Фантасмагории жизни

– Итак, что мы имеем? – сказал Фредерик, беря себе джем. Это было утро после их посещения мюзик‑холла; Фредерик, Джим и Салли завтракали в отеле «Тэвисток» в Ковент‑Гардене – Макиннон утверждает, что он сын Нелли Бад и лорда Уитхема. Что ж, возможно.

– Эту байку он рассказал и мисс Мередит, – заметил Джим. – Правда, ей он не назвал ни отца, ни матери, но история точно та же. Только это не объясняет, почему Беллман охотится за ним. Если только он не представил себе, что Макиннон его шурин. Не осуждайте его за это.

– Наследство, – сказала Салли. – Может, тут собака зарыта, верно? Но он незаконнорожденный, так что, скорей всего, это пустой номер. Что он может наследовать от Уитхема?

– Меньше малого, по‑моему. Уитхем банкрот или, по крайней мере, на грани банкротства, – сказал Фредерик. – Все его имущество заложено и перезаложено. А теперь его еще и из кабинета министров вышибли… Словом, не знаю. Он эдакий Бестолочь‑Джонни. Я предпочитаю Нелли Бад. Ничего удивительного, что она оторопела, когда я упомянул о Макинноне.

– А что об этой компании «Полярная звезда»? – спросил Джим.

– Литейные заводы «Полярная звезда», – сказала Салли. – Железо, сталь, так? На Фондовой бирже не зарегистрирована. Завтра съезжу к миссис Седдон на Масуэлл‑Хилл, сегодня же собираюсь повидать мистера Гёрни и расспросить его о психометрии. Есть у меня и еще дело, помимо всего прочего…

– Ну, что ж, а я покручусь вокруг Уайтхолла, – объявил Фредерик. – Попробую разузнать что‑нибудь об Уитхеме. А потом нанесу еще один визит Нелли Бад. Что же до бизнеса, то мне бы сейчас самое время получить кое‑какие деньги; до сих пор вся история не дала мне ни пенни; напротив, я потерял на этом свои часы.

– Тебе‑то еще хорошо, приятель, – едко проговорил Джим, ощупывая разбитые губы. – За тридцать шиллингов можешь купить другие. А вот зуб… тут так легко не отделаешься. И у вас еще хватает бессердечия, жестокости дразнить человека копченой селедкой и тостами, когда все, что ему доступно, – овсянка да яичница‑болтунья. Ну, ничего, по крайней мере, тот мерзавец еще помучится со своей сопелкой… пустячок, а приятно.

С мистером Гёрни Салли познакомилась в Кембридже. Их представил друг другу мистер Сидгуик, философ, сделавший очень много для дальнейшего обучения женщин; он интересовался также исследованиями по психологии. Мистер Гёрни проводил несколько собственных исследований в этой области, а поскольку он жил в Хэмпстеде, не слишком далеко, Салли решила отправиться к нему.

Он встретил ее в кабинете своей весьма приятной виллы; на письменном столе лежали нотная бумага и скрипка в открытом футляре. Он был энергичный мужчина лет тридцати, с открытым взглядом и шелковистой бородкой.

– Простите, что помешала вам музицировать, – сказала Салли. – Но мне необходимо кое в чем разобраться, а спросить мне больше не у кого…

– Музицировать? Мне никогда не быть музыкантом, мисс Локхарт. Боюсь, эта маленькая сонатина – вершина моих притязаний, как и моих способностей. Теперь я выбрал другое направление; медицина – вот мое поприще. Но чем я могу быть вам полезен?

Это был состоятельный человек, дилетант во всем, пробовавший себя в преподавании, юриспруденции, так же как и в музыке, и Салли весьма сомневалась, что с медициной дело пойдет у него хоть сколько‑нибудь лучше. Но он был умен и обладал широкими познаниями в смежных областях психологии и философии, и, когда она коротко рассказала ему всю предысторию и то, что произошло во время сеанса Нелли Бад в Стритхеме, он сразу заинтересовался, оживился.

– Телепатия, – сказал он. – Вот чем занимается, в сущности, ваша миссис Бад, судя по вашему рассказу.

– Теле… – это из греческого. Как телеграф. Что же это значит?

– Так называется явление, когда на того или иного человека оказывает прямое воздействие мозг другого человека. Ощущения, эмоции, чувственные впечатления воздействуют далеко не так, как сознательная мысль. Во всяком случае, пока…

– Но действительно ли такая способность существует? Мы все ею обладаем?

– Феномен этот существует. Зафиксированы сотни таких случаев. Но назвать это способностью?.. Мы не употребили бы этого слова в отношении человека, которого задавил экипаж; мы же не скажем, что он обладает способностью попасть под экипаж. Это, скорее, то, что случается с нами, а не то, что мы делаем.

– Я понимаю. Она могла получать какие‑то сообщения, об этом не зная. Но тот, кто посылает их, действует сознательно? Или он может не знать, что он делает?

– Мы называем его перцепиентом. Думаю, во всем этом очень мало схем, правил, мисс Локхарт. Единственное обобщение, какое я могу сделать, состоит в том, что обычно это происходит между людьми, эмоционально друг другу близкими.

– Понимаю… Но в таком случае здесь есть еще нечто поразительное, мистер Гёрни. Связь есть, но какая, мне пока неизвестно.

Она рассказала ему о привидевшемся Макиннону убийстве на снегу и о том, что увидел он это, по его словам, когда взял в руки некий портсигар.

– Да, – сказал мистер Гёрни, – такие случаи известны, проверены и засвидетельствованы. Что за человек ваш перцепиент? Тот, кому являются подобные видения?

– Полного доверия он не вызывает. Он маг‑фокусник – и очень хороший, – выступает на сцене, и, возможно, я просто чего‑то не понимаю, но, мне кажется, невозможно определить, когда он говорит правду. И еще: когда подобный феномен имеет место, непременно ли перцепиент должен держать в руках вещь, которая в данный момент принадлежит другому лицу? И может ли такое произойти, если связь лишь отдаленная?

– Например?

– Например, статья в газете. Даже небольшая вырезка, которая может иметь какое‑то отношение к видению, но в которой не упоминается ни одного имени. Могло это инициировать психометрическое восприятие? Или, может быть, так: предположим, перцепиенту было видение, а позднее он случайно увидел статью в газете, даже обрывок газеты, где этот инцидент не упоминается открыто, но, тем не менее, явно к нему относится. Может он сделать вывод, что эти два явления связаны между собой?

Мистер Гёрни взволнованно вскочил на ноги и достал с полки над письменным столом папку с заметками и вырезками.

– Потрясающе! – воскликнул он. – Вы в точности описали случай в Блекберне в тысяча восемьсот семьдесят первом году. Если мы имеем аналогичный случай, то это событие чрезвычайное. Вот, взгляните…

Она читала вырезки, каждая была снабжена датой и краткой аннотацией с чисто научной скрупулезностью. Случай был действительно близкий, хотя сам предмет видения, явившегося человеку из Блекберна, не содержал ничего особенно сенсационного: просто ему было видение, что его брат, попавший в крушение на железной дороге, остался жив.

– Как много материалов на эту тему вы собрали, мистер Гёрни? – спросила она.

– Тысячи. Рассортировать и проанализировать их – работа на всю жизнь…

– Может быть, вам следовало бы заняться этим, а не медициной. Но вот что я должна сказать вам, мистер Гёрни: похоже на то, что дело, которым я занимаюсь, в чем бы оно ни заключалось, весьма напоминает некий криминальный заговор. Могли бы вы – а я знаю, что вы захотите описать этот случай, – могли бы вы подождать с публикацией, пока не минет опасность? Прошу вас…

Он буквально вытаращил глаза.

– Криминальный заговор?

Она вкратце обрисовала то, что за всем этим стоит; он слушал в полном замешательстве.

– Так вот куда повернулось дело в Кембридже, – пробормотал он, наконец. – Женщины‑детективы. Мне кажется, пионеры движения за университетское образование женщин представляли все это как‑то иначе… О, конечно, я поступлю так, как вы говорите. В любом случае, публикуя наши сообщения, мы всегда используем псевдонимы. Не беспокойтесь! Мошенничество… Убийство… Пожалуй, в конечном счете, мне все же лучше остаться при моей музыке.

Отправиться в Стритхем Фредерику удалось только после полудня. Но в Уайтхолле он кое‑что все‑таки разузнал, причем наипростейшим способом – просто расспрашивал тех, кто мог что‑то прослышать: мальчиков на побегушках, посыльных и тому подобный люд. А слух шел такой: в то время как зенит политической карьеры лорда Уитхема остался позади, он внезапно начал преуспевать в финансовом мире, получив место в правлении некой невесть откуда появившейся фирмы, именуемой «Полярное Что‑то» или как‑то там еще. Кроме того, он старательно обхаживал нового непременного секретаря министра иностранных дел… В общем и целом, утро прошло не зря и завершилось чашечкой некрепкого кофе.

Днем похолодало, посерело, и начался моросящий дождь. Обдумывая предстоящий визит к миссис Нелли Бад, он свернул на спокойную улицу, где она жила.

Однако улица оказалась совсем не спокойной. Толпа зрителей собралась перед ее дверью, а у ворот ожидала карета «скорой помощи». Полицейский сержант и два констебля старались расчистить дорогу от двери до кареты; затем из дома вышли двое мужчин с носилками, и толпа расступилась, чтобы пропустить их.

Фредерик шагнул вперед. Это заметил стоявший в дверях инспектор, решительный и, по‑видимому, знающий дело; когда носилки были задвинуты в карету, инспектор спустился на дорожку и пошел ему навстречу. Толпа заинтересованно повернулась в их сторону.

– Чем могу быть вам полезен, сэр? – осведомился инспектор, подойдя к воротам. – Вы ожидали кого‑то здесь увидеть?

– Я пришел навестить одну леди, которая здесь проживает, – сказал Фредерик. – Миссис Бад.

Инспектор глянул поверх голов на карету «скорой помощи», кивнул помощникам, чтобы закрыли дверцы и отправлялись, потом опять повернулся к Фредерику.

– Не подниметесь ли в дом на минутку? – спросил он.

Фредерик последовал за ним в узкую прихожую; констебль закрыл за ними дверь. Из гостиной вышел человек, по виду врач; Фредерик услышал, что в гостиной плачет девушка.

– Она может отвечать на вопросы? – спросил инспектор.

– Да, если вы поторопитесь, – сказал доктор. – Я дал ей успокоительную микстуру, через несколько минут она уснет. Лучше бы уложить ее в постель.

Инспектор кивнул. Отворив дверь, он поманил за собой Фредерика. На софе миссис Бад сидела служанка лет шестнадцати с покрасневшими от слез глазами и горько рыдала.

– Ну, ладно, Сара, – сказал инспектор. – Сейчас же прекрати плакать и посмотри на меня. Твою хозяйку повезли в больницу, за ней там приглядят. Слушай меня внимательно: ты видела этого человека раньше?

Девушка, все еще всхлипывая и дрожа всем те лом, коротко взглянула на Фредерика и покачала головой.

– Нет, сэр, – прошептала она.

– Это не один из тех двоих, что были здесь сегодня?

– Нет, сэр.

– Ты уверена, Сара? Ты сейчас в полной безопасности. Посмотри внимательнее.

– Я никогда раньше его не видела! Честное слово!

Она опять расплакалась. Инспектор открыл дверь и позвал констебля:

– Сюда, Дэвис… отведи девушку наверх. Дай ей стакан воды или чего там еще.

Констебль вывел служанку из комнаты; инспектор опять закрыл дверь и вынул блокнот и карандаш.

– Позвольте ваше имя, сэр?

– Фредерик Гарланд, Бёртон‑стрит, 45. Фотограф. А теперь не будете ли вы любезны сообщить мне, с какой стати я вынужден был участвовать в этом экспромте и, насколько мне известно, незаконной процедуре? Что, черт возьми, здесь происходит? И что случилось с Нелли Бад?

– Сегодня рано утром на нее напало двое муж чин. Их впустила служанка. Она сказала, у них на лицах были… гм… отметины. Синяки под глазом, расплющенные носы, ну, в таком роде. Да и у вас, сэр, славный кровоподтек на щеке.

– Ах, это. Понимаю. Да, один болван рванул дверь вагона, прямо в лицо мне угодил. Куда они ее повезли? Насколько серьезно она пострадала?

– Ее повезли в госпиталь Гая. Беднягу крепко избили. По правде сказать, она была без сознания, но думаю, выживет. Оно бы и лучше, если те двое не хотят, чтобы их вздернули.

– Вы надеетесь поймать их?

– Конечно, я их поймаю, – сказал инспектор. – Это так же верно, как то, что меня зовут Конвей. Таких фокусов я не потерплю. А теперь будьте любезны рассказать мне, что вас связывает с миссис Бад, сэр. Почему вы пришли повидать ее?

Фредерик сказал ему, что делает серию портретов известных медиумов для Общества спиритов и пришел к Нелли Бад в надежде, что она не станет возражать, если он сделает ее фотопортрет. Инспектор кивнул.

– Да, сэр, – сказал он. – Это именно нападение, а не ограбление; они скрылись, ничего не прихватив с собой, насколько известно служанке. Вы не могли бы подсказать, ради чего они совершили это?

– Понятия не имею, – сказал Фредерик.

И это чистая правда, думал Фредерик несколько минут спустя, когда ехал в омнибусе на Саутварк в больницу Гая. Он сожалел, что вчера ночью не угостил Секвилла своей тростью покрепче по его поганой башке, и чувствовал, как сжимаются его кулаки: у него не было ни малейших сомнений, кто были эти двое. А вот почему… Беллману это известно. И тому коротышке в очках, Уиндлсхэму.

Ну и прекрасно. Они заплатят за все.

Весь день женщина с закрытым вуалью лицом в замешательстве ходила взад‑вперед у административного здания в Сити, не решаясь войти. Под мышкой она держала маленькую жестяную шкатулку, покрытую лаком, время от времени подходила к двери, озиралась вокруг, подымала руку, потом опять опускала ее и удалялась, подавленная. Это была Изабел Мередит, а попасть она хотела в офис Салли.

Ее природная робость (а она была бы робкой, даже не родись она с этим пятном), а также отчаянное положение в течение последних сорока восьми часов лишили ее последних остатков решимости; она никак не могла заставить себя войти в дом, подняться по лестнице и постучать. Однако отчаяние, в конце концов, пересилило робость, и она постучала. Ей ответила полная тишина, так как Салли не было.

Изабел спускалась, совершенно сокрушенная, разбитая. Она не привычна была к удаче; так что когда она ткнулась – опущенной головой – в стройную фигуру в теплом твидовом пальто, то лишь пробормотала чуть слышно: «Простите» – и отступила в сторону; каково же было ее изумление, когда она услышала свое имя!

– Мисс Мередит? – спросила Салли.

– О! Да… да. Но откуда… я просто…

– Вы собирались сейчас повидаться с мисс Салли Локхарт?

– Да… Но ее не было…

– Мисс Локхарт – это я. Мне пришлось уехать по делам, получить кое‑какие сведения, но я вас ожидала. Может быть, зайдем в мой офис?

Изабел Мередит была на грани обморока. Салли увидела, что она покачнулась, и поспешила взять ее под руку.

– О, мне так жаль. Но я не могу…

Салли чувствовала, в каком она отчаянии. Сидеть в холодном офисе сейчас явно не время. На другой стороне улицы выстроились свободные кебы; минуту спустя они катили по людным улицам к Салли домой.

Они сидели перед разгоревшимся камином в удобных креслах, под рукой были металлический чайник и чайник для заварки, лепешки и масло, а угольно‑черная, ростом с тигра, собака лежала с величественной отрешенностью на ярком коврике у их ног.

Вуаль была снята. Изабел повернулась лицом к Салли и даже не пыталась скрыть слезы. Потом голод преодолел стеснительность, и она стала есть, а Салли подогревала лепешки. Обе молчали.

Наконец Изабел откинулась назад и закрыла глаза.

– Я так виновата, – сказала она.

– Господи, в чем?

– Я предала его. Мне стыдно, мне так стыдно…

– Он убежал. Он в полной безопасности благодаря вашей записке. Ведь вы говорите о мистере Макинноне?

– Да. Я не знаю, кто вы, мисс Локхарт, но я поверила вашему другу – Джиму… мистеру Тейлору. Я почему‑то думала, что вы старше. Консультант по финансам… Но ваш друг сказал, что эта история вас заинтересует. Поэтому я и пришла.

Она горда, стеснительна, испугана, пристыжена и сердита одновременно, думала Салли.

– Не беспокойтесь, – сказала она. – Я действительно консультант по вопросам финансов, но это включает в себя множество всяких других вещей. Особенно сейчас. И меня действительно интересует история с мистером Макинноном. Расскажите мне все, что можете.

Изабел кивнула, высморкалась и села прямо, словно приняла решение.

– Я встретила его в Ньюкасле, – сказала она. – Это было восемнадцать месяцев назад. Меня нанял театральный костюмер – место тихое. Я была… меня никто не видел. Можно было не встречаться весь день лицом к лицу с незнакомыми людьми, а актеры и актрисы не так жестоки, как обычные люди; они, конечно, могут думать всякое, но они лучше, потому что изображают, будто ничего такого не думают. К тому же они тщеславны, ну, как бывают дети, знаете, и не всегда обращают внимание на других. Я была там счастлива…

Она помолчала.

– Однажды он зашел к костюмеру, моему нанимателю, чтобы заказать особенный костюм. Понимаете, в костюмах фокусников должно быть множество самых разных карманов, скрытых под фалдами и в самых необычных местах. Как только я его увидела, я… Вы любили когда‑нибудь, мисс Локхарт?

– Я… Вы его полюбили?

– Бесконечно. Навсегда. Я… я старалась справиться с этим. На что мне было надеяться? Но он… видите ли, он поощрял меня… Мы виделись много раз. Он уверял меня, что я единственный человек, с которым он может говорить… Уже тогда над ним нависла опасность. Ему приходилось часто менять адреса – враги преследовали его по пятам. Ему нельзя было оставаться на одном и том же месте…

– Кто они были, его враги?

– Он никогда мне этого не говорил. Не хотел и меня подвергнуть опасности. Думаю, он все‑таки что‑то чувствовал ко мне, может, самую малость. Он писал мне еженедельно, я сохранила все его письма. Они и сейчас со мной…

Она взглядом указала на шкатулку у своих ног.

– Упоминал ли он когда‑либо человека по имени Беллман?

– По‑моему… Нет.

– Как вы думаете, что это были за неприятности?

– Время от времени он бросал какую‑нибудь фразу, намекал, что это касается наследства. Я думаю, он наследник какого‑то крупного имения, обманом лишенный своих прав… Но его волновало только его искусство. Он артист. Такой артист!.. Вы видели его представления? Вы не считаете, что он великий артист?

Салли кивнула:

– Да. Да, я тоже так считаю. Он рассказывал вам когда‑нибудь о своих родителях, о детстве?

– Ни разу. Он как будто замуровал ту часть своей жизни. Вся его жизнь была – искусство, каждый миг, каждая мысль. Я знала… Я знала, что я никогда не буду… не буду принадлежать ему… – Ей было трудно выговорить это; она ломала руки и смотрела вниз, на колени. – Но я знаю, что и других тоже… тоже не будет. Он чистый гений, мисс Локхарт. Если бы я могла хоть чем‑нибудь, хотя бы пустяком каким быть ему полезной, я… я была бы счастлива. Но я его предала…

Внезапно бурные рыдания сотрясли все ее тело, она раскачивалась в кресле из стороны в сторону, мучительно всхлипывая и задыхаясь, спрятав лицо в ладонях. Чака недоуменно поднял голову и тоскливо, негромко заскулил особенным горловым звуком; Салли, успокаивая, провела рукой по его голове, и он опять лег.

Салли опустилась на колени у кресла Изабел и обняла ее за плечи.

– Расскажите мне, как вы его предали, – попросила она. – Пожалуйста. Мы сумеем помочь ему только в том случае, если будем знать все. И я уверена, вы этого не хотели. Кто‑то обманул вас или заставил, ведь так?

Медленно, перемежая слова рыданиями, Изабел рассказала о Харрисе и Секвилле, о том, как они перевернули вверх дном ее жилище и уничтожили все ее труды. По спине Салли пробежал холодок ужаса; ей‑то нетрудно было представить, что это такое, когда все твое дело лежит вокруг тебя в руинах.

– Я им не говорила. Ничего не говорила. Даже если бы они стали пытать меня, все равно не сказала бы… Но они собирались… мои письма…

Она схватила свою шкатулку, прижала ее к груди обеими руками и раскачивалась в отчаянии из стороны в сторону, словно мать с умирающим ребенком. Все эта сцена была для Салли безумно тяжела; а в душе холодный тихий голосок без конца повторял и повторял вопрос: «А ты любила когда‑нибудь так, как она?»

Она прогнала от себя эту мысль, обняла Изабел и ласково встряхнула ее.

– Послушайте, Изабел, – сказала она. – Эти люди… по‑моему, я знаю, кто они такие. Одного зовут Уиндлсхэм, он личный секретарь Акселя Беллмана, финансиста. Он – я имею в виду Уиндлсхэма – был в мюзик‑холле «Ройял» с теми двумя, что ворвались к вам… Джим и еще один человек, мистер Гарланд, схватились с ними и вышвырнули вон. Я в это время разговаривала с мистером Макинноном, но он не слишком много рассказал мне. Вам известно, где он сейчас живет?

Изабел покачала головой:

– Он ушел оттуда невредимым? Его не ранили?

– Он был в полном порядке.

– О, слава Богу! Слава Богу! Но почему они так поступают, мисс Локхарт? Чего добиваются?

– Хотелось бы мне знать это. А теперь вот что… возвратиться домой вы не можете. Да и незачем. У вас там и нет уже ничего.

– Моя хозяйка попросила меня… сказала, что я все равно должна съехать, – отозвалась Изабел совсем тихо. – Да я ее и не виню. Мне некуда идти, мисс Локхарт. Эту ночь я спала на улице. Не думаю, что я…

Она закрыла глаза и опустила голову.

– Здесь для вас найдется место. Миссис Моллой постелет вам в соседней комнате. И пожалуйста, не возражайте, – продолжала Салли. – Мне нужна ваша помощь, это никакая не благотворительность. У нас с вами почти одинаковый размер, мы найдем что‑нибудь для вас подходящее, а ужины миссис Моллой выше всяких похвал. И благодарить меня не за что. У меня, по крайней мере, еще есть жилье, и есть мое дело…

Только надолго ли, спросила она себя. Угроза Беллмана тревожила ее гораздо больше, чем она хотела в том признаться, и эта угроза где‑то здесь, совсем близко, на темной улице за окном. Изабел – подтверждение тому, что он не остановится ни перед чем. Пока девушки занялись тарелками, чайными чашками, ночными сорочками, ворошили уголь в камине, эта мысль отступила на задний план; но она вернулась, когда заглянул Фредерик с новостями о Нелли Бад.

Изабел уже легла, чему Салли была рада. Фредерик сел у камина с чашкой кофе и рассказал, что Нелли Бад все еще не пришла в сознание; ее ударили по голове, и врачи не уверены, что череп не поврежден. Во всяком случае, ей обеспечен хороший уход, но говорить, что она поправится, пока еще рано. Фредерик купил цветы и поставил у ее постели; он сообщил также свое имя за отсутствием близких родственников пострадавшей; где разыскивать ее сестру (как же ее зовут? мисс Джесси Сексон?), он не имел представления.

Когда Салли рассказала ему о визите двух мужчин к Изабел, он кивнул с таким видом, словно ожидал этого. Общий счет Харриса и Секвилла рос; он предвкушал тот час, когда этот счет будет им предъявлен.

Некоторое время он сидел молча, задумчиво глядя в огонь и шевеля изредка уголь своей тростью.

– Салли, – сказал он, наконец, – переезжай‑ка ты на Бёртон‑стрит.

Салли выпрямилась в кресле:

– Мы уже все это прошли, Фред. Отвечаю тебе: нет. В любом случае…

– Речь не об этом. Я больше не собираюсь просить тебя выйти за меня замуж; об этом можешь забыть. Я думаю о Нелли Бад. Если уж они докатились до того, что избивают женщин до полусмерти, я хотел бы, чтобы ты была где‑то рядом, только и всего. На Бёртон‑стрит ты будешь в большей безопасности, так же как и…

– Я здесь в полной безопасности, спасибо, – сказала Салли. – У меня есть Чака, есть мой пистолет, и я не желаю, чтобы меня заперли в крепости и приставили охрану.

Она ненавидела себя за этот тон – колючий, высокомерный, самодовольный. Едва открыв рот, она уже знала, чем это кончится, была в ужасе, но уже ничего не могла изменить.

– Не будь дурой! – рассердился Фредерик и тоже сел прямо. – Я говорил не о том, чтобы охранять тебя, словно принцессу из волшебной сказки, черт бы ее побрал, я говорил о том, как поступить, чтобы ты осталась жива. Ты сможешь работать и ходить везде, как обычно, и, конечно же, у тебя есть собака, и все мы знаем, что ты способна выстрелом выбить сигарету у мухи изо рта, при том со связанными за спиной руками…

– Я не намерена выслушивать твои сарказмы. Если тебе больше нечего сказать…

– Хорошо, в таком случае послушай голос разума. Эти люди почти убили Нелли Бад – собственно говоря, они убили ее, насколько я знаю. Они уничтожили всю работу мисс‑как‑ее‑там. И ты полагаешь, они станут колебаться, особенно после полученной от нас трепки, ты веришь, что они хоть на минуту задумаются перед тем, как напасть на тебя? О господи, девочка, да они сделают это с наслаждением. Беллман ведь угрожал тебе…

– Я сама могу защитить себя, – сказала она. – И я, право же, не нуждаюсь в твоем разрешении ходить куда пожелаю, как ты изволил это выразить…

– Я говорил не так. Я так не думаю, и я так не говорил. Если ты сознательно все извращаешь…

– Я ничего не извращаю! Я отлично знаю, что ты имел в виду…

– Нет, не знаешь, иначе не возражала бы с таким ослиным упрямством!

Их возбужденные голоса разбудили Чаку. Он повернулся, поднял голову, посмотрел на Фредерика и тихо заворчал. Салли механически опустила руку, чтобы погладить его по голове.

– Не думаю, что ты сознаешь, как выглядит все то, что ты наговорил, – продолжила она более спокойно, глядя не на него, а в огонь и чувствуя, как горькое упрямство сковывает ее. – Я не нуждаюсь в поддержке, мне не нужно, чтобы за мной ухаживали. Я не такая. И если ты этого, судя по всему, не видишь, то я не знаю, видишь ли ты меня вообще.

– Ты принимаешь меня за круглого идиота! – сказал он, и в его голосе послышалась действительно ненависть. – В глубине души ты считаешь, что я такой же, как все мужчины, – нет, я не так выразился. Дело не только в мужчинах. Ты считаешь меня таким же, как все остальные, и мужчины и женщины. Вот ты, а вот мы, все прочие, и мы ниже тебя…

– Это неправда!

– Это правда.

– Оттого, что я принимаю свою работу всерьез, оттого, что я не ветрена и не шаловлива… это значит, я смотрю на тебя сверху вниз, так?

– Так. И всегда. Всегда. Да представляешь ли ты себе хоть немножко, какая ты бываешь… непривлекательная, Салли? Когда ты являешь себя с лучшей стороны, ты великолепна, и я любил тебя за это. Но с дурной своей стороны ты не что иное, как ловкая, самоуверенная, высокомерная дрянь!

– Я? Высокомерная?!

– Да ты послушала бы себя! Я предлагаю тебе помощь, как равный равному, потому что беспокоюсь о тебе, уважаю и – да! – искренне привязан к тебе; а ты с презрением швыряешь все это мне прямо в лицо. И если, по‑твоему, это не есть гордыня…

– Ты говоришь не обо мне. Это глупая выдумка, твоя фантазия. Пора тебе повзрослеть, Фредерик.

И тут она увидела, как изменилось его лицо. В его глазах что‑то сверкнуло, выражение, которому она не могла подобрать слова, а потом угасло, пропало, и она подумала: в этот миг что‑то умерло. Она протянула ему руку, но было поздно.

– С этим мы покончили, – проговорил он спокойно, вставая и беря свою трость. – И вообще, думаю, этого достаточно.

Она тоже встала и шагнула к нему. Но он вышел, не взглянув на нее, не произнеся больше ни слова.

В ту ночь, когда Салли сидела перед догоревшим камином и писала, писала, одно за другим, письма Фредерику, с отчаянием сознавая, что слова ложатся на бумагу также трудно, как и произносятся вслух, и, наконец, сдалась, уронила голову в колени и расплакалась; когда Фредерик заполнял страницу за страницей своими соображениями и догадками, а потом рвал их все подряд и начинал возиться с новой американской камерой, пока, потеряв терпение, не задвинул ее подальше в угол; когда Вебстер Гарланд и Чарльз Бертрам сидели и курили, и пили виски, и толковали обо всем на свете – о желатине, коллодии, калотайпах, механизмах затворов и негативах на светочувствительной бумаге; когда Джим, чуть не рыча от боли и совсем обессилев от любви, пропускал мимо ушей сигналы и дергал не те канаты, и ронял ящики, и покорно, с потерянным видом стоял перед режиссером, осыпавшим его бранью; когда Нелли Бад лежала без сознания на узкой кровати, рядом с которой стоял стул с цветами Фредерика; когда леди Мэри сидела, тихая, безукоризненная и печальная, за нескончаемым обедом; когда Чака видел во сне Салли, и охоту, и зайцев, и опять Салли, – в Сохо некий человек, постучав в дверь, спокойно ждал, когда его впустят в дом.

Это был молодой человек, проворный, сильный и решительный. На нем был вечерний костюм, словно он только что покинул званый обед или оперу, в руке он держал трость с серебряным набалдашником, которой легонько постукивал по ступеньке в ритме популярной песенки.

Вскоре дверь отворилась.

– А‑а, – произнес мистер Уиндлсхэм. – Входите, входите.

Хозяин отстранился, давая возможность гостю пройти. Это был офис, которым мистер Уиндлсхэм пользовался для таких дел, которые не должны были как‑то связываться с «Балтик‑Хаус». Он тщательно запер дверь и провел молодого человека в теплую, хорошо освещенную комнату, где, поджидая гостя, читал роман.

– Пальто и шляпу, мистер Браун?

Мистер Браун отдал то и другое хозяину и сел, равнодушно поглядев на открытую книгу. Мистер Уиндлсхэм заметил его взгляд.

– «Как мы теперь живем», – сказал он. – Энтони Троллопа. [7]Увлекательная книжка о финансовых спекуляциях в мире литераторов и издателей. Вы любите романы, мистер Браун?

– Не, нащет чтения я не очень, – сказал мистер Браун.

У него был странный акцент, мистер Уиндлсхэм никак не мог соотнести его с каким‑нибудь сословием или районом, какие были ему ведомы. Мистер Браун говорил так, как заговорят люди в будущем: сто лет спустя такая речь станет обычным явлением, но нельзя же было ожидать, что мистеру Уиндлсхэму это могло быть ведомо.

– Не, время для книжек вроде как не хватает, – продолжал он. – Мне бы классный какой мюзик‑холл, это всегда пожалста…

– Ах, да, мюзик‑холл. Ну а теперь к делу. Вас мне рекомендовали, отменно рекомендовали, и не в последнюю очередь за то, что вы действуете самостоятельно и осмотрительно. Надеюсь, мы можем беседовать с полной откровенностью. Как я понял, вы убиваете людей.

– Это точно, мистер Уиндлсхэм.

– Скажите, убить женщину труднее, чем мужчину?

– Не‑а. Женщина по природе своей вроде как не такая быстрая и сильная, как мужчина, верно?

– Я спросил не совсем про это… Ну ничего. Многих ли вы убили, мистер Браун?

– А вам зачем это знать?

– Я хочу лично увериться в данных вам рекомендациях.

Мистер Браун пожал плечами.

– Двадцать одного, – сказал он.

– Истинный профессионал. Каким же методом вы обыкновенно пользуетесь?

– Да разными. Как все сложится. Если есть выбор, по мне самое клевое дело – нож. Работа с ножом – это вроде как мастерство.

– А для вас это важно – мастерство?

– Я горжусь своей работой, как любой профи.

– Совершенно верно. Сейчас на меня работают двое, которым, к сожалению, до профессионализма весьма далеко; я никогда не мог бы доверить им такую работу, как эта. Скажите, каковы ваши планы на будущее?

– Что ж, у меня есть свои амбиции, мистер Уиндлсхэм, – сказал молодой человек. – В Лондоне, да и на континенте работенка, ясное дело, постоянная, но не так чтоб значительная. Я так кумекаю: мое будущее – за океаном. Американцев я уважаю, бывал там пару раз. Мне по нраву тамошний люд, нравится их житуха. Думаю, там у меня дела пойдут что надо. Бабок я прикопил малость. Мой гонорар за это дельце кое‑что добавит в кубышку. Еще несколько таких заказов, и – только меня здесь и видели. А почему вы спрашиваете? Вашей… э‑э… фирме вскорости может понадобиться профи вроде меня?

– О, я полагаю, да, – сказал мистер Уиндлсхэм, и его очки в золотой оправе сверкнули.

– И кто клиент? – осведомился мистер Браун, вынимая записную книжку и карандаш.

– Молодая женщина, – сказал мистер Уиндлсхэм. – С огромной собакой.

Date: 2015-07-25; view: 281; Нарушение авторских прав