Глава 8. Красота открывала все двери; она дарила мне вещи, которых я не ожидала, которых я определенно не заслуживала

КЭТИ

Груз одиночества

Красота открывала все двери; она дарила мне вещи, которых я не ожидала, которых я определенно не заслуживала. Тридцать лет назад так говорила Дженис Дикинсон, первая супермодель, которая появлялась на обложке «Вог» невообразимые тридцать семь раз на пике своей карьеры. Сейчас, когда ей исполнилось пятьдесят с чем‑то, Дженис пристроилась звездой реалити‑шоу на ТВ, а от ее высказываний краснели морские пехотинцы. Дженис говорила: лучше я буду честной сукой, чем сопливой жополизкой в сахарном сиропе.

Я тоже, подумала я. Если бы только мне удалось хоть на что‑то разозлиться.

Три тома мемуаров Дженис лежали у меня на кровати, рядом с ноутбуком, книгами с аутотренингами (которые не помогали), книгами о фобиях и панических атаках, феминистскими манифестами «Тайна женственности» и «Миф о красоте», Библией, книгой о дзен‑буддизме и «Унесенными ветром».

Скарлетт была совершенной королевой красоты. Дайте ей микрофон, спросите, чем она интересуется, и она улыбнется нежной улыбкой и тихо скажет срывающимся от волнения голосом: «Я хочу посвятить свою жизнь миру во всем мире». И будет при этом думать: Да пошел он, мир во всем мире. Я хочу денег, Тару, Ретта со стояком. Хочу, чтобы Эшли целовал мне ноги и делал прически. А Мелани? А пусть выкусит, святоша драная.

На противоположном конце комнаты, в изножье кровати, светился экран большого телевизора с плоским экраном. На нем оплывший, но хорошо оснащенный мужчина и женщина с мрачным лицом и красными метками от ударов на бедрах совокуплялись по‑собачьи на черном кожаном диване. На другом большом экране Мэри и Пол‑Пинты слушали Маленького Джо, то есть папу, как нужно жить на диком западе, в «Маленьком домике в прерии». Порно и «Маленький домик» обладали одной общей чертой: там никто не горел и ничто не напоминало реальную жизнь.

Идеально. Я не хотела даже слышать о реальной жизни. Я искала в Интернете биографии великих затворников – родственных душ. И не удивилась, когда узнала, что деньги приносят освобождение ментально неуравновешенным людям, возводят гладкую стену между бродягой, который прячется под мостом от собственных демонов, и Говардом Хьюджсом, который прячется от мира в личном отеле Лас‑Вегаса.

Я лежала на кровати, опираясь на подушки. На мне были только лечебный костюм телесного цвета и благословенная горнолыжная маска. Гарнитуру мобильного я прицепила к уху, прорезав в маске маленькую дырочку. Я почти что медитировала, прижав к груди одну из книжек Дженис, отстраненно просматривая порно и поедая бисквит от Дельты.

Фотографии дома бабушки Нэтти теперь занимали всю комнату. Многие я вставила в рамки, последние прикрепила к столбикам кровати. Я снова перечитывала книгу Дженис и восхищалась ее лихорадочными попытками выжить, благородной яростью, с которой она смотрела на мир. Я хотела понять, как людям удается разозлиться. Сама я злиться не могла и с каждым днем все глубже уходила в депрессию. Я искала метки на пустынной дороге без карты. Привет, собратья‑путешественники!

Должна признаться, что в моей жизни до жаркого я была воплощением Добродетели современного образа женщины: я не курила, не принимала наркотиков, не пила, не заводила скоротечных романов и осуждала незащищенный секс в интервью с Говардом Штерном. Я читала книги, где было много страниц мелким шрифтом, при случае посещала музеи, могла прослушать оперу от начала до конца и не заснуть. Я никогда не позировала обнаженной и не сверкала в фильмах голой грудью и задницей. Не то чтобы у меня было стойкое моральное неприятие идеи раздеться на публике. Просто мои тетушки из Атланты лишили бы меня членства в Младшей Лиге, а консервативное сердце папы могло не выдержать.

Я была совершенно правильной личностью.

А сейчас я покрылась хрустящей корочкой, смотрела порно, читала мрачные откровения и ждала, когда же смогу решиться на самоубийство. Я была слишком гордой, чтобы признаться кому‑то в своих странных страхах. Даже врачам, которые, конечно же, знали, что я спряталась в ящике Пандоры среди нездоровых идей, но они ничего не могли сделать без моего разрешения. Я же не собиралась позволить какому‑то психиатру записать подробности моего падения в кроличью нору. А что, если агентство национальной безопасности однажды, после апокалипсиса, заинтересуется всякими странными типами? Они наберут в строке поиска «шизоид», а я окажусь в базе не таких уж и тайных медицинских отчетов. Хотя к тому времени я точно буду на кладбище.

Я знала, что должна быть благодарна за то, что выжила, получила лучшую медицинскую помощь, какую только можно купить за деньги, что так богата и мне до конца жизни не придется работать; благодарна за бисквиты, за Томаса и его фотографии.

Но я не чувствовала благодарности, по крайней мере искренней, радостной. Я хотела вернуть свою старую жизнь. Я терзалась тем, что не могу испытывать благодарность за жизнь и богатство, я чувствовала вину за то, что была избалованной принцессой, которая непонятным образом вызвала ярость судьбы.

И вдруг мне показалось, что я знаю верный ответ.

Нужно договориться с Богом.

Некоторые люди обещали творить добро, чтобы Бог хранил их и тех, кого они любят. Мои молитва и просьба были проще: пожалуйста, Господи, подскажи мне, как стать счастливой с такой вот моей внешностью. Что я могла предложить ему из вещей, которые грели мое тщеславие, богатство, составляли мою личность?

– Поняла, – сказала я однажды вечером, присев на край кровати. – От‑кутюр.

И со всех ног помчалась в гардеробную. Мимо сауны, мимо массажного стола, мимо персонального салона красоты с личной установкой для эпиляции. Я рывком открыла двойную двенадцатифутовую дверь, щелкнула выключателем и уставилась на ряды дизайнерской одежды.

Если Бог сможет снова сделать меня красивой, если есть хоть надежда на это, я все платья отдам на благотворительность. Все творения Валентино, Донны Карен, даже моей любимой Веры Вонг. Я начала срывать ничего не подозревающие платья с вешалок.

Несколько часов спустя я отнесла в пустую гостиную то, что считала последней жертвой. Каждое платье я тщательно разложила на полу. Огромная комната казалась дизайнерской версией массового убийства. Но вместо меловых линий места упавших тел отмечали творения Ив Сен Лоран и Версаче.

Внезапно Бог заговорил со мной, или я заговорила с собой, а он слушал.

Кэтрин, я вижу, что ты оставила себе все платья с высокими воротниками и длинными рукавами.

Но, сэр, они могут прикрыть мои шрамы на шее и правой руке.

Ты собираешься надеть красивое платье и выйти на публику? Это что‑то новенькое. Если бы ты чувствовала себя уверенно с тем, как ты выглядишь, ты не старалась бы так сильно скрыть свои шрамы.

Что вы хотите сказать, сэр?

Что твоей попытке смириться со шрамами слегка не хватает искренности. На самом деле ты хочешь чуда. Но я не собираюсь его сотворить. Ты хочешь быть снова красивой. Не чувствовать себя красивой, а быть красивой лишь внешне. Так не получится.

– Значит, ты не получишь оставшихся платьев, – огрызнулась я и отправилась в постель.

* * *

На следующее утро, увидев разбросанную красоту, Бонита ахнула.

– Все? Вы хотите все отдать миссионерской школе моей сестры? – Так в шутку Бонита называла свою сестру, «сестра Сестра». Я и раньше делала щедрые пожертвования сестре Сестре, но никогда не делала ничего подобного.

– Все. Свяжись с аукционом, пусть продадут все это и перешлют деньги сестре Сестре. Хотя подожди. Почти все деньги. Я хочу, чтобы часть отправилась моей кузине в Северную Каролину.

– Но эти дизайнерские платья стоят как минимум два миллиона, а то и больше.

– Если бы. Сейчас, когда я стала уродливой и обо мне забыли, хорошо, если за них дадут половину того, что когда‑то заплатила я.

– Господь вас благослови, но…

– Просто скажите своей сестре, чтобы ее подруги‑монашки за меня помолились.

– Просто помолились? Да они возведут вас в ранг святой!

Я только хочу, чтобы люди за меня молились. Чтобы попросили у Бога новый шанс для меня. Или хоть подсказку, что мне делать с моей жизнью.

Она обняла меня и побежала звонить сестре Сестре в Мексику.

Я каждый день ставила на ночной столик баночку с таблетками. Высыпала их, пересчитывала, возвращала обратно.

Каждый день.