Часть вторая

Что еще более важно, женская идентичность должна основываться на «красоте», чтобы мы оставались зависимы от внешнего одобрения, уязвимы, чтобы наш жизненно важный чувствительный орган самоуважения оказался открыт всем ветрам.

Наоми Вульф

Я, повинуясь глубинному инстинкту, выбрала мужчину, который бросил вызов моей силе, выдвигал огромные требования, который не сомневался в моей храбрости, в моей силе, не считал меня наивной и невинной. Которому хватило смелости обращаться со мной как с женщиной.

Анаис Нин

Глава 7

КЭТИ

Призрак Голливуда

– Первый, прием. Котенок на пороге. Повторяю. Котенок на пороге.

– Понял, Второй. Дверь открыта. Следи за койотами. Множество койотов на улице.

– Понял, Первый. Мы поворачиваем.

Мои телохранители были серьезны, как тайные агенты, и вооружены примерно так же. Я сидела между двумя охранниками на заднем сиденье маленького лимузина, окна которого были затонированы так, что создавалось впечатление пещеры. Снаружи яркое майское солнце сияло над пальмовыми деревьями и тщательно политыми бегониями моего мини‑особняка на голливудских холмах. Меня наконец‑то выпустили из больницы. Теперь я могла стать узницей в собственном доме.

– Простите, мисс Дин – сказал один из телохранителей, набрасывая тонкое черное покрывало мне на голову. – Простая страховка. Эти окна не полностью непрозрачны.

– Без проблем, – сказала я из‑под покрывала. Мне нравилось прятаться.

Мы въезжали через открытые ворота двенадцатифутовой стены, которая окружала мой дом. Охранники блокировали небольшую толпу папарацци, высыпавшую из машин и фургонов. Мои адвокаты постарались в суде: фотографу, который снимал, как я горю, запрещено было ко мне приближаться. Еще как минимум двенадцать месяцев мне можно не бояться, что он выскочит на меня из засады. Однако другие койоты из «стаи папарацци» открыли охотничий сезон. Им нужно было только одно: первые, бесценные фотографии моего изувеченного лица.

А целью моей жизни стало не дать им этого добиться.

Десять секунд спустя ворота закрылись за лимузином, а телохранитель снял с меня покрывало. Ослабев от облегчения, я уставилась на итальянские кипарисы и средиземноморскую элегантность моего солнечного двора.

– Я хочу выйти.

– Еще пара секунд, мисс Дин. Давайте сначала заедем в гараж. Мы подозреваем, что на крышах домов выше по холму фотографы устроили несколько засад. Если вы выйдете сейчас, они вас увидят.

Я кивнула и замерла на сиденье, сражаясь с желанием выцарапаться из окна. Пот струился по лбу. На мне были шарф, солнцезащитные очки, рубашка с длинными рукавами, мешковатые штаны. Не говоря уже о тугой терапевтической маске, стягивающей всю голову, словно резиновый чулок. В таком наряде я могла запросто грабить банки. А под одеждой у меня был сделанный на заказ гимнастический костюм из того же материала, что и маска. Еще много месяцев этот костюм будет моей второй кожей. Теоретически, давление ткани заставит мою заживающую кожу формировать гладкую рубцовую ткань вместо варианта Фредди Крюгера.

Лимузин втянулся, насколько позволяла длина, в прохладное тихое нутро гаража, рассчитанного на пять машин. Только «Транс‑Ам» не хватало. Воры растащили обгоревший корпус на сувениры со свалки в Лос‑Анджелесе. Искореженный руль продавался на ебее.

Я все равно не собиралась его возвращать. Я никогда больше не буду водить спортивные машины. Быстрая поездка на лимузине от госпиталя домой – и та заполнила мою голову картинами погони и аварии. И пожара. Я внесла машины в растущий список моих фобий.

– Senora Кэтрин! Добро пожаловать домой! – Бонита и Антонио Кавазо подбежали встретить меня у машины. У меня подгибались колени, нервы были на взводе. Я почти упала на руки Кавазо. Эти супруги средних лет занимались моим домом и всем, что с ним связано. Они командовали горничными, поварами, садовниками, а сами жили в небольшом гостевом доме над бассейном. Теперь в особняке остались только они и я. Чем меньше людей меня видит, тем лучше.

– Вы убрали из дома все зеркала? – спросила я.

Они грустно на меня посмотрели и закивали.

Да, это была невротическая реакция, но я не могла себя видеть. Не только лицо, но и тело. Серпантин шрамов сбегал по моей шее, плечу, правой руке. Текстура и цвет перемешивались, словно моя кожа растаяла, а потом снова застыла. Рубцы охватывали даже часть моей когда‑то идеальной груди. Толстые шрамы стекали на правое бедро и ниже по ноге, как воспаленные вены. К тому же, если я снова посмотрю в зеркало, меня может ждать видение мрачного будущего. Я вздрогнула, представив, насколько плохо все еще может обернуться.

– Никаких зеркал, – с нажимом повторила я.

– Нет, зеркал нет. Пойдемте в дом, querita, – заворковала Бонита.

Я шла медленно, покачиваясь, опираясь на нее и Антонио. Ноги дрожали. Дойдя наконец до прохладного каменного холла, оформленного красным и черным, я так вымоталась, что не смогла даже плакать, увидев, что осталось в доме.

Дом был пуст.

Геральд оставил мне дом, но вывез из него всю мебель.

– Но у нас остался кабинет для гостей, оформленный в вашем любимом стиле, – заверила меня Бонита, утирая слезы. – Идите, посидите на балконе, я принесу вам выпить что‑нибудь холодное, а вы посмотрите на город.

– Grasias. Антонио, тканевые навесы на месте?

Он кивнул.

– Все, как вы просили. Каждый дворик и все балконы закрыты. Тентами. Боковыми панелями. Весь фасад занавешен прозрачными шторами. Вы можете сидеть снаружи, никто вас там не увидит. Я даже велел поставить закрытую беседку у бассейна.

– Grasias.

Меня беспокоили не только фотографы. Я не выносила солнца. Некоторые участки моей новой кожи были крайне чувствительны и легко обгорали. Я постоянно чесалась. Правая рука, скованная рубцовой тканью, требовала еще нескольких операций, чтобы растягивать кожу по мере заживления. Она казалась затянутой в резиновую перчатку. Подставить эту руку яркому солнцу Лос‑Анджелеса? Ни за что.

Кавазо помогли мне доползти до спальни, уютного кокона в теплых сине‑голубых тонах с вкраплениями розового шелка. Мебель была смешанной, частично английской, частично французской, в деревенском стиле. Золотистое дерево, простые формы. Большая кровать под кружевным балдахином. Высокие арочные окна фильтровали свет. Двойная дверь выходила на балкон, полностью закрытый маскировочным тентом. Из спальни можно было попасть в большую ванную и сауну, тренажерный зал, даже на маленькую кухню. Я сказала Боните и Антонио убрать все газовые плиты. Никакого огня. Только микроволновые печи.

– Ваши друзья прислали подарок, – сказала Бонита.

На туалетном столике стояла посылка от Дельты. Бонита и Антонио вышли, мягко закрыв за собой деревянные двери. Тишина оглушала. Одиночество затопило меня, проникая до самых костей.

Я сняла шарф, очки, рубашку, штаны и обувь, оставшись в уродливом облегающем костюме. Медленно стянула маску с лица, уронила на прохладный паркет.

И открыла коробку. Бисквиты Дельты и потрясающая сливочная подливка. А еще большой пергаментный конверт. На конверте было написано: «Добро пожаловать домой, Кэти». Квадратные печатные буквы, очень четкие, словно кто‑то рисовал их по трафарету.

А внутри оказались чудесные фотографии. Я тут же узнала место. Дом бабушки Нэтти, ее сарай, ее пастбище, Хог‑Бэк, олени, индейки, весенние цветы и закат.

Под ними была записка. Подписанная очень просто – «Томас».

Добро пожаловать домой. Дом ждет тебя.

Я прижала фотографии к груди и расплакалась.

Мне не хватало смелости приехать.

* * *

Моя новая жизнь в качестве Голливудской отшельницы вскоре устоялась. Мне еще требовались небольшие хирургические процедуры, но я могла вернуться к подобию нормальной жизни. Вот только определение «нормальная» теперь изменилось.

У меня не было ни прошлого, ни будущего. Я жила, как вампир в пещере за четыре миллиона долларов, избегала открытых окон и выходила наружу только по ночам. Поверх стягивающего костюма и маски я носила шарфы, толстовки, солнечные очки, шляпы. Я выглядела как леди‑мешок с логотипом Гуччи.

Большая часть времени проходила в ожидании очередной посылки с бисквитами, подливкой и фотографиями из Северной Каролины. Бывали недели, когда только мысли о новой посылке могли поднять меня из постели. Я читала книги серии «Помоги себе сам», хотя они и не помогали, смотрела безопасные кулинарные передачи, спала, плакала, расклеивала по комнате фотографии Томаса, фотографии дома, который я слишком боялась навестить. На одном снимке была рука, указывающая на цветок. Это, наверное, рука Томаса. Красивая рука. Удивительно молодая для лысеющего толстого дедушки.

Я не только никогда не увижу Томаса лично, я могу никогда не увидеть своего дома. В том, что ты богат и эксцентричен, есть свои выгоды: за определенную цену все приходит к тебе домой. Врачи, терапевты, сиделки, охрана. Я стала королевой пчел, запертой, в центре самого защищенного особняка к западу от Лос‑Анджелеса. Отшельницей из отшельниц. За двойными воротами.

Когда по телевизору показывали спичку или горелку плиты, меня тошнило. Даже кулинарный канал иногда пугал меня горящими десертами. Я не могла смотреть «Копов», потому что от вида автомобильных погонь у меня начиналась гипервентиляция. Когда приходило время для процедур вне дома – растяжек, шлифовки, чистки, всего болезненного и унизительного, – я нанимала закрытые фургоны, чтобы спрятаться от фотографов, так и шнырявших под моими воротами. И во время каждой поездки я дрожала, покрывалась холодным потом и молилась, чтобы мы не попали в аварию и не загорелись.

Мой развод с Геральдом должен был завершиться осенью, через несколько месяцев. Боль от его ухода проникала глубоко, но боль от моей собственной глупости была еще глубже. Как я могла быть такой дурой, чтоб выйти замуж за хладнокровного мелочного торговца? Мне было тридцать лет, когда я в него влюбилась. Я ждала этого возраста, чтобы связать свою жизнь с правильным человеком. Я собиралась выйти замуж только раз – и создать разумный, взрослый союз на всю жизнь. А вместо этого влюбилась в человека, который обращался со мной как с породистой кошкой. Которой можно похвастаться на выставках, а потом продать.

Геральд продолжал заниматься «Безупречностью», словно ничего и не случилось. Шумиха вокруг аварии стала хорошей рекламой. Я начала понимать, почему он запер меня в больнице. Он хотел, чтобы публика забыла обо мне – настоящей. Ему нужно было, чтоб женщины смотрели на мое лицо и покупали косметику, не думая о том, как выглядит моя обгоревшая кожа.

Он хотел, чтобы меня, настоящую меня, все забыли.

А я была только рада помочь.

– Вот что забавно, – сказала я Дельте во время одного из звонков. – В последний раз я говорила с мужем незадолго до того, как он передал со своим адвокатом бумаги о разводе. В тот раз я впервые почувствовала, что он меня искренне любит и принимает. Тот разговор, когда он нас с тобой познакомил. Он был чудесен.

– Почти как разговор с милым незнакомцем, – лукаво сказала Дельта.

– Да.

– Почему бы тебе не приехать в гости? Эти горы исцелят твое сердце. Ни фотографов, ни решеток, ни стен, ни занавесок. Томас отвезет тебя на Хребет Дикарки, в дом твоей бабушки. Тебе стоит познакомиться с Томасом.

– О, я пока не могу уезжать надолго. Не верь тому, что читаешь в таблоидах. Я не отшельница, все это часть терапии. Врачи полагают, что мое лицо можно полностью восстановить. У них потрясающие новые средства и техники пластической хирургии, которых ты и представить себе не можешь. Мой агент уже получает новые предложения.

Ложь, ложь, ложь.

* * *

Мой агент сидела у камина в моей пустой гостиной. Я расположилась на садовой скамье, там, где раньше стоял диван Геральда. На мне были маска, красивый шарф от Версаче и тренировочный костюм.

– Тебе не жарко во всем этом? – спросила она, дрожа от выставленного на 15 градусов кондиционера. – Как ты вообще терпишь… эту лыжную маску?

– Это часть терапии. Чем дольше я ее ношу, тем выше шансы, что моя кожа будет заживать гладко. Через несколько месяцев мое лицо будет прекрасно. Правда.

– Кэтрин, прости, но пришло время смириться с реальностью.

– Конечно! Ты сказала, что принесешь длинный список предложений, которые хочешь обсудить. Давай обсуждать.

– Я не стану советовать тебе принять эти предложения, но должна тебе их сообщить.

– Давай начнем с ролей в кино. Я хотела бы что‑то маленькое, стильное, независимое, может, даже от начинающего режиссера. Хм‑м. Мне будет так весело на зимней премьере. Мне нравится Юта, когда там идет снег. И все эти замерзшие мормоны.

Она уставилась на меня.

– Роли в кино? Нет. Это не предложения съемок фильма.

Я знала, что нет, и знала, что мое лицо никогда не будет красивым или даже нормальным. Но мне нужно было сохранять лицо. Забавный каламбур.

– Ладно, хорошо, с фильмами можно подождать. Что еще у тебя есть?

– Предложения написать книгу с подробным рассказом об аварии. Права на экранизацию этой книги. Приглашения на ток‑шоу, где ты расскажешь о происшествии. Лари Кинг и Опра – Опра, конечно же, хочет получить тебя первой. Она никогда не подбирает за Лари объедки.

– Я не хочу говорить об аварии. Я хочу играть.

– Хорошо, давай посмотрим, что с ролями. Это не фильмы, но тебя зовут на продолжительное время в телесериалы.

– Отлично, я смогу начать новую фазу моей карьеры на маленьком экране. Для начала. Возможно, стану звездой собственного сериала. Чего‑нибудь стильного. Романтической комедии. НВО или Шоутайм. У них есть неплохие сериалы, которые нравятся умным людям.

Агент отвернулась и закашлялась.

– Вот из чего ты можешь выбирать: сериал «Закон и порядок» – стоическая жертва пожара, чей муж был убит бывшей женой; молодой врач со шрамами от ожогов в «Скорой помощи»; «Бостон легал» – идеалистичный адвокат обвинения, которой плеснул в лицо кислотой мстительный преступник.

– Ты шутишь… правда? Я что, новая икона жареного стиля? Когда в базе подбора актеров набирают «жареная актриса», выскакивает моя фамилия?

– Послушай, я же только посредник.

– А ничего лучше у тебя нет?

– Вот, последнее, но важное. У тебя запросы от десятка главных журналов. Все хотят получить эксклюзивные права первыми напечатать твои фото после аварии. «Вэнити Фэйр» обещает тебе место на обложке, если ты согласишься позировать обнаженной для Энни Лейбовиц.

Позировать обнаженной?! Голой и со шрамами? Посмотрите на уродку. Я мысленно посмотрела. Внутри какая‑то часть меня заскулила и уползла в норку.

– Ты с ума сошла? – тихо спросила я. – Я все еще могу играть. Я хорошая актриса. Господи, да меня выбрали новой Элизабет Тейлор, пригласив сниматься в «Гиганте».

– Милочка, сейчас ты Лиз после Ричарда Бартона. Ты Элизабет Тейлор, которая хватается за возможность сыграть маму Уилмы в экранизации «Флинтстоунов». Прости.

– У меня остались мой талант и моя личность.

– Тебя ценили благодаря твоей внешности. Ты была особенной. Без лица ты всего лишь одна из тысяч актрис. Ты не можешь увлечь людей сексуальным телом. Тебе нельзя носить короткие платья и платья без рукавов.

– Я же не просто мясной набор. Женщины состоят не только из тела.

– Не в этом бизнесе. И ни в одном из бизнесов, на которые любят смотреть мужчины. Телевидение, фильмы, видеоигры… Посмотри на репортеров по любому кабельному каналу. Детский размер и только до тридцати пяти лет.

– Это же мир новостей.

– Да? Ты считаешь, Рашель Рэй стала звездой «Фуд Нетворк» потому, что она хорошо готовит?

– А Пола Дин? – огрызнулась я. – Она старая, седая, похожа на всеобщую мамочку и…

– И вот она действительно хорошо готовит. А ты не можешь даже сварить спагетти.

– Ладно, ладно. Но почему я не могу играть главные роли? Посмотри на успешных актеров с лицом, как лежалая пицца, – им достаются сильные персонажи…

– Потому что у женщин со временем появляются морщины. А у мужчин черты характера. Да, поговорка правдива, Кэтрин. Двойные стандарты действительно существуют. Женщины становятся толстыми. Мужчины могут быть только «в теле». Женщин бросают ради молоденьких жен. Мужчины… получают молоденьких жен. В большинстве случаев право выбора принадлежит мужчинам. Они контролируют большую часть денег. И не сразу понятно, почему, несмотря на десятки лет борьбы за права женщин, мужчины все равно диктуют нам правила. А мы, женщины, им это позволяем. Мы предательницы своего пола.

– Я никогда не думала, что ты можешь так смотреть на вещи. Ты ненавидишь мужчин?

– Нет, поодиночке они великолепны. Но стоит собраться группе, и тут же получишь тиранов, которые размахивают пенисами. А женщины им это позволяют. Мы из кожи вон лезем, чтобы они были довольны. Мы не хотим быть некрасивыми, ширококостными или толстыми плоскогрудыми стервами, которых они игнорируют. Мы знаем, что они обожают смотреть на красоток. Красивых и молодых женщин. И мы сами поддерживаем такое положение вещей ради размножения. Сами себя его лишая.

– Но это неправда! Посмотри на женщин, которые добились успеха благодаря уму и тяжелой работе.

– Это исключения из правил. Скажи об этом любой толстой домохозяйке или просто несимпатичной девушке. – Выражение ее лица вдруг стало отстраненным и злым. – Я росла в Миннесоте и хотела стать фигуристкой. Родители тратили все на мои тренировки. Я была настоящим спортсменом, Кэтрин. У меня были силы и достижения. Но когда важные тренеры начали отбирать девушек с лучшими шансами на чемпионство, кого тренировать для олимпийских игр, меня даже не пригласили на соревнования. Не потому, что у меня не было таланта или упорства. Нет, я просто была недостаточно привлекательной.

– Но ты могла бы заняться бегом на коньках. Или хоккеем на льду. Или… – Внезапно я поняла, как глупо это звучит. – Мне жаль, – сказала я устало. – Помнишь старую рекламу по телевизору, в которой модель говорит: «Не нужно ненавидеть меня за мою красоту»? А все ненавидели ее за эту фразу. Я никогда не понимала – почему. Я думала, что это шутка. Я не просила рожать меня красивой. Понимала, что красота дает мне множество преимуществ, но я ведь их не просила. Теперь я понимаю, почему другие люди возмущались моими привилегиями, но я же не могла бросить все и не воспользоваться своим шансом!

– Кэтрин, моя еврейская бабушка говорила: «Жизнь – как букет роз, bubelah. Кто‑то получает всю охапку сразу. А кто‑то собирает по цветочку, чтобы однажды ахнуть – да у меня же целый букет!»

– Я тяжело работала, чтобы заслужить мои розы!

Она вздохнула.

– Я знаю, но ты начинала с такой охапкой, о которой другие могли только мечтать. А ты всего лишь продавала лилии… Розы… Не важно. Кэтрин, радуйся тем розам, которые у тебя уже есть. Возможно, тебя ждут новые. Ждут, когда ты найдешь их там, где никогда раньше не искала. Твоя карьера – та, о которой ты мечтаешь, – закончена. Уезжай из Лос‑Анджелеса, подальше от этого бизнеса. Забудь о привычной жизни. Найди себе хобби. Выйди замуж за хорошего парня, заведи детей. Ты богата, тебе не нужно беспокоиться о деньгах, можешь основать благотворительный фонд или что‑то другое. Ты хороший человек. Ты умница. Ты сможешь начать новую жизнь.

Она встала.

– Или можешь до самой смерти играть жертву ожогов.

Я не ответила, слишком боялась заплакать. Она пожала мое здоровое плечо и ушла.

А я отправилась в постель.

* * *

Консультация с Люси, Рэнди и Джуди была одной из тех поворотных точек, на которые я позже, гораздо позже, оглядывалась с мыслью, что именно они закалили мой характер. А в то время встреча добавила еще одну соломинку к тяжкой ноше. Дамоклов меч на самом деле вовсе не меч, это тысячи относительно безвредных игл, которые висят над головой и падают, как вода в китайской пытке, одна задругой. Одна «последняя соломинка» за другой…

– Привет, ребята, – пропела я, когда трио возникло на пороге моей спальни. Я стояла перед ними, отчаянно изображая беззаботность, одетая в черную футболку и черные слаксы. Без маски. Мои отрастающие волосы вились темной копной, придавая мне сходство с Мо из «Трех Комиков».

– Добро пожаловать в логово Призрака! Давайте, покажите свое волшебство.

Мой голос звучал радостно, я несколько часов репетировала эти слова.

Все трое с ужасом уставились на меня. Джуди пробормотала:

– Господи, как тебя жалко. Я не знала, что все так плохо.

Люси расплакалась и кивнула.

– Мы думали, что слухи преувеличивают.

Рэнди же просто попятился к двери, схватившись за сердце.

– Мне нужно подышать, – охнул он. А когда чернокожий парень бледнеет, сразу ясно, насколько все плохо.

Вот и закончилась моя группа поддержки. Их очевидная жалость стала для меня неожиданным шоком. Я отмахнулась.

– Спасибо, что пришли, но давайте перенесем встречу, а? У меня впереди еще несколько операций на лице. В следующий раз я буду выглядеть куда лучше. И мы все вместе посмеемся над вашей реакцией. Ладно?

Они сбежали так быстро, как только позволяли гипервентиляция и остатки хороших манер. Я подошла к столу и вычеркнула всех троих из адресной книги. Не будет больше никаких сессий со стилистами.

Ту ночь я провела вне дома. Лос‑Анджелес мерцал огнями под прекрасной одинокой луной. Я сидела у бассейна, опустив босые ноги в воду, смотрела на отражение луны и плакала от отчаянья. Я не могла заставить себя взглянуть на свое отражение в воде.

Покопавшись в своих лекарствах, я нашла баночку таблеток, которые перестала принимать несколько недель назад, когда смогла терпеть боль и без них. Высыпав капсулы на обожженную ладонь, я пересчитала их, по одной сбрасывая обратно в баночку. Обезболивающее на основе опиума глухо стучало о пластик. Клад. Клад. Клад.

Запить их бутылкой бурбона – и они навсегда избавят от боли. Эту мысль я решила запомнить.

* * *