Глава 2. Четыре года назад, только приехав в Ков, я влюбился в ферму Кэтрин Дин с первого взгляда

ТОМАС

Хребет дикарки

Четыре года назад, только приехав в Ков, я влюбился в ферму Кэтрин Дин с первого взгляда. Я прибыл сюда дождливым летним утром, на рассвете, оседлав свой большой Харлей, который купил, уезжая с Манхэттена. Я просто ехал, подыскивая себе местечко, где могу провести некоторое время в одиночестве, среди незнакомцев, которые не будут мешать мне пить и горевать. Горы Северной Каролины, покачивая бедрами, соблазнили меня свернуть с дороги на Восточном Берегу, где я намеревался провести лето, накачиваясь водкой на пляжах Флориды. Я никогда не думал, что Блю‑Ридж Маунтинс на юге могут соперничать с Адирондаком и затмить Нью‑Йорк своим потрясающим видом.

В детстве отец брал нас с братом с собой, когда уезжал на работу в пансионатах Адирондака, где древние особняки возвращали нас в прошлое, напоминая о своих хозяевах – сверстниках и соратниках Вандербильда. Наш отец, искусный плотник, был тем еще сукиным сыном, совершенно не склонным к сантиментам. Он изводил Джона насмешками по поводу лишнего веса и называл меня девчонкой за то, что у меня обнаружился талант к живописи и архитектуре. Он все силы вложил в то, чтоб мы мечтали плюнуть ему на могилу.

Но он дорожил памятью нашей матери, которая умерла слишком рано. Мы с Джоном ее не помнили, но никогда не сомневались, что отец ради нее и нас готов броситься под поезд. Он был одержим своим делом. Для него исторические постройки в Адирондаке символизировали дух плотничества. Мы могли любить или ненавидеть его, но не уважать его преданность своему делу было невозможно. Он учил нас отвечать за свои слова, чувства и дела, создавать целые миры топором, пилой и голыми руками. Отец закончил всего восемь классов, так что не мог описать свое восхищение архитектурой «девчачьими» красивыми словами, которых не терпел, но мы видели его уважение и трепет перед старыми домами. Он восхищался каждой деталью.

В первый же день, когда меня занесло в Ков, я увидел Кафе на Перекрестке, дружественный форпост среди всей этой дикости, вспомнил отца и почувствовал, как отступает одиночество. Дым поднимался из труб кафе, машины уже забили парковку, но я не остановился на завтрак. Руби‑Крик Трейл, старая грунтовая дорога, пересекавшаяся с Трейс возле кафе, увела меня в то утро в лес.

Я всего лишь искал уединенное местечко, где можно было бы бросить свой спальник. Я не знал тогда, что следую за призраками по пути настолько древнему, что самые ранние французские разведчики писали о нем в 1700‑м. А до того чироки вырезали путевые метки на скалистых обрывах. Петроглифы еще виднелись – на камнях, которые были слишком велики, чтоб их украсть, – и они заворожили меня. Я съехал с Руби‑Крик и оказался в глубокой сказочной лощине, поросшей папоротником.

Заблудился.

Оставив мотоцикл, я взобрался на утес, чтобы сориентироваться. А на вершине с удивлением обнаружил заброшенное поле. Молодые елочки сражались с высокой травой. На покосившихся ореховых столбах ограды блестела роса. Столбы выгорели до серого цвета. Пастбищный луг исчезал за изгибом леса, словно зеленая река, огибающая утес, и я просто не мог по нему не пройтись.

Шагать пришлось долго, но, взобравшись на следующий холм, я замер. Там, глядя на меня с противоположного края долины, заросшей гигантскими дубами и тополями, сияя в бледных рассветных лучах, среди выбеленных временем амбаров и обрушившихся беседок, среди остатков когда‑то пышных цветочных клумб на дворе мерцал волшебными оттенками золотого и розового классический рукотворный коттедж.

Такие дома порой показывают в фильмах – вы видели множество подобных в любом районе Америки. Это сильные, маленькие, гордые дети практичности и красоты. Некоторые украшены резьбой и завитушками, некоторые – нет; этот, скрытый посреди высокогорных ферм, был настоящей жемчужиной плотницкого искусства.

Я помчался к нему, как сумасшедший влюбленный, я прорывался сквозь заросли густой травы и путался в елках. Взлетев на широкие каменные ступени, я стоял и глазел на изогнутую арку высеченного из камня навеса над крыльцом. Я с десяток раз обошел дом по периметру, восхищаясь тяжелыми балками и перемычками, крышей, которая отдаленно намекала на азиатские пагоды. Я гладил камни каминной трубы и фундамента, срывал длинные лозы, которые тянулись до самой крыши и угрожали закрыть широкое остроконечное окно мансарды.

И плевать мне было, что кто‑то может возмутиться проникновением в частные владения. Я прикладывал ладони к глазам, заглядывая в окна, любовался мраморными полами и ореховыми панелями на стенах, встроенными шкафами из вишневого дерева и колоннами в дверных проемах. Я повторял: «Вы только посмотрите на это, Господи, вы взгляните на это», словно все призраки с дороги пришли сюда со мной на экскурсию.

И наконец, когда у меня уже закружилась голова от восхищения, я смог отойти и полюбоваться самими окнами. Витражи перекликались друг с другом, формируя единый геометрический рисунок. Солнце отражалось в крупных, размером с горошину, рубинах и сапфирах, вставленных в оконные переплеты. Дом был украшен ожерельем из рукотворных окон, декорированных местными драгоценными камнями. Мой старик, хоть и скрипел на мои художественные описания, но наверняка восхитился бы этим домом, как и я. Но дому срочно требовался ремонт. Упавшая ветка дуба пробила дыру в крыше. Несколько окон треснули. Термиты уничтожили несколько стропил.

Этот дом нуждался во мне.

Дом Нэтти на Холме Дикарки – так его называли. Я выяснил это, когда вернулся в кафе за информацией. Толпа туристов заскрипела, когда я вошел в главный зал через переднюю дверь. Борода, волосы, старые джинсы, налитые кровью глаза, потертая косуха. Знаю, я выглядел как источник проблем. Кто‑то нырнул через черный ход и предупредил Дельту, что Ангел ада забрался в ее столовую.

Она вышла, чтобы убедиться лично. И мило улыбнувшись мне, протянула чашку горячего кофе, а потом громко, чтобы все встревоженные посетители наверняка услышали, сказала:

– Здоровяк, ты выглядишь так, словно загнал себя до полусмерти. Лучше присядь со мной и попробуй наш бисквит.

С тех пор я платонически влюблен в Дельту.

Она сидела напротив за столом, застеленным клетчатой клеенкой, и отвечала на все мои вопросы о брошенной ферме и потрясающем доме. Мэри Ив Нэтти была бунтаркой, чудачкой, одной из первых феминисток, сохранившей свою девичью фамилию даже после брака, – она была легендой. Она унаследовала ферму от своих родителей, которые сколотили состояние бутлегерством, продажей лучшего самопального рома и бурбона в Северной Каролине.

Родители Мэри Ив построили этот удивительный дом, когда Мэри была еще ребенком. Даже тогда дом вызвал пересуды по всем горам. Нэтти выбрали богатый, современный эскиз в стиле «искусства и ремесла», модель «Голливуд», в каталоге Сирса и Робака, отправив по почте в чикагское отделение Сирс чек на пять тысяч двести сорок два доллара – потрясающую сумму по тем временам. Эта экстравагантная покупка по почте сделала их фольклорными персонажами для целого горного региона, разозлив легионы налоговых агентов, которые так и не смогли доказать, что у Нэтти не хватило бы честных денег на рубины в окнах.

Сирс доставил бунгало на три спальни на поезде, из северных лесных складов. Все – включая половицы, каминные доски, шкафы, окна, двери, элементы отделки, даже кедровую дранку – прибыло в Эшвилль в Северной Каролине, запакованное в ящики и мешки. Френклин Нэтти, отец Мэри Ив, провез материалы в Кроссроадс‑Ков по пятидесяти милям жутких горных дорог на телегах, запряженных мулами. А затем вместе со своей командой собрал дом на ферме у хребта.

Готовый коттедж был произведением ремесленного искусства. Мэри Ив позже украсила его, оттенив совершенство мелочами: наборной паркет и керамическая стойка на кухне, витражная окантовка для окон и двери… Дом был одним из немногих сохранившихся нетронутыми примеров работ Сирса. Другого подобного сокровища в стране просто не было. И у меня в голове не укладывалось, как можно было его бросить. Историческая реликвия просто простаивала. Заброшенная, пустая, оставленная гнить. Кощунство.

Было ясно, что Бернард Дин, владелец фермы и богатый адвокат в Джорджии, просто плевать хотел на унаследованный от тещи участок в горах. Я разбил лагерь возле кафе и развернул кампанию по покупке этой фермы. Я послал Дину десятки предложений, одно щедрее другого.

Дин на все отвечал отказом. Он даже не говорил со мной. После его смерти я попытался связаться с его наследницей, знаменитой Кэтрин, но безуспешно. Одни лишь письма от адвокатов, советовавших мне забыть об этом деле, не пытаться снова связаться с мисс Дин и не пересекать границ ее собственности.

Я же, естественно, границы пересекал. И чинил дом с тех самых пор. Много ночей я спал на крыльце дома среди инструментов и материалов. Смотрел, как грозы величественно близятся с западного горизонта, от соседа Десяти Сестер, Блэк‑Хог‑Маунтин, заслонявшего небо. Потом видел снег, засыпавший дубы, и как осень красит красным и золотым окрестные леса.

Все в Ков знали, что у меня затяжной роман с домом Нэтти, но никто не был против. В Кроссроадс любовь к коттеджам не осуждалась.

Примерно в это же время по соседству с домом я начал заниматься хозяйством. Тридцать акров земли я выиграл в покер у зятя Дельты, Джо Уиттлспуна, неудачливого фермера Санты Уиттлспуна. Дом Нэтти стоял с одной стороны Хребта Дикарки, новоявленный «дом Меттенича» – с другой. Я построил хижину на своей земле и, когда не напивался, ухаживал за виноградником. Я не был ни фермером, ни виноделом, меня гнала другая потребность. Я хотел, чтобы новая жизнь пустила корни в глубь здешнего хребта. И плевать, что свою жизнь одной темной пьяной ночью я вполне могу оборвать.

* * *

Шериф Пайк Уиттлспун, угрюмый любитель манипулировать, не был Энди Тейлором из Мэйберри, нет, он был прагматичным стражем порядка в округе Джефферсон, к которому относился Кроссроадс‑Ков. Он мог найти заблудившегося ребенка по следам на голых камнях, уговорить избитую жену подать заявление на мужа, мог разгромить нарколабораторию голыми руками. Они с Дельтой поженились, когда им было по шестнадцать лет, – тридцать пять лет назад, – и с тех пор он боготворил землю, по которой она ходила. Он был другом своему сыну, коротко стриженному бывшему военному с крайне шаткой нервной системой, он яростно защищал от любых невзгод детей Джека и Беки, своих внуков. Он был официальным защитником интересов своего неуравновешенного старшего брата, Джо, любителя марихуаны Санты Уиттлспуна.

Высокий и тяжеловесный, Пайк был грузнее меня, но не мог смотреть поверх моей головы, не запрокинув свою. Он был местным воплощением системы правосудия. И никогда не критиковал меня, когда я был пьян, а я не давал ему повода применять ко мне меры.

– Томми, сынок, – сказал он мне вскоре после моего приезда в этот городок, дав понять, что относится ко мне отечески, но при этом в отношениях мне присвоен более низкий чин, – если ты хоть раз сядешь за руль своего говенного «винтажного» грузовика в пьяном виде и попытаешься гонять свою «винтажную» рухлядь по моим дорогам, я клянусь обрядить твою «винтажную» задницу в полосатые штаны и заставить тебя разбрасывать местный навоз по «винтажным» тюремным огородам.

Вот поэтому большую часть времени я спал в кузове своего грузовичка под дубами.

Рассвет воскресенья я встретил у своей хижины, пытаясь вместе с потом выгнать остатки субботней тоски и последствия полной бутылки водки. Двойные ручки ручного бура в который раз сорвали мне мозоли на руках. Кровь, пот, слезы. Удобрения для матушки‑природы. Срывая мозоль за мозолью, я возделывал свой виноградник, отдавая дань витражным окнам Фрэнка Ллойда Райта[5].

Я как раз закончил устанавливать последнюю подпорку в правом верхнем углу геометрического рисунка. Абстрактного «Древа Жизни» Райта. Изначальный рисунок можно было увидеть на витражном окне исторического дома в Буффало, штат Нью‑Йорк. Моя версия была длиной в шестьсот футов и шириной в четыреста. Вскоре ее будет видно с небольших самолетов и дельтапланов. Когда я закончу устанавливать опоры и высаживать виноград, моя работа затмит рисунки в пустыне Наска в Перу.

В голове стоял туман, но грохочущий звук все равно добрался до мозга. Несколько секунд я пытался его игнорировать, измеряя глубину ямы для новой опоры. Мне хватало проблем с похмельем и работой, сил на сторонние раздражители не осталось. Но звук становился все громче, и мне пришлось поднять голову.

Серо‑синяя патрульная машина Пайка с ревом сирены и блеском мигалок вынырнула из леса. Я уронил рулетку. Сердце сжал невидимый кулак, и на миг я снова с ужасом увидел, как падают тела на улицу Манхэттена. Врач называл такие реакции «проявлением посттравматического синдрома». Я называл это «разумной реакцией».

Пайк затормозил в сантиметре от моих рабочих сапог. Я отложил бур и поправил треножник нивелира, дав себе несколько секунд на то, чтобы подышать.

– Только не начинай с лапши, Пайк. Говори сразу. Что‑то случилось с моим братом? Или с его женой, или с детьми, или…

– Расслабься. Твой брат и его семья в полном порядке. Томми, сынок, какого черта у тебя нет запасного телефона?

Я выдохнул.

– Дельта, Джеб… Бэнгер? Все в порядке?

– Да. Но Дельта хочет тебя увидеть, и срочно. Ей нужна твоя помощь.

– Какая?

– С Кэтрин Дин.

– Дай угадаю. Менеджер Кэтрин Дин наконец послал личный ответ на одно из писем Дельты, и Дельта так обрадовалась, что хочет показать это всем и каждому в Кроссроадс?

Шутки он даже не заметил. И что‑то в его лице заставило меня снова напрячься. Так смотрел Джон Уэйн, прежде чем сообщить мрачные новости группам «В песках Иво Джимы». А уж если он сглатывал слюну, прежде чем сообщать своим закаленным товарищам новости, дело было по‑настоящему плохо.

– Кэтрин Дин вчера попала в автомобильную аварию, – сказал Пайк. – Едва не сгорела заживо.

Он рассказывал мне подробности, я а чувствовал, как кровь отхлынула от головы к ногам. Си‑эн‑эн сообщали, что Кэтрин будет жить, но шрамы чудовищны.

– Жаль, – закончил Пайк. – Такая красавица. Глазами она похожа на Дельту.

Включился инстинкт самосохранения. Цинизм – отличный антидот для любителя принимать все близко к сердцу. Если Кэтрин Дин умрет, то, возможно, мне удастся выкупить ферму Нэтти. Нет, я не гордился этой мыслью, я просто признал ее наличие.

– С чего Дельта взяла, что я смогу помочь ее знаменитой кузине?

– Ты же знаешь, какие ниточки нужно потянуть в большом мире. Добудь нам прямой телефонный звонок в палату Кэтрин в Калифорнии.

Дельта и Пайк верили, что я могу творить чудеса, потому что один раз меня занесло на край скалы, Шишки Дьявола, куда отправился после возвращения из Ирака их сын Джеб. И я смог уговорить его не прыгать. Легко быть героем, когда ты накачан водкой и тебе плевать на собственную безопасность. Я покачал головой.

– Пайк, прости, но…

– Слушай, мы с тобой знаем, что богатенький муж Кэтрин Дин не позволит Дельте поговорить с врачами Кэтрин. Но что тебе стоит хотя бы попытаться помочь? Дельта терпеть не может, когда у ее родных проблемы. Даже если эти родные живут на другом конце страны и двадцать лет носа сюда не кажут.

В синем небе над горами парил ястреб. Охотился, пел свою хищную песню, взмывая, словно ангел, в восходящих потоках воздуха. Эта птица не знала ни прошлого, ни будущего, она жила одним величественным мгновением, и воздух ее держал. Ястребы – практики, им известен космический счет. В лучшем случае Кэтрин Дин плевать на Кроссроадс и бабушкино наследство, ей может не понравиться сама мысль о том, что дальние родственники навязывают свою помощь.

Но, в отличие от ястреба, меня преследовали кошмары, полные сожалений. И на моих плечах лежал груз плохой кармы, которую следовало отработать.

– Но ты можешь хотя бы выслушать ее? – настаивал Пайк.

Я кивнул.

Ястреб поймал идеальное течение и теперь парил, неподвижный, на невидимой ладони искупителя.

* * *

Дельта не была плаксой. Женщина, которая пахала как лошадь, чтобы ее ресторан приобрел такую славу, что южане начали называть его «настоящим бриллиантом среди дикой природы»; командовала буйным разношерстным семейством и одним бородатым пьяницей, привыкшим спать с козлом под ее дубом, – нет, такая женщина просто не могла сломаться и заплакать только потому, что кузина мужа ее кузины лежала в больнице Лос‑Анджелеса, искалеченная на всю жизнь.

– Жизнь бьет ключом, как бы тебе ни хотелось поставить ее на медленный огонь, – часто говорила Дельта. Особого смысла в этой фразе я не видел, но звучало многозначительно.

– Я хочу выяснить, в каком состоянии Кэтрин, – заявила она. – Ни больше ни меньше. А ты поможешь мне в этом, Томас.

Дельта, Пайк, и все многочисленное семейство Уиттлспунов собралось на кухне кафе. И все глазели на меня. Вокруг клубились ароматы еды. Деревянные двери были открыты, и, как обычно, только внешняя дверь не пускала бесчисленных кошек, собак, коз и белок в это райское местечко. Несмотря на прохладу весеннего утра, работал вентилятор. На столах у плиты уже стояла приготовленная еда, от запахов которой рот наполнялся слюной. Парковка была забита грузовиками и легковыми автомобилями. В выходные дни некоторые жители Эшвилля приезжали сюда по утрам только ради завтрака.

Но сегодня их не обслуживали, потому что Дельта и вся ее банда собрались на кухне и пытались задавить меня своей общей силой. На Юге это называлось «вцепиться взглядом».

– Ты из Нью‑Йорка, ты можешь это сделать, – настаивала Дельта. – У тебя есть связи.

– Несмотря на общую уверенность, – тихо сказал я, – не все в Нью‑Йорке связаны с мафией и не у всех есть друзья в шоу‑бизнесе. Дельта, последние несколько лет я пытался связаться с Кэтрин Дин, чтобы купить у нее ферму Нэтти. Безуспешно. Так с чего ты взяла, что сейчас мне удастся пробраться в ее палату?

Она взмахнула фартуком.

– Ты – моя единственная надежда! Когда я позвонила в ту больницу в Лос‑Анджелесе, они даже не ответили, как она себя чувствует! А когда сказала, что я родственница, мне ответили, что меня нет в списках. И я сказала: «Дайте мне поговорить с мужем Кэтрин, и я буду в вашем списке», а они сказали: «Для этого вам нужно пробиться через его агента». Это какому мужу нужен агент, чтобы принять звонок от семьи своей жены?

Пайк вздохнул и обнял длинной рукой ее узкие плечи.

– Милая, отец Кэтрин еще двадцать лет назад отрезал тебя и всех остальных горных родственников от их семейной фотографии. С тех пор ты всякий раз, когда пыталась с ней связаться, наталкивалась на агентов и адвокатов, помощников и бизнес‑менеджеров. А теперь ее муж построил вокруг нее ту же стену. Ничего нового. Ты не можешь помочь девочке, крошка. Просто не можешь. Да она, скорее всего, и не хочет твоей помощи.

– Но я этого не знаю. – Дельта махнула рукой в сторону маленького телевизора, висевшего на стене между проволочных полок со сковородками и кастрюлями. Си‑эн‑эн транслировали жуткие фотографии сгоревшей машины Кэтрин. – Все утро они только о ней и говорят, все новости только об этом! Член нашей семьи лежит сейчас на больничной койке, на другом конце страны, жутко страдает, и мы просто обязаны сказать ей, что у нее есть родня, которой не все равно!

– Если тебе станет от этого легче, – мягко сказал я, – я сильно сомневаюсь, что она сейчас в сознании. Жертвам огня несколько дней колют сильнейшие седативные препараты. Никто с такими ожогами не приходит в себя на следующий же день.

– Но она же очнется со временем, а когда очнется, ей нужна будет семья. Ее отец умер, мама тоже, все жуткие тетушки со стороны Динов из Атланты тоже либо умерли, либо в маразме. Я последний корень ее родового древа! Томас, ты же раньше был известным архитектором в Нью‑Йорке, твоя жена была из богатой… ну, у тебя было много связей. Ты можешь найти способ связать меня с Кэтрин.

Упоминание моей прошлой жизни было лишним. Я отвернулся. Клео хмуро на меня посмотрела.

– Не надо убегать. Иисус верит в тебя, даже если ты сам в себя не веришь.

– Иисус не знает меня так, как знаю я. – Я кивнул на прощанье и вышел. И успел пройти полпути к машине, прежде чем Дельта меня догнала. Маленькая, но упрямая, она загородила мне дорогу.

– Ты не можешь прятаться от мира до конца своей жизни!

Я ответил мрачным взглядом.

– Я не хочу ответственности ни за чью жизнь, кроме своей.

– Лжец! Если бы ты не хотел, мой сын был бы мертв! Ты рисковал своей жизнью, чтобы не дать Джебу спрыгнуть с Шишки Дьявола, а ведь в то время ты был здесь совсем новичком!

Только потому, что у меня личное неприятие людей, которые прыгают с высоты.

– Я знаю о фотографиях, которые ты держишь в машине! Я видела, как ты на них смотришь, когда думаешь, что остался один!

Я напрягся.

– Нужно научить Бэнгера блеять, когда он увидит, что ты за мной шпионишь.

– Ты заставляешь себя снова и снова переживать смерть жены и сына, так, словно если ты будешь достаточно сильно горевать, то сможешь вернуться в прошлое и изменить то, что случилось. Но ты не сможешь, Томас. Никто не в силах изменить прошлое. На что мы способны, так это извлечь из прошлого урок и изменить будущее. – Она схватила меня за руки. – Ты же знаешь, каково это – оказаться на дне глубокой темной ямы без единой искры света над головой. Там, в этой яме, сейчас оказалась Кэтрин. Стань ее светом, Томас. Стань ее светом.

Я стоял, опустив голову и втянув плечи. Я словно шагнул в цементных ботинках в удобную канаву. Медленное, привычное напряжение ног стало невыносимым. Словно лодыжки выворачивались, отрываясь. Трещали кости, рвались сухожилия, кровь из вен заливала мягкую глину заднего двора.

– Я сделаю несколько звонков, – сказал я ей. – Но пусть тебя это не обнадеживает.

Она взяла меня за руки и улыбнулась.

Уже обнадежило.

Date: 2015-07-25; view: 296; Нарушение авторских прав