Он был одновременно властным и безличным. Он был… Он – был?

Святой отец замер. Потом, более ничего не услыхав, поднял голову. Лицо его посуровело, в глазах промелькнуло понимание.

– На все воля Божья! – отрывисто произнес аббат и поднялся с колен, осенив себя крестным знамением.

Этой же ночью, спешно погребя тело усопшего брата Антония в узкой могиле на маленьком кладбище против закрытой молельни, оставшиеся члены общины собрались в келье аббата. Судя по его лицу, выражавшему странную и непривычную решимость, разговор предстоял серьезный…

Вопросительное, тревожное молчание нарушил сам отец Бэннан:

– Братья! Последние события, о которых упоминать я не буду, вынудили меня сделать то, что никто и никогда со дня основания нашей общины не делал. И просить вас о том, о чем я не смею просить. Но во имя Того, кому мы служим, и ради того, что защищаем…

– Мы должны уйти отсюда, – замогильным голосом перебил его брат Колум, который до сих пор был несколько не в себе.

Сидевший рядом с ним брат Филип гневно отшатнулся в сторону:

– Опомнись! Да что ты говоришь такое?!

– Не время ссориться, братья, – одним жестом руки утихомирив негодующего Филипа, сказал аббат. – Тем более что брат Колум абсолютно прав.

Что тут поднялось… Братья повскакивали на ноги, загалдели, словно стая диких чаек, замахали руками:

– Но это невозможно!

– Разве вы забыли…

– Не спорьте с аббатом!..

– Я не понимаю… Отец Бэннан, вы…

– Тихо! – негромким, но твердым, как сам утес, голосом приказал аббат. – Я знаю, что говорю. Скеллиг не одну сотню лет служил нам пристанищем. И не одну сотню лет он охранял от чужих глаз и рук то… То, что не должно быть названо. Но теперь наш остров перестал быть той крепостью, о стены которой обломал зубы не один десяток варваров… Все мы видим, что происходит! Нас становится все меньше и меньше, и враги христианства тут ни при чем. В упрямстве своем и нежелании понять очевидное мы не расслышали того, что нам было сказано! Не поняли, что Он направляет нас, братья! Он хочет, чтобы мы ушли. И мы не должны спрашивать почему… Не должны роптать, ибо тогда зачем мы здесь? На все воля Божья, – повторил святой отец свои недавние слова, сказанные на вершине Южного пика. – А наш долг – исполнить Его волю.

Монахи пристыженно молчали. И лишь один, практичный и сухой, как хлебная корка, брат Лири, дождавшись окончания речи аббата, коротко уточнил:

– Когда?

– Завтра же, – ответил отец Бэннан. – Потому я вас всех и собрал в столь поздний час, пренебрегши кратким отдыхом и молитвой… На рассвете отплывем.

– Но куда? – подал голос нервно оглянувшийся на выход брат Колум.

Аббат обвел всех присутствующих спокойным взглядом:

– Это я решу тоже завтра. Сейчас нужно подумать о том, как успеть собраться до рассвета. Брат Лири, час уже очень поздний, но все‑таки разбудите кого‑нибудь из паломников и объясните положение дел. В двух словах, только то, что мы решили перебраться на материк. Пусть передадут остальным. Брат Кевин, на вас послушники. Сообщите им, что мы покидаем Скеллиг‑Майкл, и наши кельи утром освободятся… Завтра будет дождь, что им мокнуть?.. Брат Филип, брат Августин, соберите книги, оберните и перевяжите. Остальной скарб, кроме самого необходимого, можно оставить… Брат Колум, если позволите, на вас я взвалю манускрипты.

– Как скажете, отче, – с готовностью кивнул тот, явственно воспрянув духом. После вчерашней страшной находки в молебном доме брат Колум до сих пор не мог унять дрожь в руках и голосе…

– Храни вас Господь, – ответствовал аббат и повернулся к двум оставшимся монахам: – А вам завтра весь день грести, так что идите в крайнюю келью и хорошенько выспитесь. К ранней молитве можете не подниматься.

Братья Патрик и Даллан слаженно кивнули и молча вышли. Остальные тоже потихоньку потянулись наружу, каждый согласно своему заданию. Оставшись один, отец Бэннан постоял еще какое‑то время посреди кельи, бездумно перебирая четки, потом опустился коленями на потертый пеньковый коврик у стены, где висел простой деревянный крест, и прикрыл глаза.

Четверть часа спустя пробегающий мимо кельи аббата брат Колум, нагруженный бережно обернутыми в ткань свитками, приостановился, услышав, как молится святой отец, и удивленно приоткрыл рот. Из кельи доносилось:

…Я прошу Тебя, о Сын Марии,

Именем любимого апостола,

Именем святых, что Тебе служат,

Защити меня в грядущей битве!

В час, когда уста навек умолкнут,

В час, когда навек закрою очи,

В час, когда дыханье прекратится,

Защити меня в грядущей битве!

Брат Колум поднялся на цыпочки и, подойдя поближе к келье, осторожно заглянул внутрь. И глаза у него разменялись по крупной монете: отец Бэннан, сняв монашеское одеяние и оставшись в одних штанах да нательной рубахе, поверх которой была надета совершенно непонятно откуда взявшаяся короткая кольчуга, вынимал из‑под соломенного тюфяка… широкий двуручный меч! Оторопевший брат Колум, прижав к груди бесценные манускрипты, попятился от дверного проема в привычную черноту ночи. Потом круто развернулся и припустил по каменной дорожке в молельню. Там, под полом, хранилась еще одна часть старинных свитков с летописями… Нервный монах даже позабыл про свой недавний страх перед молебным домом – настолько он был поражен только что виденной картиной. Быстро перебирая ногами, брат Колум спешил вперед, а вслед ему летело затихающее:

В час, когда Судья на трон воссядет

И мои грехи на суд воздвигнет,

Будь моим щитом, о Сын Марии,

Светлый ангел, отвори ворота…[17]

Date: 2015-07-25; view: 281; Нарушение авторских прав