Зимний сад. В понедельник утром Чарльз Бертрам появился в магазине с новостями

В понедельник утром Чарльз Бертрам появился в магазине с новостями. У Элиота и Фрая (самых модных фотографов Лондона, специализировавшихся на портретах зажиточных людей в роскошном обрамлении) служил приятель Чарльза, и этот приятель рассказал ему о только что полученном фирмой заказе: запечатлеть помолвку Акселя Беллмана и леди Мэри Уитхем. Фредерик свистнул.

– Когда? – спросил он.

– Сегодня днем, в особняке Уитхема на Кавендиш‑сквер. Я подумал, тебе это было бы интересно. Работа по первому разряду – ты же знаешь, как устраивают это Элиот и Фрай. Там будет ассистент у подставки для магниевой лампы, еще юнец‑полировщик, чтобы протирать объективы, еще парень, чтобы переставлять штатив…

– Как зовут твоего дружка? Это случайно не молодой Протеро?

– Он самый. Ты его знаешь?

– Да… к тому же он кое‑чем мне обязан. Отличная работа, Чарли. Итак, Беллман надумал жениться, а? И притом на этой прелестной девушке… Н‑да, черт меня побери.

Схватив пальто и шляпу, Фредерик выбежал вон.

Одно утро в неделю Салли посвящала фирме «Гарланд и Локхарт», проверяла счета и обсуждала, как идут дела, с Вебстером и мистером Блейном. В то утро она пришла, ожидая увидеть там и Фредерика, так как мистер Блейн уже говорил ей о необходимости расширить помещение и выражал надежду, что Фредерик поддержит его своими аргументами.

– Видите ли, мисс Локхарт, – сказал мистер Блейн, когда они стояли у прилавка, – я думаю, нам следовало бы нанять еще несколько помощников, но, как вам известно, помещение у нас маловато и разместить их здесь просто негде. Не знаю, можно ли будет выделить для них угол в новой студии…

– Ни в коем случае, – возразил Вебстер твердо. – По правде говоря, я уже подумываю, достаточно ли велика будет эта студия…

– Как там продвигается строительство? – спросила Салли.

– Пойди и посмотри сама, – сказал Вебстер. – Ты сейчас занят, Чарльз?

Чарльз Бертрам присоединился к ним во дворе, позади магазина. Здание новой студии было почти закончено; черепичная крыша готова, двое рабочих штукатурили стены, только окна еще не были застеклены. Они пробрались между обшивными досками, ящиками и тачками и стояли на только что положенном дощатом полу в пятнышке слабого зимнего солнца.

– Понимаете, я сомневаюсь, – сказал Вебстер, – довольно ли будет здесь места для движущейся камеры. Единственная возможность – проложить рельсы в форме конской подковы, но тогда свет не будет равномерным. Разве что устроить здесь полное затемнение и пользоваться только искусственным освещением. Однако эмульсия будет недостаточно чувствительна при той скорости, какую мы намерены использовать…

Чарльз увидел выражение лица Салли и сказал:

– Однако решение есть. Это строение вполне пригодно, его не следует превращать в студию‑калейдоскоп. В магазине у нас мало места для всего, что мы сейчас делаем, – мисс Реншо могла бы удвоить число заказов, не будь мы так стеснены в нашей старой студии. Почему бы нам не разделить это помещение стенкой – сойдет и легкая перегородка – и устроить здесь другую студию, получше, а также контору, которая необходима мистеру Блейну? Вебстер совершенно прав – поставить здесь движущуюся камеру нам не удастся, и очень глупо было, что мы считали это возможным.

– Но вы должны были знать… – заговорила Салли. – Зачем же было начинать строить, если этого для вас мало?

Мужчины неуверенно переглянулись.

– Видишь ли, когда мы замыслили новую студию, этого было достаточно, – пояснил Вебстер. – Но в то время мы еще не думали о движущейся камере. Мы представляли себе фиксированную камеру с механизмом для ускоренной смены пластинок. Для этого места было достаточно. Ведь будущее как раз в этом – работа с одной камерой. Так что деньги не выброшены на ветер.

– Думаю, в следующий раз вам захочется купить целое поле, – сказала Салли. – Вы не лучше Фреда. Кстати, где он?

– Отправился к Элиоту и Фраю, – сказал Чарльз. – Твой мистер Беллман собрался жениться, и они там будут снимать помолвку.

– Жениться? – изумленно переспросила Сал ли. Мысль о том, что кто‑то готов выйти замуж за Беллмана, каким она видела его в «Балтик‑Хаусе» неделю назад, представлялась ей столь дикой, что она просто не могла в это поверить.

– Да, кстати, насчет поля… – заговорил Вебстер, которого совсем не интересовал Беллман. – Что ты об этом думаешь, Чарльз? Мы могли бы поставить стену и проложить вдоль нее рельсы точно на том же уровне, параллельно к ней, с южной стороны. Любой длины, сколько нам вздумается. И крышу, пожалуй, стеклянную, на случай непогоды…

– Еще рано, – сказала Салли. – На это нет денег. Достройте эту студию, заработайте на ней столько, как вы предполагали, тогда и посмотрим. Мистер Блейн, похоже, вы получите место для вашей конторы. Вам нужен клерк на полный день? Или утренних часов будет достаточно?

Камера на колесах была изобретением Вебстера, базировавшимся на проекте фотографа Мойбриджа. [6]Пока идея оставалась только на бумаге, так как для осуществления замысла не было места. Предполагалось, что некое количество камер на колесах будут катиться по рельсам одна за другой и в определенной точке снимать, чтобы «поймать» движение находящегося в данной точке объекта. Идея фотографировать движение в то время носилась в воздухе; многие фотографы экспериментировали, используя различную технику, но никому не удалось сделать шаг вперед. Вебстер верил, что его движущаяся камера и есть часть ответа; Чарльз Бертрам работал над особо чувствительными эмульсиями, допускающими более короткую экспозицию. Если они найдут способ получать негатив на бумагу вместо стекла, можно было бы вставить ролик светочувствительной бумаги позади объектива и прокручивать его вместо того, что бы передвигать камеру, – конечно, если удастся создать достаточно аккуратный механизм, который, продвигая бумагу вперед, не рвал бы ее при этом. Если им это удастся, они смогут использовать новую студию для калейдоскопных съемок, как называл это Чарльз. Словом, дел впереди очень много.

Салли и мистер Блейн оставили Вебстера и Чарльза вдохновенно обсуждать все эти премудрости и вернулись в магазин, чтобы обдумать, какая помощь в конторских делах им желательна.

После полудня дочь лорда Уитхема, леди Мэри Уитхем, сидела в зимнем саду их особняка на Кавендиш‑сквер. В этом сооружении из стекла и металла, слишком большом, чтобы называться просто оранжереей, имелись пальмы, редкие папоротники, орхидеи, а также бассейн, в котором плавала медлительная черная рыба. На леди Мэри всё было снежно‑белое: богато расшитое шелковое платье с высоким воротом, жемчужное ожерелье – словно жертва, предназначенная на заклание. Она сидела в бамбуковом кресле под листьями огромного папоротника. На коленях ее лежала книга, но она не читала.

День был прохладный и сухой; чуть затуманенный свет, лившийся сквозь стекло и зелень, создавал иллюзию подводного царства. Сидя в центре зимнего сада, леди Мэри не могла видеть ничего, кроме зелени, и слышать ничего, кроме журчания струящейся в бассейн воды да, изредка, – бульканья пара в проложенных вдоль стен трубах.

Красота леди Мэри не соответствовала моде. Вкус того времени предпочитал женщин пышных, создающих атмосферу прочности, комфорта и сытости, тогда как леди Мэри скорей напоминала дикую птицу или молодое животное – изящная и тонкокостная, с мягкой кожей тех же теплых тонов, что и у ее матери, с большими серыми глазами отца. Вся она была сама изысканность и затаенный огонь; и ей уже ведомо было, что ее красота – ее проклятье.

Эта красота завораживала. Даже завзятые шармёры, везде принимаемые как желанные женихи молодые люди, чувствовали себя скованными в ее присутствии, неловкими, нечистыми, косно язычными. Еще подростком она интуитивно угадывала, что, несмотря на свою красоту, не притягивает к себе любовь, а, напротив, как‑то даже неловко отталкивает ее от себя. Уже в самих ее облачно серых глазах виделись тени трагедии; и нынешняя помолвка была лишь частью ее.

Она сидела так, неподвижная, какое‑то время и вдруг услышала из‑за стеклянной двери библиотеки голоса. Она вздрогнула; книга выпала из ее руки на металлическую решетку пола.

Дверь отворилась, лакей объявил:

– Мистер Беллман, миледи.

Аксель Беллман в серой утренней визитке вошел и слегка поклонился. Леди Мэри улыбнулась лакею.

– Благодарю вас, Эдуард, – сказала она. Лакей удалился, и дверь неслышно затворилась.

Леди Мэри тихо сидела у края бассейна, сложив руки на коленях, спокойная, как белая водяная лилия рядом с ней. Беллман негромко кашлянул; в насыщенном пальмовым ароматом воздухе зимнего сада это прозвучало, как тихое урчание леопарда, готового спрыгнуть с ветки на тоненькую спину газели.

Он подошел к ней ближе со словами:

– Разрешите ли пожелать вам приятного дня?

– У меня нет оснований запретить это.

Беллман слегка улыбнулся. Он стоял в двух‑трех шагах от нее, сцепив руки за спиной. Легкий отсвет солнца позолотил одну сторону его тяжелого бледного лица.

– Вы выглядите восхитительно, – сказал он. Она ответила не сразу; протянув руку вверх, отломила кусочек глянцевого пальмового листа, висевшего прямо над ее головой, и спокойно раскрошила ногтями.

– Благодарю вас, – произнесла она, наконец. Скорей прошептала.

Он пододвинул поближе к ней соседнее кресло и сел.

– Полагаю, вам будет интересно услышать о моих планах дальнейшего устройства нашей совместной жизни, – сказал он. – В настоящее время мы будем жить на Гайд‑парк Гейт, хотя нам, конечно, понадобится дом в провинции. Вы любите море, Мэри? Любите ли вы кататься на паруснике?

– Не знаю. Я никогда не была на море.

– Вам понравится, вот увидите. Я строю сейчас паровую яхту; она будет готова как раз ко дню нашей свадьбы. Мы можем провести медовый месяц на ее борту. И вы помогли бы мне выбрать для нее имя. Надеюсь, именно вы спустите ее на воду.

Она не ответила. Ее глаза, не видя, смотрели вниз; кусочки раскрошенного листа лежали на белом подоле ее платья. Руки были неподвижны.

– Посмотрите на меня, – сказал он. Его голос звучал жестко и ровно.

Она подняла глаза на человека, за которого согласилась выйти замуж, стараясь, чтобы лицо ее не выражало ничего.

– Пришли фотографы, – сказал он. – Я хочу иметь снимок, который выражал бы радость и удовлетворение в связи с нашей помолвкой. Как моя невеста, моя жена, как хозяйка моего дома, вы не станете использовать какие‑либо публичные ситуации для того, чтобы выразить недовольство, что бы вы ни чувствовали в душе. Разумеется, я надеюсь, вы, во всяком случае, не будете недовольны. Вы меня понимаете?

Она почувствовала, что ее всю трясет.

– Да, мистер Беллман, – с трудом выговорила она.

– О, больше никакого мистера Беллмана. Меня зовут Аксель, так вы и должны называть меня. Позвольте мне услышать, как вы произносите это.

– Да, Аксель.

– Хорошо. А теперь расскажите мне об этих растениях. Для меня растения – закрытая книга. Вот это как называется?

Ровно в два тридцать пополудни мистер Протеро из компании «Элиот и Фрай» явился в особняк лорда Уитхема. Три его ассистента неожиданно получили возможность отлучиться на час, с пятью шиллингами в кармане каждый, в награду за обещание промолчать об этом. Их заменили Фредерик, Джим и Чарльз Бертрам.

Джим надел свой лучший костюм и старательно пригладил волосы. Фредерик, подкрасив брови в черный цвет и загримировав лицо, был, в сущности, неузнаваем. Мистер Протеро, светловолосый молодой человек в очках, охотно вошел в игру, но Фредерик знал, что он рискует своей работой, если что‑то пойдет не так.

Лакей, отворивший дверь, поначалу не склонен был впустить их.

– Через черный вход, – фыркнул он и собрался уже захлопнуть дверь.

Однако достопочтенный Чарльз, одетый с безукоризненной элегантностью, остановил его:

– Минутку, дражайший. Известно ли вам, кого вы не желаете впустить в дом вашего хозяина?

– Известно, – ответил лакей. – Вы фотографы. Ремесленный люд. Для таких вход за углом.

– Скажите, – продолжал Чарльз, – когда сэр Фредерик Лайтон писал портрет леди Уитхем, его вы тоже отсылали за угол?

Теперь лакей казался несколько обеспокоенным.

– Н‑нет, – ответил он осторожно.

– Вот моя визитная карточка, – сказал Чарльз, с томным видом вынимая ее из кармана. – Будьте любезны доложить вашему хозяину, что художники‑фотографы прибыли. Ровно в два часа тридцать минут, но, – он бросил взгляд на свои золотые часы, – теперь уже опаздывают на пять минут.

Лакей взглянул на карточку, поперхнулся и стал ниже ростом по меньшей мере на десять сантиметров..

– О! Ах! Прошу прощения, сэр… разумеется, разумеется. Прошу пожаловать. Я доложу его светлости, что вы прибыли точно, сэр. Прошу сюда, сэр…

Джим изобразил высокомерную мину (что было нелегко после того, как Чарльз весело подмигнул ему) и помог Фредерику внести оборудование. Их провели в зимний сад. Пока мистер Протеро обустраивал задний план и проверял освещение, Фредерик и Джим установили штатив и приготовили пластинки. Для больших официальных портретов почти все фотостудии предпочитали хорошо изученный мокрый коллодионный процесс, весьма хлопотный, зато гарантировавший хороший результат. Чарльз тем временем беседовал с лордом Уитхемом.

В зимнем саду было тепло; солнце грело слабо, но паровое отопление поддерживало температуру, и воздух оставался душноватым и влажным. Установив треногу, Джим, ни о чем особенном не думая, отер пот со лба. Услышав, что мистер Беллман и леди Мэри приближаются из‑за поворота дорожки, он вскинул глаза – и почувствовал удар молота в самое сердце.

Леди Мэри. Она была так совершенна, что у него захватило дух. Прелестна – нет, это слово не подходило. Прекрасна – тоже. Словно листок, подхваченный ураганом, его закружило и понесло куда‑то, беспомощного, бесконечно, пылко, страстно влюбленного. Это была действительно физическая беспомощность: у него подгибались колени, он забывал дышать. Он недоумевал (той частью мозга, которая еще не была оглушена и еще способна была думать), как этот Беллман мог стоять там и говорить так спокойно, когда ее рука лежала на его рукаве. Словно в этом не было ничего особенного! На ней было что‑то белое, а волосы черные и блестящие; щеки казались теплыми, глаза были большие и таинственные… Он чуть не застонал вслух.

Джим двигался автоматически, словно во сне, повинуясь указаниям мистера Протеро, передавал пластинку Фредерику, придерживал пальмовую ветку, чтоб не мешала, передвигал ее бамбуковое кресло ближе к бассейну, укреплял полотняный экран сбоку от снимаемой картины, чтобы направить чуть больше света на затененную сторону ее лица. Все это время он пылко разговаривал с ней про себя и с благоговейным восторгом слушал ее воображаемые ответы…

Беллман был просто никто. Решительно ничего не значил. Он на ней женится?! Смехотворно. Немыслимо. Стоит только посмотреть, как она сидит с ним рядом, гордая, отчужденная, ушедшая в себя… как ее изящные прелестные пальчики рассеянно снимают крошку мха с плеча и опускают ее в бассейн… а этот теплый изгиб напряженно повернувшейся шеи, прямо под розовым ушком, там, где завиваются кверху ее зачесанные назад волосы… Джим погиб навеки.

А съемка вокруг него шла совершенно гладко. Мистер Протеро нырнул под черное покрывало камеры, вставил пластинку, снова вынырнул; Фредерик тут же протянул ему следующую, а заснятую взял; где‑то на заднем плане смутно виден был лорд Уитхем, потом он удалился. Чарльз следил за происходящим с праздным видом землевладельца, наблюдающего за работой своих егерей. Всего было сделано двенадцать снимков; на одном из них была сфотографирована только леди Мэри, за что Джим вознес безмолвную благодарность.

Когда они уже почти закончили, Фредерик наклонился к Джиму и прошипел:

– Осторожнее, Джим, ты пялишься.

– О господи! – простонал Джим и отвернулся, чтобы передать мистеру Протеро последнюю пластинку.

Предполагалось, что жених и невеста снимутся стоя возле какой‑то классической богини, однако Чарльз вмешался: он посчитал, что леди Мэри должна сидеть. С точки зрения композиции это предпочтительнее, сказал он, и мистер Протеро с ним согласился.

– Пожалуйста, принесите сюда кресло, мистер Сандерс, – обратился Чарльз к Фредерику.

Джим тем временем помогал мистеру Протеро поворачивать штатив. Фредерик подхватил бамбуковое кресло у кромки бассейна и перенес его к статуе.

Вдруг до сознания Джима дошло, что вокруг наступила странная тишина.

Он поднял глаза и увидел, что мистер Беллман держит Фредерика за локоть и пристально смотрит ему в лицо. Фредерик тоже уставился на него с выражением невинного удивления.

О, Фред, держись, с отчаянием думал Джим, он тебя узнал…

– Скажите, – проговорил Беллман (и все вокруг замерли, включая мистера Протеро), – вы были у леди Харборо на прошлой неделе?

– Я‑то, сэр? – отозвался Фредерик с мягким акцентом. – Нет, конечно, нет, сэр.

– В роли гостя? – резко спросил Беллман.

– Гостя леди Харборо? О нет, что вы, сэр. Кресло поставить с этой стороны, сэр, или с той?

– На прошлой неделе, – громче заговорил Беллман, – некий человек… если это были не вы, то ваш двойник… оказался вечером в доме леди – Харборо на ее благотворительном концерте. Все время подглядывал и следил за другими гостями и был, на мой взгляд, весьма подозрителен. Я опять вас спрашиваю: это были вы?

Однако не успел Фредерик ответить, как в разговор вмешалась сама леди Мэри.

– Вы забыли, – сказала она Беллману, – что я тоже была там. И видела человека, которого вы имеете в виду, но это не он.

– Если позволите высказать предположение, сэр, – застенчиво вмешался Фредерик, – возможно, вы приняли за меня моего кузена Фредерика. Он, кстати, частный детектив, и многие леди и джентльмены покровительствуют ему, пользуясь его услугами в тех случаях, когда речь идет об обеспечении безопасности и сохранности имущества.

Он стоял и с самым невинным видом моргал глазами.

– Гм‑м, – промычал Беллман. – Очень хорошо. Но сходство поразительное. – И он отступил в сторону, чтобы Фредерик поставил кресло на место.

Джим почувствовал, как мистер Протеро перевел дух: ведь если бы Фредерик был разоблачен, с работой у Элиота и Фрая ему пришлось бы распрощаться. Все они рисковали – но что надеялись выиграть? Это было безрассудство.

Однако, не окажись они здесь, он никогда бы ее не увидел. Она выглядела совсем юной; навряд ли ей больше шестнадцати. Что, черт возьми, здесь происходит, почему она должна выйти за такого типа, как Беллман?

Теперь Джим пригляделся к Беллману внимательней, как только он, встав в позу позади кресла леди Мэри, перевел глаза вниз, на нее. Джим чувствовал: в этой тяжелой физиономии таится угроза; но кому? Он грузно нависал над леди Мэри, которая с печально‑унылым видом комкала в руках носовой платок. Беллман положил руку ей на плечо, она покорно вздохнула и собралась с духом, неподвижно глядя в объектив своими прекрасными облачно‑серыми глазами.

Снимок был сделан, пластинка вынута, фотографы начали собираться. Чарльз прогуливался по дорожке, ведя легкую беседу с Беллманом – и тут наступил момент, которого жаждал Джим вот уже двадцать минут или всю свою жизнь.

Она стояла возле статуи, погруженная в свои мысли; Фредерик помогал Протеро управиться с камерой и штативом. Леди Мэри одной рукой опиралась о спинку кресла, на палец другой накручивала локон; вдруг она подняла глаза и увидела Джима – ее глаза сияли.

Джим сделал шаг в ее сторону. Он ничего не мог с собой поделать. Она быстро оглянулась через плечо, увидела, что они одни, и подалась вперед, так что их лица отделяли пять сантиметров, не больше. У него закружилась голова, он протянул к ней руку, и…

– Это он? – спросила она негромко, быстро. – Тот, что был у леди Харборо?

– Да, – сказал Джим внезапно охрипшим голосом. – Миледи, я…

– Он детектив? Это правда?

– Да. Что‑то не так? Вы можете говорить?

– Прошу вас, – прошептала она. – Пожалуйста, помогите. Я не знаю, к кому еще обратиться. Я здесь совершенно одна, и я непременно должна уехать. Я не могу выйти за него замуж…

– Слушайте, – сказал Джим; его сердце неистово колотилось. – Вы запомните? Меня зовут Джим Тейлор, фирма «Гарланд и Локхарт», Бёртон‑стрит. Мы ведем расследование по делу вашего мистера Беллмана. У него там происходит что‑то подозрительное. Но мы поможем, обещаю. Свяжитесь с нами, как только сумеете, и мы…

– Пожалуйста, поставь кресло на место, Тейлор, – окликнул его мистер Протеро.

Джим поднял кресло и улыбнулся ей. Легкая ответная улыбка скользнула по ее лицу и исчезла, как ветерок, пролетевший по кукурузному полю; затем она повернулась и вышла.

Он никому ничего не рассказал, когда они вы шли. Да и что было рассказывать; ему самому верилось с трудом, что он не спит, и вообще, что он жив. И чудилось, что он поет, или смеется, или плачет горькими слезами, и все это вместе.

В этот же день, чуть позднее, низенький коренастый парень постучал молотком в дверь приличного доходного дома в Ламбете. На ступеньке рядом с ним стоял другой мужчина – вероятно, боксер, судя по его сломанному носу и ушам, напоминавшим цветную капусту. Джим узнал бы их с первого взгляда. Это были те самые парни, от которых он спас Макиннона в мюзик‑холле «Британия».

Дверь отворила пожилая женщина в опрятном фартуке; пришедшие, не вымолвив ни слова, вломились в дом и захлопнули за собой дверь.

– Слушайте внимательно, – заговорил молодой парень, приставив набалдашник толстой трости к подбородку женщины. – Молодая леди с родимым пятном на лице. Где она?

– Ох, Боже милосердный… кто вы? Что вам нужно? – задыхаясь, выговорила владелица дома. – Отпустите же мою руку. Что вы делаете?!

Боксер завел ей руки за спину. Молодой сказал:

– Мы ее ищем. Ведите нас к ней, сейчас же. Да не вздумайте завизжать, не то мой приятель сломает вам руку.

– О! О, прошу вас, не трожьте меня! Пожалуйста…

Молодой кивнул, и боксер отпустил домовладелицу; женщина отлетела на перила узкого холла.

– Наверху, – задыхаясь, выговорила она. – Третий этаж.

– Ну, так топайте! – рявкнул человек с тростью. – Кстати, как вас зовут?

Мистер Харрис (ибо так его звали) подталкивал старую женщину тростью, пока они подымались по лестнице.

– Миссис Элфик, – ответила она с трудом. – Прошу вас… у меня сердце слабое…

– О, моя дорогая! – воскликнул мистер Харрис. – Должно быть, это Макиннон разбил его?

На втором этаже они остановились. Она привалилась к стене, держась рукой за сердце.

– Не понимаю, о чем вы, – сказала она чуть слышно.

– Хватит время тратить, берите‑ка ноги в руки и – вперед. Мы нуждаемся в женском чистом, указующем нам путь свете, не так ли, Секвилл?

Боксер по‑обезьяньи хрюкнул в знак согласия и толчком заставил миссис Элфик идти. Поднявшись еще на один этаж, они остановились перед дверью первой же комнаты.

– Ну вот, Секвилл, – сказал мистер Харрис, – здесь нам как раз и понадобятся твои исключительные таланты. Миссис Элфик, сейчас вы станете свидетельницей сцены, которая может вас огорчить. Не повезло вам.

– Ох, нет, пожалуйста! – простонала хозяйка дома, когда Секвилл отступил на шаг и со всего размаху саданул каблуком по двери возле самого замка.

Дверь сразу поддалась и с грохотом распахнулась; из комнаты раздался отчаянный вопль. Секвилл придержал болтавшуюся разбитую дверь для мистера Харриса, который неторопливо вошел, похлопывая тростью по ладони и с любопытством осматриваясь вокруг.

Изабел Мередит стояла у стола с какой‑то сложной вышивкой в руках; одна половина ее лица стала белой как мел, другая, по контрасту, пылала огнем.

– Что вам нужно? – прошептала она. – Кто вы?

– Нам нужен Макиннон. Вы ведь ухаживаете за ним. Вашей домовладелице это известно? – ехидно спросил мистер Харрис и повернулся к миссис Элфик. – Вы знали, добрая женщина, что у вашей постоялицы проживает мужчина? Думаю, он все же мужчина, хотя все время дает деру, что нормальному мужчине обычно не свойственно. Так он сейчас здесь, мисс Родимое пятно?

Изабел задыхалась. Она не показалась бы хорошенькой, даже без этого пятна; в ней не было живости. Но она не привыкла к столь жестокой грубости и не знала, как на нее ответить.

– Я спросил, – продолжал мистер Харрис, – он сейчас здесь? Может быть, под кроватью? Загляни‑ка, Секвилл.

Секвилл поднял железную кровать и опрокинул ее на пол. Под ней не было ничего, кроме китайского ночного горшка с крышкой. Изабел закрыла лицо руками.

– Гляди‑ка, Секвилл, – сказал мистер Харрис, – какая хорошенькая пукалка. А ну, открой, может, он там притаился.

Секвилл пнул горшок носком башмака, и тот разлетелся на тысячи кусков.

– Прошу вас, – вымолвила Изабел, – его нет здесь… поверьте…

– Тогда где он?

– Я не знаю. Не видела его уже несколько дней! Пожалуйста…

– Ах, так? Но ты ведь помогала ему, верно? Тебя видели, гадкая девчонка. И не говори, что это был не он, – скрыть такой мордальон, как у тебя, все равно не удастся.

– Что вам нужно? – вскрикнула она. – Прошу вас, оставьте меня! Я не знаю, где он сейчас… клянусь…

– Ладно, ладно. Какой позор! – Мистер Харрис огляделся. – Моя беда в том, что я недоверчив. Мне попросту не дано верить в человеческую натуру, вот я и думаю, что ты лжёшь. А раз так, я сделаю вот что. Я попрошу юного Секвилла собрать и сжечь на твоих глазах все, что ты наработала. Вообще‑то он мог бы вместо этого дать тебе хорошую оплеуху, но ты и без того выглядишь чу челом, по правде сказать, так что этого никто и не заметит. Ну, берись‑ка за дело, Секвилл, мой мальчик.

– Ах, нет, нет! Пожалуйста! У меня больше нет ничего на свете!.. Все это сделано моими руками… Я на это живу… умоляю вас…

Она упала перед Харрисом на колени, схватилась за полу его пальто. Секвилл сдернул со стола скатерть и стал рвать ее в клочья; Изабел плакала и дергала мистера Харриса за пальто, но тот не обращал на нее внимания.

– Теперь посмотри сюда, Секвилл, мой мальчик. Вот в этой стопке, надо думать, разные платья, ночные сорочки, нижние юбки и всякое такое. Порви их, все‑все порви. Не стесняй себя присутствием наших леди. Эти вопли и крики означают, мой юный Секвилл, что ты достойно делаешь свое дело, как и подобает британскому йомену.

И хотя обе женщины пытались удержать его (миссис Элфик тут же отлетела в сторону, а Изабел получила такой удар, что рухнула на пол почти без сознания), Секвилл за пять минут методически разодрал, превратил в лохмотья решительно все: платья, ночные сорочки, пеньюары, платьица для крещения из батиста, сшитые мельчайшими, едва заметными стежками. Там были вещи, специально сшитые, связанные, вышитые ею на продажу, для постоянных покупателей: прелестные кружевные перчатки, шали, носовые платки, вышитые блузки, гофрированные вдовьи шляпки и нижние юбки из тончайшего муслина… Словом, все ее достояние, аккуратно завернутое в шелковую бумагу, было выброшено наружу и разодрано вдоль и поперек.

В конце концов, Изабел упала на стул и горько разрыдалась. Миссис Элфик, дрожа всем телом, смотрела, как Секвилл швырнул всю огромную белоснежную груду изорванного белья в камин.

Мистер Харрис открыл дверцу, которой до сей поры не касался, и вынул маленькую жестяную шкатулку, покрытую лаком. Он встряхнул ее, однако она оказалась совсем невесомой и не задребезжала.

Изабел мгновенно вскочила на ноги.

– Нет! – воскликнула она. – Я скажу вам, где вы можете найти его. Но это не троньте. Прошу вас, верните мне шкатулку. Пожалуйста.

– Ага, – сказал мистер Харрис. – Так здесь наше маленькое сокровище, а? – Он попробовал открыть шкатулку, но она оказалась запертой. – Ну, что ж. Скажи мне, где он, и ты получишь свою коробку. А не то малыш Секвилл сумеет найти ей применение.

Изабел протянула руки к шкатулке, но он отвел ее за спину. Девушка не отрывала от нее глаз. Бледная, едва живая, вся дрожа от того, что она делает, Изабел выговорила трепещущим голосом:

– Завтра вечером он выступает в мюзик‑холле «Ройял» в Хай‑Холборне. О, прошу вас… вы же не причините ему вреда?

Харрис отдал ей шкатулку, которую она тут же судорожно прижала к груди.

– Вреда?.. Н‑ну, теперь это уже от меня не зависит. Я не могу повлиять на колесо судьбы. Значит, «Ройял» в Хай‑Холборне… да, я знаю это место… Вот, возьми‑ка, Секвилл.

Мистер Харрис вручил ему коробок спичек.

– А ты, красотка, – посмотрел он на Изабел, – думаешь сейчас, должно быть, что, едва мы уйдем, ты со всех ног бросишься предупредить его. Так вот, на твоем месте я этого не делал бы. Я бы прикусил язычок. Пока что я держу Секвилла на поводке, и мне не хотелось бы говорить тебе, что бы он сделал, отпусти я его. Так что помалкивай, мой тебе совет.

– Но почему? Зачем он вам? Что он вам сделал?

– О, мне лично? Решительно ничего. Но мой хозяин желает срочно побеседовать с ним по семейным делам. Видишь ли, я адвокат. Разве я не упомянул об этом? Словом, в некотором роде я адвокат. А теперь тебе лучше отступить назад, потому что через какую‑нибудь минуту в камине, надо полагать, вспыхнет пламя. Это может быть опасно, поэтому мы, он и я, скоро покинем вас. Однако ты, само собой, благодарна нам за то, что мы разъяснили тебе, как все это важно. Может быть, тебе захочется вознаградить меня за потраченное время, а Секвилла – за его усердие? Я заплатил ему соверен за эту работу. Конечно, этот соверен из кармана моего хозяина, но ты только подумай, как он был бы доволен, узнав, что это скромное вознаграждение уже получено.

В этой его шутливо‑искательной манере было что‑то страшное, наводящее ужас. У Изабел уже не было сил противостоять ему; дрожащими пальцами она открыла кошелек и вынула соверен. Секвилл взял его.

– Скажи спасибо, Секвилл, – укоризненно сказал мистер Харрис.

– Спасибо, мисс, – послушно повторил Секвилл.

– Ну, а так как эта работенка вызывает жажду, я думаю, полсоверена на то, чтобы мы опрокинули по стаканчику, – отличный способ показать, что ты вполне довольна всем, что мы тут делали.

Еще одна монета сменила хозяина.

– Это все, что у меня было, – чуть слышно прошептала она. – Мне нечего есть. Прошу вас…

– Да‑да, – задумчиво сказал мистер Харрис, – я тоже ничего не ел после завтрака. Ну да ладно, хорошая отбивная будет нам кстати. Что скажешь, Секвилл? Но я не ожидаю, – обернулся он к Изабел, – что платить будешь ты; каждый человек должен питаться соответственно собственной натуре. Так что за отбивную я заплачу сам.

– Что же мне теперь делать? – беспомощно прошептала Изабел.

– Должен признаться, не знаю. На этот вопрос, по‑моему, вообще трудно ответить. Ну‑ка, Секвилл, чиркни спичкой, мой мальчик.

– Нет! – воскликнула миссис Элфик, но тут же отпрянула, едва мистер Харрис погрозил ей пальцем, и, сцепив зубы, смотрела, как Секвилл поджигает с краю изодранное белье, брошенное в камин. В один миг все было охвачено огнем, камин загудел.

Изабел рыдала, как дитя, все еще прижимая к себе жестяную шкатулку и раскачиваясь из стороны в сторону, исполненная отчаяния и чувства вины.

Мистер Харрис погладил ее по голове.

– Не горюй, – сказал он. – Пусть это будет тебе наукой, вот мой совет. Никогда не влюбляйся в шотландца – им доверять нельзя. Пошли, Секвилл, оставим этих дам позаботиться об огне, зачем мешаться у них под ногами, это дурной тон. Всего наилучшего вам обеим.

Date: 2015-07-25; view: 289; Нарушение авторских прав