Мария и Марфа

Однажды Иисус с несколькими спутниками был приглашен на трапезу к двум сестрам; одну звали Мария, а другую — Марфа. От осведомителя Христос узнал, что произошло тем вечером. Иисус говорил, Мария сидела среди людей, внимавших ему, а Марфа готовила угощение.

В какой-то момент вошла Марфа и укорила Марию:

— У тебя хлебы сгорели! Послушай, не я ли просила тебя за ними приглядеть, а ты все напрочь позабыла! Разве я могу делать три или четыре дела одновременно?

— Я слушаю речи учителя; в сравнении с этим хлеб не так важен. Учитель с нами только на один вечер. А хлеба мы когда угодно поедим.

— Господин, а ты что думаешь? — воззвала Марфа. — Разве ей не следовало мне помочь, если я ее попросила? Нас здесь сегодня много; я не в силах одна со всем управиться.

— Мария, мои слова ты сможешь послушать снова, ведь есть здесь и другие, кто их запомнит, — сказал Иисус. — А если ты сожгла хлеб, то его уже никому не съесть. Ступай и помоги сестре.

Услышав рассказ, Христос понял, что и этому речению Иисуса пойдет куда как на пользу, если преподнести его как истину, а не как исторический факт.

В те редкие моменты, когда Христос оказывался рядом с Иисусом, он делал все, чтобы избежать встречи, однако время от времени его спрашивали, кто он такой и что делает, и не из числа ли он последователей Иисуса, и все такое. Христос легко справлялся с вопросами, изображая кроткую учтивость и дружелюбие и стараясь держаться в тени. По правде говоря, внимания на него почти не обращали, но, как любому другому, ему порою хотелось общения.

Однажды в некоем городе, где Иисус прежде не бывал и где его учеников почти не знали, Христос разговорился с женщиной. Она была из тех блудниц, которых привечал Иисус, однако не пошла на ужин вместе с прочими. Увидев Христа одного, без спутников, она сказала:

— Не хочешь ли заглянуть ко мне?

Зная, что это за женщина, и понимая, что никто их не увидит, Христос согласился. Он последовал за женщиной к ее дому, вошел внутрь вслед за нею и подождал, пока та заглянула во внутреннюю комнату — убедиться, что дети спят.

Она зажгла светильник, обернулась к гостю — и, вздрогнув, молвила:

— Господин, прости меня! На улице было темно, и я не могла разглядеть лица твоего.

— Я не Иисус, — сказал Христос. — Я — его брат.

— Ты так похож на него. Ты пришел ко мне за делом?

У гостя слова не шли с языка, но она поняла и позвала его к себе на ложе. Дело было сделано быстро, а после Христу захотелось объяснить, почему он принял приглашение.

— Мой брат считает, что грешники заслужат прощение легче, нежели праведники.

Я нагрешил очень немного: боюсь, недостаточно, чтобы заслужить прощение Божие.

— То есть ты пришел ко мне не потому, что я тебя соблазнила, а из благочестия? Мало бы я зарабатывала, если бы все были подобны тебе!

— Конечно, я соблазнился. Как бы иначе я смог возлечь с тобою?

— Ты расскажешь об этом брату?

— Я с братом почти не разговариваю. Он никогда меня не слушал.

— В твоих словах звучит обида.

— Я не обижен. Я люблю брата. На него возложена великая миссия, и хотелось бы мне служить ему лучше, нежели выходит на деле. Если слова мои невеселы, так, наверное, лишь потому, что я сознаю всю глубину моей неспособности уподобиться ему.

— А ты хочешь быть как он?

— Более всего на свете. Он все делает по страсти, а я — по расчету. Я способен видеть дальше, чем он; я вижу последствия того, о чем он и не задумывается. Но в каждое свое действие он вкладывается целиком, без остатка, а я всегда хоть что-то да придерживаю — из осторожности, из опасливости, или потому, что мне хочется скорее наблюдать и записывать, нежели участвовать в событиях.

— Если бы ты отбросил осторожность, тобою, возможно, тоже овладела бы страсть.

— Нет, — возразил Христос. — Есть те, что живут правилами и накрепко цепляются за свою высокую нравственность, потому что страшатся быть подхваченными ураганом страсти, а есть и другие — которые цепляются за правила, ибо страшатся, что никакой страсти нет и если они отпустят руки, то просто-напросто останутся на месте, нелепые и недвижные; а это для них невыносимо. Живя в тисках железной выдержки, они могут притворяться перед самими собою, что лишь грандиозным усилием воли обуздывают великие страсти. Я — один из таких. Я это знаю — и ничего не могу поделать.

— По крайней мере, знать о том полезно.

— Если бы мой брат захотел поговорить об этом, он бы сложил незабываемую притчу. А я могу только описать, что происходит.

— Описывать — уже кое-что.

— Да, кое-что — но очень немного.

— Так ты завидуешь своему брату?

— Я им восхищаюсь, я его люблю, я жажду его одобрения. Но до семьи ему дела нет; он сам так часто говорит. Если бы я исчез, он бы того и не заметил; умри я — ему все равно. Я все время о нем думаю, а он обо мне и не вспоминает. Я люблю его, и моя любовь меня терзает и мучит. Порою я чувствую себя бесплотным призраком рядом с ним; как будто настоящий — один только он, а я — иллюзия. Но — завидовать ему? Досадно ли мне, что столь многие щедро дарят ему любовь и восхищение? Нет. Я искренне верю, что он достоин всего этого — и даже большего. Я хочу служить ему… Нет, я надеюсь, что действительно служу ему — но он никогда не узнает, как именно.

— А в детстве тоже так было?

— Он частенько попадал в беду, а я его вызволял, или просил за него, или отвлекал внимание взрослых ловким фокусом или метким замечанием. Он никогда не благодарил меня; он принимал как должное, что я его непременно вызволю. А я и не возражал. Я был счастлив служить ему.

— Будь ты больше похож на него, ты не смог бы так хорошо ему служить.

— Я мог бы лучше служить другим.

— Господин, я — грешница? — вдруг спросила женщина.

— Да. Но мой брат сказал бы, что твои грехи прощены.

— А ты — скажешь так?

— Я верю, что это правда.

— Тогда, господин, не сделаешь ли для меня кое-что?

И женщина распахнула одежду и обнажила перед ним грудь, изъязвленную опухолью.

— Если ты веришь, что грехи мои прощены, пожалуйста, исцели меня!

Христос отвернулся, затем снова поглядел на женщину и сказал:

— Твои грехи прощены.

— А мне тоже должно в это поверить?

— Да. Должен верить я, и должна верить ты.

— Скажи еще раз.

— Твои грехи прощены. Взаправду.

— Откуда мне знать?

— Ты должна уверовать.

— А если я уверую, я исцелюсь?

— Да.

— Я поверю, если поверишь ты, господин.

— Я верю.

— Скажи еще раз.

— Я уже говорил… Хорошо же: твои грехи прощены.

— И все-таки я не исцелилась, — молвила женщина.

И запахнула одежды.

— А я — не брат мой, — отозвался Христос. — Зачем ты просила меня об исцелении, если знала, что я не Иисус? Я разве уверял, что смогу исцелить тебя? Я сказал тебе: «Твои грехи прощены». Если тебе недостало веры и после этого, так это твоя вина.

Женщина отвернулась лицом к стене и начала стягивать с себя платье через голову.

Христос вышел из дома. Ему было стыдно. Он зашагал прочь из города, нашел тихое местечко в скалах и помолился о прощении своих собственных грехов. И немного поплакал. Он боялся, что, чего доброго, явится ангел, и прятался там до утра.

Близилось время Пасхи, и люди, внимавшие учению Иисуса, вновь принялись расспрашивать о Царстве Божьем: когда настанет оно? Как мы его узнаем? Что нам делать, чтобы быть к нему готовыми?

— Вот как все будет, — сказал Иисус. — Была свадьба, и десять дев, взяв светильники свои, вышли навстречу жениху, дабы проводить его на брачный пир. Пятеро из них взяли светильники и ничего более, и масла про запас тоже не взяли; а остальные пять, оказавшись мудрее, взяли масла в сосудах своих.

А жених замедлил; время шло, и всех дев одолела сонливость, и задремали они.

Но в полночь раздался крик: «Он идет! Жених здесь!»

Девы тотчас же проснулись и принялись поправлять светильники свои. Сами понимаете, что было дальше: неразумные обнаружили, что масло у них закончилось.

«Дайте нам вашего масла! — попросили они у товарок. — Смотрите, светильники наши гаснут!»

И две дальновидные девы поделились своим маслом с двумя неразумными девами, и всех четверых ввели на пир. Две умницы отказались делиться, и жених не впустил их заодно с двумя неразумными.

А последняя мудрая дева сказала: «Господь, мы пришли праздновать твою свадьбу — все, вплоть до последней из нас. Если ты не впустишь нас всех, я лучше останусь с моими сестрами, даже когда масло у меня иссякнет до капли».

И ради этой девы жених отворил двери в брачный покой и впустил их всех. А теперь спрошу я вас: где оно, Царствие Небесное? В брачном покое? Вы так думаете? Нет, Царство было снаружи в темноте, там же, где мудрая дева и ее сестры, даже когда масло у нее иссякло до капли.

Христос записал притчу от слова до слова, но твердо вознамерился впоследствии улучшить эту историю.