Душа и материя в алхимии и современной науке

Западная алхимия ведет свое происхождение с александрийских времен, когда философское мышление древних греков соединилось с техно-магическим мышлением восточной и северо-африканской культур. Однако еще до этого, с седьмого по четвертый века до н.э, в греческой культуре произошел переворот, который мы можем назвать рождением западной науки, приведший в итоге к пересмотру образа Бога. Греки, почитавшие до этого сонм антропоморфных божеств, столкнулись с новым архетипическим образом — идеей единого божественного принципа вселенной, arche, как называли они его. Этот единый принцип был одновременно и духовным по своей сути, в разных доктринах представая в форме чисел у пифагорейцев, вихря у Анаксагора, бесконечности, сферы экзистенции, либо различных форм первоматерии: воды у Фалеса Милетского, одухотворенного пламени Гераклита, воздуха у Демокрита, четырех элементов в целом, а позднее, в философии стоиков — содержащей в себе все божественной пневмы, духа. Ранние боги, такие как Зевс, Гера и прочие, истолковывались как иллюзии либо, что случалось чаще, рассматривались через призму нового учения, так называемой герменевтики, как символы вновь открытого мирового божественного принципа. Зевса воспринимали как универсальную пневму, Марса (Ареса) как пламя, Геру-воздух, Деметру — землю и так далее.

Здесь не было четкого разграничения между духом и материей в том виде, в каком оно наличествует сейчас. Природа понималась древними греками как оживленная Мировой Душой, Мировым Духом, и этот психический принцип не был отделен от материи (исключая, пожалуй, лишь работы Парменида и Платона). Он существовал как внешний принцип, единовременно с материей. Значительная часть того, что понимается нами сейчас как область психического, принадлежала, с точки зрения, греков к сфере сверхиндивидуальной объективной мировой души.

По мнению стоиков, Арес/Марс, например, символизировал ярость, Афродита/Венера — любовную страсть, Афина-мудрость. Эти импульсы пребывают вовне и лишь внезапно, волей случая, завладевают человеком. Другая часть того, что мы называем душой, находится в различных частях человеческого тела, например, в диафрагме, первоначально означавшей именно легкие и только позднее саму диафрагму; в печени; в сердце; в мозгу. Улисс разговаривал с этими органами совершенно так же, как и с любым другим человеком. Позднее нашла свое широкое распространение пришедшая из Средней Азии астрология вместе с идеей о соответствии богов определенным психическим состояниям и настроениям. Сатурн, к примеру, означал депрессию, Венера — любовь, Гермес — гибкий, подвижный ум и так далее. Сочетание божеств в момент рождения той или иной личности — гороскоп — определяло психическую структуру этого человека.

Под влиянием восточной астрологии появилась также идея, непривычная для греческого ума, а именно идея о том, что некоторые базовые психические структуры, которые мы сейчас называем архетипами, связаны со временем и конкретными нуминозными моментами бытия (Такие нуминозные моменты времени греки называли kairos и означали они магические моменты синхронистичных событий. Как мы знаем, цивилизации Китая, майа и вавилонян соотносили определенный день календаря с конкретным божеством. Боги сочетались между собой в особый порядок и последовательно двигались по небосводу. Эти воззрения символизировали, как это показано в И Цзин, первые попытки понимания коллективного бессознательного, обусловленной игры архетипов). Такая, базовая для астрологии, идея появляется уже в работах алхимика Зосимы Панополита, продолжая играть огромную роль в поздней алхимии.

Почти полностью, однако (исключая учение Псевдо-Демокрита), в греческой науке отсутствовало понятие практического химического либо физического эксперимента. Это проявилось в другом месте, в виде так называемых техно-магических практик Средней Азии и Египта (Как говаривали римляне, Африка всегда приносит что-то новое). В древней металлургии Междуречья любые вещества имели божественное происхождение или были богами как таковыми. Как указывает Элиаде, медь, железо и бронза определенно считались божественными субстанциями. В Древнем Египте существовала аналогичная вера, но в еще больших масштабах, ведь даже на наивысшем уровне развития египетской культуры не ослабевал магический взгляд на материю и любые вещества как проявления божественного. Каменные изваяния, например, символизировали живые божества. Такая идентичность материального и нуминозного нашла свое ясное выражение в так называемом культе мертвых. Каждый умерший, по мнению древних египтян, становился Осирисом, сокрытым божеством подземного мира, причем достигалось это не через умозрительные рассуждения или аналогии, а конкретным, оперативным путем мумификации тела. Мумификация буквально превращала умершего в божество. Погружая тело в раствор каустической соды или окиси натрия, натирая тело маслом или заворачивая его в специальные повязки, жрецы трансформировали человека в бога, принятого в круг других богов во вселенной. Каустическая сода, на египетском neter, означала, кстати, также «бог». Омывание в neteris являлось буквальным обожением человека, а тесные полотняные повязки символизировали объятия богинь Исиды и Нефтиды, сестер Осириса.

В этот египетский техно-магический ритуал включена была одна идея, возможно, самими египтянами не осознаваемая: идея того, что человек может управлять богами. Например, руководящий процессом мумификации жрец Анубиса на самом деле манипулировал божественным материалом. В этих мумификационных техниках присутствовала еще одна идея, занявшая в дальнейшем главенствующее положение в алхимии: создание вечного, воскрешенного из мертвых, тела. Очевидно, что даже сегодня вопрос о жизни после смерти это именно та точка, где связь между духом и материей ощущается нами наиболее сильно. При жизни мы в значительной степени отождествляем себя с нашим телом, когда же после смерти тело превращается в мертвую материю, то как же можем мы спасти нашу уникальную индивидуальность, от растворения во вселенной? Как может наша душа существовать без какого-либо подобия тела? Вопрос этот для нас не праздное рассуждение или отстраненная гипотеза, но живая личностная проблема.

Когда умозрительное сознание греков встретилось с экспериментальными техно-магическими практиками Востока, два этих, казалось бы, противоположных полюса колоссально обогатили друг друга, что и привело позднее к возникновению алхимии. Один из древнейших трактатов, датируемый первым веком нашей эры, знаменитые наставления Комариоса, царице Клеопатре, посвящен во многом именно проблеме создания бессмертного тела. Философский камень, в частности, рассматривался как прообраз такого тела. Тайна философского камня раскрывалась в драме, по которой дух, душа и тело томились в Гадесе, терзаемые духом тьмы. Но затем после операций очищения душа воззвала к телу: «Восстань из могилы! Пробудись! Облеки себя божественным покровом ибо зов воскрешения достиг тебя!». И теперь душа пребывает в счастье в своем новом доме, то есть воскресшем теле. Сначала она нашла тело свое облаченным во тьму, затем же оно засияло божественным светом. Пламя объединило их, чревом своим породило их, и единый образ возник из духа, души и тела. Они стали едины и обрели суть свою, наивысшую надо всем. Это воскрешенное тело также называют «тайной духовного вихря», «колесом звезд», вращающимся вокруг северного полюса. Для древних египтян, например, умерший становился именно таким бессмертным Осирисом, обращающимся вместе с негаснущими звездами вокруг северного полюса.

Другие древние тексты, датируемые третьим веком нашей эры, принадлежат перу грека, жившего в Египте, Зосимы Панополита, известного многим по замечательным толкованиям Юнга на его работы. В поисках базовой субстанции вселенной Зосима руководствовался собственными видениями и снами, раскрывшими в виде странных архетипических образов смысл мистического жертвоприношения или процесса трансформации. В его трактатах появляется новый мотив, пришедший из гностической философии и ставший позднее центральной темой алхимии: идея Богочеловека, Антропоса, павшего в космическую материю, от которой он должен быть освобожден с помощью алхимического Делания. Юнг объясняет этот мотив в Психологии и алхимии как буквальное представление о проекции. Богочеловек теперь более не находится, как было у гностиков, в некой метафизической реальности, но проецируется, то есть впадает в материю. Материя, таким образом, содержит тайну воплощенного божественного человека — на юнгианском языке, загадку Самости. Именно потому, что материя рассматривается как вместилище божественной тайны, Зосима и стал проводить новые химические эксперименты одновременно с погружением в медитативные состояния и наблюдением за своими сновидениями, следуя голосу своего бессознательного. Этот внутренний творческий метод использовали затем многие выдающиеся алхимики. Его вполне можно расценивать как вид активного воображения, выражающего себя, правда, не в живописи или скульптуре, а в смешивании химических веществ, мыслимых одновременно как боги или демоны. Свинец, например, это Сатурн, демон, вызывающий депрессию и безумие, ртуть — Гермес, еще один аспект Антропоса, золото же — долгожданный результат Великой Работы, вечное сияние Божественной славы.

Как и автор текста Комариоса, Зосима также обычно пользовался астрологическими терминами. Особенно важен для него был kairos, нуминозный момент времени, и в своих работах он, в частности, предостерегал от так называемых kairikai baphai, то есть астрологически обусловленных трансформаций, называя их промыслом демонов. Только если алхимик путем медитации устанавливал связь со своим внутренним центром, то есть Антропосом в материи, он мог осуществить правильную трансформацию. Здесь мы наблюдаем, как начинается критическое отношение к бессознательному: различением вводящих в заблуждение синхронистичных событий, формируемых автономными комплексами (которых в древности называли демонами) и позитивными конструктивными синхронистичными событиями, имеющих непосредственную связь с Самостью. В этом и заключается проблема современных аналитиков, к которой я обращусь позднее.

Этот краткий исторический обзор демонстрирует нам, что в древности значительная часть того, что мы называем душой, располагалась вовне индивидуальности, в пространстве живой материи вселенной. Она состояла из многочисленных компонентов: богов, звездных божеств, демонов и различных сил, сконцентрированных в частях человеческого тела либо химических субстанций. Юнг пишет, что то, что нам известно под понятием коллективного бессознательного, никогда не относилось к области психологического, но всегда соотносилось с внешним космосом, с экстрапсихической реальностью. Человек защищал и ограждал себя от нее религиозными символами и ритуалами, дабы избежать непосредственного контакта с бессознательным. Только сейчас мы начинаем рассматривать бессознательное в ходе именно психологических исследований. Сознательное эго человека в античности было беспомощной жертвой божественных влияний и самых различных настроений и состояний, и лишь очень медленно оно начало вырабатывать этическое, критическое отношение к этим силам.

Христианство произвело своим появлением и распространением настоящую этическую революцию за счет античных наук, потерявших свое значение к первому веку н.э. в Европе. В христианском мире множественность души — то есть все те боги и демоны, составлявшие ее — стала вдруг вполне современной проблемой.

Один из Отцов Церкви, Ориген, несколько раз в своих работах затрагивает эту тему. В 2 Книге Царств 1:4 имеется, казалось бы, незначительное высказывание, которое начинается так: «и был там один человек» (Хотя, как мы знаем, любая библейская строчка обычно рассматривается как имеющая глубокий смысл). В комментариях к этой фразе Ориген пишет: «До тех пор, пока грешны мы, мы не сможем постичь имя этого одного человека, поскольку каждый из нас не един, но множествен. Все мы часто видим, как человек единый на самом деле единым и одним не является, но в нем будто бы живет множество личностей со своими нравами (нравы в данном случае, возможно, следует понимать как модели поведения), согласно словам о том, что «глупец изменчив подобно луне». В комментариях к Левит 5:2 Ориген пишет далее: «Вообрази себе, что в тебе живут стада овец и козлищ и птицы небесные также в тебе обитают. Представь, что ты есть микрокосм с солнцем, луной и звездами». Все эти разнообразные нравы и состояния, то есть способы реакции на окружающий мир, лишь силой Христовой могут быть слиты воедино, ибо он есть подлинно Единый Человек — истинный Vir Unus.

Монотеизм Ветхого Завета и идея Христа как Единого Человека требуют от остальных людей принятия четкого этического решения в их столкновении с внутренними демонами и животными склонностями. Впрочем, даже последние не рассматриваются как внутренне свойственные самому человеку, но, скорее, как отчасти внешние, так сказать, прикрепленные к нему свойства.

Я уже упоминала в начале, как боги Древней Греции были наделены психической природой путем интерпретации их как психологических сил. Христианская герменевтика Писания идет фактически тем же путем. Следуя примеру Филона Александрийского, толкующего Писание символически, Ориген также начал интерпретировать некоторые пассажи Нового Завета в такой же символической и психологической форме. Чудеса, описанные в Библии, по его мнению, следует воспринимать не буквально, но как символические образы — eikones — иллюстрирующие действия Бога. Внешний, материальный, видимый мир, с его точки зрения, указывает на нечто высшее, а именно на незримую реальность духовной истины. Многие истории и мотивы Ветхого Завета выступают как символические прообразы и скрытые аллюзии того, что широко раскроется в Новом Завете, они указывают на определенные духовные знаки, медленно сбрасывающие с себя покров тайны по мере хода истории. Согласно Оригену, многие чудеса Нового Завета произошли не в конкретной земной реальности, но в неком подобие тонкой субтильной сферы бытия. Христос, как подчеркивает Ориген, находится на рубеже тварного и нетварного мира, и эта тонкая, срединная реальность напоминает идею стоиков о мировой душе. По Оригену, библейские чудеса характеризует прежде всего их высший этический эффект, в полной мере проявляющий себя в образе Христа и христианском образе жизни.

Хотя христианство принесло с собой моральный прогресс и способствовало объединению личности в единое целое, тем не менее, оно сделало одну существенную ошибку. Человек более не способен был контактировать с нуминозным в природе в различных химических веществах: мир был теперь населен преимущественно духами зла и демонами. Символ Христа вобрал в себя все проекции позитивных психических образов, фактически впитав их из природы. Поэтому один из ранних христианских поэтов Ефрем Сирин пишет: «Поскольку устало творение нести на себе печати славы Христовой, Он освободил их от груза сего подобно тому, как однажды Он освободил лоно Матери Своей». Говорили также, что «Христос облек себя образами», архетипическими образами Себя же. Это тайное сокровище, приоткрывающее великие чудеса тому, кто достоин будет узреть их. Такое освобождение образов, по мысли Сирина, означает, что их частично отбирают из внешнего мира, однако вместе с тем человек теряет интерес к природе.

Одновременно с появлением христианства начался застой в развитии европейской алхимии. Ее традиции переместились в Северную Африку, остававшуюся языческой, и в особенности в Междуречье, расцветшее позднее под исламским влиянием. Исламская культура подарила миру нескольких крупных алхимиков, один из которых, Мохаммед ибн Умаль (10 век), стал известен в поздней западной алхимии под именем Сеньора (что по арабски означает «шейх»).

Юнг в своих работах часто подчеркивал, что ислам - это религия чистого эроса. Соответственно и символизм конъюнкции, священного брака солнца и луны, играет огромную роль в трактатах Сеньора. Сам по себе мотив сакральной конъюнкции идет от египетского ритуала погребения мертвых и затем снова появляется в тексте Комариоса, который я упоминала выше. С этого момента мотив священного брака и объединения противоположностей становится центральной темой алхимии. Он обозначает, с одной стороны, химическое сходство, а с другой - объединение психических оппозиций в процессе индивидуации, глубоко изученное Юнгом в «Психологии переноса» и Mysterium Conjunctionis.

Около 1000 г. н.э. античное знание начинает возвращаться из исламского мира в Европу, чему во многом способствовали Крестовые походы. Сицилийские, испанские мавры и евреи были главными переводчиками и посредниками между культурами Востока и Запада. Так называемый «Liber Sextus» великого персидского философа Ибн-Сины, известного на Западе под именем Авиценны, оказал огромное влияние на наиболее выдающихся мыслителей-схоластов двенадцатого и тринадцатого веков, таких как Альберт Великий, Фома Аквинский и Роджер Бэкон. В «Liber Sextus» содержалась одна весьма важная идея о том, что душа человеческая обладает колоссальной силой воображения, способной создавать конкретные образы в материи. В момент, когда исследователь находится в состоянии исключительного эмоционального напряжения и одновременно звезды располагаются в нужном порядке, он способен силой своей мысли трансформировать материю в реторте; душа его, таким образом, может на самом деле изменять сущность вещества. Этот внутренний аспект алхимии вернулся в западную науку, а суть его составляет творческое активное воображение, взаимодействующее с субстанциями. Можно рассматривать такой опыт как примитивный, напоминающий тот, что был описан в книгах Карлоса Кастанеды, то, что дон Хуан называл «грезами после остановки мира». Вы, конечно, помните, если знакомы с этими книгами, как Кастанеде нужно было учиться грезить наяву. То, что проделывал дон Хуан, более всего напоминает активное воображение, но не на бумаге или холсте, а в природе. Растения и камни начинали контактировать с переживающим этот опыт человеком, что, кстати, было в свое время описано еще Альбертом Великим и другими средневековыми алхимиками.

Такое возвращение античных идей не было ни полностью принято, ни целиком отвергнуто официальной Церковью. Некоторые авторы соотносили идею мировой души со Святым Духом либо настаивали на его отдельном бытии. Иногда Философский Камень отождествляли с самим Христом, иногда же, скорее, с воскрешенным телом. Даже мысль о том, что алхимики способны управлять Богом, так сказать, дополняя его Божественное величие, имела право на существование, однако никогда до конца не осознавалась.

Если бы такое неустойчивое положение дел сохранялось еще достаточно долго, то вполне возможно было взаимное обогащение идеями алхимии и христианской теологии, если бы не одна психологическая тенденция, этому мешавшая. Эта тенденция на данный момент приобрела особенно деструктивный характер, почему я бы хотела кратко вернуться к началам науки, описанным ранее, и рассмотреть эту проблему.

Я упоминала о том, что философы-софисты не стали интерпретировать старых божеств как символы новых принципов мироздания, провозгласив их лишь иллюзиями. Этот момент стал основополагающим для зарождения просвещенного рационализма, который и сейчас еще преследует нас, угрожая лишить окружающий мир его божественной сути. Первичной мотивацией такого образа мышления выступает страх, ведь в мире, который мы можем понять и объяснить, как писал Юнг, мы чувствуем себя более-менее дома. Вторая мотивация - это комплекс силы. Желание познать и объяснить все точно и досконально - это желание, диктуемое силой и стремлением защититься от иррационального и необъяснимого. Античный рационализм на самом деле оказал довольно незначительное влияние, не сумев разрушить религиозное мировоззрение человека. Однако он, к сожалению, сохранился в одной отдельной области, а именно в религиозной полемике софистов, а позднее и Отцов Церкви, против представителей других религий, объявивших последние жалкими предрассудками и бабскими суевериями. На мой взгляд, такая агрессивная точка зрения проистекает из патриархальной природы самого иудеохристианства. В силу того, что христианство лишено четвертого, фемининного принципа, он также начинает медленно трансформироваться (как было описано Юнгом в Ответе Иову) в тяжелое, угрожающее, материальное присутствие Матери Церкви. Поскольку материя более не была включена в божественный символ абсолюта, то компенсаторный материализм начал, так сказать, мстить, действуя как отвергнутый материнский архетип. Тот, кто знаком с работами, посвященными современной теологии или финансовой активности Ватикана, поймет, что я имею в виду. В Средние Века этот материализм существовал в еще более грубых формах, когда церковники открыто боролись за обладание землей и деньгами. Супружеская гармония между отцом-духом и матерью-материей была нарушена, когда дух превратился в жесткий догматический интеллектуализм — схоластическую философию — а материя увлекла человека к конкретному, материалистическому взгляду на мир. Рационализм и материализм, таким образом, слились воедино, оставаясь слитыми и в рамках марксистской идеологии, царствовавшей в свое время на значительной части земного шара. Кабалисты считают, что произошло это оттого, что Бог отделился от своей Шехины, что и послужило причиной возникновения зла в мире.

Эти деструктивные тенденции набрали свою окончательную силу в семнадцатом веке одновременно с тем, как была отброшена гипотеза о мировой душе и оживленной ею природе. Именно поэтому в своем сновидении Юнг возвращается в семнадцатый век, чтобы восстановить утраченное алхимическое знание. В это время Декарт провозглашает свою «идиотскую фантазию с часами», как назвал ее Юнг, то есть идею о том, что Бог некогда создал мир неизменным и что он с тех пор, подобно механическим часам, идет себе неким раз и навсегда предопределенным путем. Декарт доказывал эту точку зрения фразой «Бог придерживается тех правил, что установил однажды сам», другими словами лишив Бога его творческой составляющей. Интересно, кстати, что эта идея все еще остается скрытой за детерминизмом естественных наук — все мы помним тот отчаянный возглас Эйнштейна, когда он впервые столкнулся с открытиями Бора в квантовой физике: «Бог не играет в кости!». Бог и сейчас не играет в кости? Разумеется, нет, если это бог закона. Но есть и другой бог, о котором Гераклит сказал:

Мальчик, правящий вселенной,

Мальчик, выстраивающий камешки на шахматной доске

Играющее дитя...

Бог закона — единственный образ Божий и правда не дозволяющий Богу меняться, ведь в остальных цивилизациях Бог так и остается творческим началом.

Позднее, когда детерминизм в науке получил, так сказать, роковой для себя удар, некоторые физики, такие, как Вольфганг Паули, начали верить в симметрию. Симметрия стала одной из Божественных форм — очередным воплощением стабильности и неизменности. Когда Паули услышал по телефону, что принцип равенства был нарушен вследствие слабого взаимодействия, он воскликнул: «Но значит Бог — левша?». Вы можете представить себе его шок?

В семнадцатом веке теология, закаленная в полемике с Контрреформацией, стала догматичнее прежнего и научный рационализм в ней окончательно окостенел, слившись с предубеждением, что материя управляется механическими законами. Где было место души во всем этом, мировой души, того, что Юнг назвал коллективным бессознательным или объективной психэ? Ее существование попросту отрицалось в угоду лишь сознательному эго. Именно с эго Декарт соотнес свою мыслительную функцию — cogito, ergo sum — а Спиноза и Гегель — с интуицией. Боги органов исчезли и вместо этого человек оказался в замешательстве касаемо местонахождения субъективной души, была ли она, допустим, в надпочечниках, в сердце, в мозгу, в конкретных областях мозга и так далее. А когда они не нашли ее там, то за дело принялись многочисленные ученые!

Месть отброшенного материнского архетипа простиралась еще дальше. Во всех научных концепциях возобладал строгий конкретизм, нанесший религиозному мировоззрению тяжелый удар. Юнг сам в первую очередь открыл, что религиозные утверждения имеют чрезвычайно мало общего с конкретной точкой зрения, парадоксально свидетельствуя в пользу автономной реальности души. Рационализм, тем не менее, повергал одни форпосты веры за другим, сначала в протестантских странах, а затем и в католических (при активной поддержке Папы Павла VI). Сейчас вообще кажется, что Фрейд, провозгласивший в свое время религию невротической иллюзией, одержал окончательную победу. Его, кстати, частенько цитируют современные теологи разных вероисповеданий. Но та мировая душа, объединяющая в себе все божественные силы, звездных богов и демонов, где же она? Люди по-прежнему верят в одержимость демонами, как было во времена инквизиции, это верно, но это лишь негативный аспект, темный налет оккультизма, от увлечения которым Фрейд настоятельно предостерегал Юнга. Протестуя против подъема рационализма, иные романтические философы — Шуберт, фон Гартманн — все еще настаивают на существовании так называемой ночной стороны души, как и розенкрейцеры и многие немецкие поэты, однако пребывают они в явном меньшинстве. Крупнейшим достижением Юнга как раз и было повторное открытие реальности объективного психэ; благодаря этому началось робкое, слабое, но постепенно крепнущее познание новой реальности. Как часто подчеркивал Юнг, коллективное бессознательное не столько включает в себя психическую структуру всех человеческих существ, но, скорее, оно является вездесущим континуумом, вечным присутствием. «Таким образом, когда нечто происходит в точке А коллективного бессознательного, оно оказывает влияние на все окружающее». Отсюда и странное сходство между европейским и китайским периодами стиля, непостижимое подобие Христа и Кришны или тот факт, что одна и та же идея может прийти в голову двум разным ученым, независимо работающим друг от друга. С этой точки зрения проблема «дух против материи» или «душа против материи» приобретает совершенно новый облик. Дух становится динамическим аспектом объективной психэ — тем, что движет нами, вдохновляет нас, тем, что рождает внутренние образы в нас (можно назвать его сочинителем снов). Самым же простым проявлением духа, по Юнгу, являются натуральные числа.

Что есть дух как таковой, в своей транспсихической сущности, нам узнать не дано. Материя, в свою очередь, как оппозиция духа, проявляет себя в инстинктивных или даже физиологических процессах, затрагивающих нашу психику; мы можем ощутить материю органами чувств, выделить ее качества, но постичь ее сущность также не сможем. Таким образом, дух и материя — это два равно неизвестных нам аспекта бытия, разделенные нами на внутреннее и внешнее. Нам необходимо проводить здесь дуалистическое разделение, ведь мы имеем перед собой два действующих архетипа — дух-отец и материю-мать. Мы не знаем, что представляют из себя эти области, нам дано лишь чувствовать на себе тот эффект, который они оказывают на нашу психику. Единственная доступная нам реальность - это психическое, непосредственный психический опыт. О нем подозревали уже алхимики, рассматривая материю не только с позиции химического эксперимента, но и с помощью активного воображения, зная о том, что психологическое, эмоциональное состояние наблюдателя оказывает существенное воздействие на процесс работы. Хотя они и знали довольно мало о материи и объективной психэ, но уже тогда приписывали материи те качества, которые сейчас характеризуют ее для нас как психологическую проекцию.

Рационализму семнадцатого века удалось все-таки достичь одного: развести дух и материю настолько сильно, что сейчас нам нужно хорошо постараться, чтобы они снова сошлись воедино. Современные физики отмечают, что, когда им удается проникнуть в область микрофизики, они неспособны исключить влияния душевных предрасположенностей наблюдателя на ход того или иного эксперимента. Они должны, так сказать, вернуться к позиции алхимиков, но уже на более высоком уровне. Алхимик, как показал Юнг, работает с проекцией как качеством внешней материи и своим собственным бессознательным: «В век, когда еще не было эмпирической психологии, такая конкретизация должна была иметь место, поскольку все бессознательное было спроецировано в материю - оно, скажем так, приближалось к человеку из потустороннего...Но вследствие такого смешения физического и психического, бессознательное всегда остается той темной областью, где в первую очередь следует искать исход алхимического процесса...в этом веке не было никакого «или-или», но существовала определенная промежуточная реальность между разумом и материей, то есть психическая реальность тонкого тела, способного проявлять себя как в ментальной, так и в материальной форме...Очевидно, что существование этой промежуточной реальности внезапно прерывается в момент, когда мы пытаемся исследовать материю в отрыве от всех проекций, и она будет оставаться таковой, пока мы будем думать, что пришли к какому-то окончательному выводу касаемо души или материи. Но в момент, когда физик соприкасается с «неизведанными» областями, когда психология позволяет себе допустить существование других форм психики за границами персонального сознательного опыта — иными словами, когда психология также сталкивается с непроницаемой тьмой — тогда промежуточная область психики снова оживает и физическое и психическое сливаются в нерасторжимом единстве. Сейчас мы как никогда ранее близко подошли к этой поворотной точке». (Психология и алхимия с.277-279).

С того момента, как Юнг написал об этом, такая поворотная точка проявила себя повсеместно. Повсюду мы находим следы того, что человек начинает поворачиваться лицом к своей внутренней реальности души, к истинному основанию творческой фантазии, тогда как рационализм и материализм идут к своему закату в лице одержимых властью фанатиков. Однако демоническое притяжение рационализма по-прежнему сильно не только в таких людях, оно сильно в каждом из нас. Когда мы рационально планируем свои дела под воздействием чисто внешних обстоятельств (я бы назвала это даже невротическим принуждением), в нас просыпается деструктивный демон. Всякий раз, когда мы думаем, что должны изменить внешнюю реальность или манипулировать людьми или изменить их каким-то техническим способом, мы работаем на благо этого демона разрушения, подвергая риску собственную душу и жизнь.

Колоссальный прорыв, положивший конец дуализму материи и духа, был достигнут Юнгом в его работах о синхронистичности. Совершенно неслучайно, что синхронистичность не в последнюю очередь связана со временем, поскольку время как таковое представляет собой даже для современных физиков еще нерешенную проблему. Зеркальная симметрия против ассиметрии, обратимость времени против строго направленного времени (по второму закону термодинамики) по-прежнему обсуждаются в микрофизике. В этой точке исследования Юнга в области объективной психэ входят в соприкосновение с физикой — в этой маргинальной реальности психоидного архетипа, когда активируемые архетипы одновременно проявляют себя во внутренней и внешней реальности, в прямой либо символической смысловой идентичности. Время теряет свое значение пустого обрамления ситуаций, приобретая качественный характер потока событий. В своих исследованиях феномена синхронистичности Юнг провел еще одно важное разграничение, а именно между вечным, неизменным аспектом синхронистичности (названного им акаузальной упорядоченностью) и спонтанно возникающими синхронистичными событиями. Последнее указывает на активный, в каком-то смысле даже независимый трансцендентный фон существования или, как Юнг именует его, продолжающееся творение. В другом контексте Юнг называет этот фон существования именно unus mundus, что является, по моему мнению, одним из величайших его открытий. Unus mundus — это выражение, пришедшее к нам из средневековой философии и означающее, что Бог сотворил миры во вселенной согласно особому плану как хороший архитектор — Он сначала вообразил себе желаемое и только потом реализовал его. Мир, таким образом, существует еще до момента своего конкретного воплощения, как образ в Божественном разуме, потенциальная реальность. Именно это средневековые мыслители определяли как unus mundus и соотносили с Софией или Божественной Мудростью.Unus Mundus, по определению Юнга, это потенциальная матрица, то, что он называл фоном существования. Согласно идее Юнга, некоторые проявленные аспекты акаузальной упорядоченности следует в дальнейшем изучать через свойства натуральных чисел.

Спонтанные синхронистичные события, как бы там ни было, нельзя предсказать заранее, но можно изучить уже после самого события; они тесно связаны с особенностями индивидуума, переживающего такое событие. Поэтому я бы хотела вернуться к Зосиме и его разделению между kairikai baphai — демоническими и астрологически обусловленными синхронистичными событий — и синхронистичными трансформациями, проистекающими от божественного духа или Самости. Я замечала, что синхронистичные события обычно происходят в ситуациях двух типов. Первый — когда индивидуума подталкивает собственное бессознательное к творческому открытию, к развитию осознанности. Второй — часто такие события предшествуют или сопровождают психотические эпизоды. Шизоидные личности, психика которых постоянно грозит соскользнуть в безумие, часто производят целые серии синхронистичных знаков — чудес, по их мнению, что еще больше усиливает их падение в бессознательное. Эти знаки напоминают нам демонические kairikai baphai, о которых писал Зосима. В таких случаях, как мы знаем, эго концентрируется не на Самости, и тогда тень ее начинает проявлять себя в хаотических, демонических всплесках, другими словами, автономных комплексах. Все это тесно сплетается с тем странным конкретизмом, которым отличается мышление шизофреника. Очевидно, что позитивный аспект Самости может проявить себя только тогда, когда индивидуальное эго концентрируется на Самости и пытается творчески истолковать ее послания. Если этого не происходит, то бессознательные содержания начинают проявлять тенденцию к проявлению в виде полтергейста или других пугающих феноменах. Сами по себе эти события не имеют смысла, но, возможно, если эго обратит на них внимание, они его получат. Боги, как писал Юнг, желают творчески проявить себя, и, по моему мнению, этой проблемой стоит всерьез заняться современной парапсихологии. В наши дни вышеупомянутая проблема темного оккультизма начинает выходить на поверхность в виде культа Сатаны и черной магии, которым беспомощно противостоит довольно неумелый экзорцизм. Несмотря на то, что экзорцизм этот весьма жалок, мне он кажется, по крайней мере, мерцающим лучиком надежды. Новая форма алхимии, как назвал ее Юнг, то есть активное воображение, постепенно начинает распространяться, обещая нам проникновение в суть глубинного единства души и материи и лишь таким образом индивидуум сможет освободиться от любых видов одержимости.

Здесь, однако, остается открытым вопрос, поможет ли нам это в общей коллективной ситуации. В этой связи я бы хотела напомнить историю Ричарда Вильгельма, которую Юнг рассказал моей коллеге Барбаре Ханна с просьбой повторять ее на каждой лекции. Это известная история о человеке, вызывавшем дождь. Однажды в одной китайской провинции наступила такая сильная засуха, что и люди и скот умирали сотнями. В отчаянии жители обратились к колдуну, умевшему вызывать дождь, который жил в горах неподалеку. Ричард Вильгельм видел, как тот, маленький седобородый человечек, прибыл в город на носилках. Он попросил оставить его одного на три дня и уединился в небольшой хижине за городом. По прошествии трех дней дождь не просто пошел, это был настоящий ливень! Ричарду удалось получить разрешение на интервью и он спросил у старца, как тому удалось вызвать дождь. Однако тот просто ответил: «Я и не собирался вызывать дождь» и после паузы добавил «Знаете, я думаю, что из-за засухи и природа и все люди здесь были в напряжении и смятении. Дао более не могло допускать этого. Я, когда прибыл сюда, также начал чувствовать себя встревоженным, мне было так плохо, что понадобилось три дня уединения, чтобы вернуть прежнюю гармонию». «И когда я это сделал», сказал он с улыбкой, «тогда и пошел дождь».

Если мы определяем коллективное бессознательное, подобно Юнгу, как вездесущее и постоянное присутствие, то нечто, произошедшее в одной его точке, одновременно и неизбежно отражается в остальных точках. Юнг в другом месте определял «вездесущее» как относительное по отношению к времени-пространству, коренящееся в глубинных слоях коллективного бессознательного. Эта архетипическая реальность вечна, то есть пребывает за пределами времени и пространства. В одном письме, еще не изданном пока на английском, Юнг даже писал: «Мы должны отбросить термины времени и пространства, когда речь заходит об архетипической реальности. Следует рассматривать Психэ как сжатую интенсивность, а не как тело, движущееся во времени. Можно считать, что психэ постепенно расширяется до бесконечной интенсивности, лишая, соответственно, тела их реальности, когда психическая интенсивность превышает скорость света. Возможно, наш мозг служит центром трансформации, где относительно бесконечное напряжение души настраивается на воспринимаемые частоты. Но сама душа как таковая не имеет пространственного или временного измерения.

Юнг назвал эту идею чистой спекуляцией, однако мне кажется, что она способна дать ключ к объяснению некоторых научных открытий, сделанных с тех пор. Историю о человеке, вызывавшем дождь, мы также с этой точки зрения сможем понять лучше. Этот человек прикоснулся к психическому центру высшей интенсивности в коллективной психэ — Дао — и восстановление гармонии Дао одновременно проявило себя везде. Вызвавший дождь был единственным человеком, воспринимавшем серьезно собственный душевный разлад, и так он совершенно непреднамеренно спас целую страну. Величайшим достижением Юнга мне кажется то, что он оставил нам не замкнутую доктринальную систему, но открыл перед нами колоссальное множество дверей, через которые мы можем получить удивительные прозрения.

Чтобы прояснить эти творческие возможности, нам будет необходима группа физиков, готовых принять юнгианский анализ как научную систему — не потому что мы хотим управлять ими или как-то влиять на них, а просто потому, что они хотят научиться этому. Затем нам понадобится несколько юнгианских аналитиков, потрудившихся в свое время изучить физику. Первое, что необходимо было сделать в данном эксперименте, это попытаться понять, изучить противоположный и фактически новый взгляд на мир.

Дальнейшим шагом, по мнению Юнга, должно было быть глубокое исследование феномена синхронистичности, поскольку синхронистичные события очевидным образом послужат здесь точкой встречи физики и юнгианского психоанализа. В синхронистичном событии мы имеем происходящее на физическом и психическом уровнях, объединенное общим смыслом. По мнению Юнга, такие события были известны людям с глубокой древности, только тогда их называли знаками богов, а с появлением христианства — чудесами божественного либо дьявольского происхождения. Поэтому уже тогда существовали определенные гадательные методики для изучения подобных явлений.

Сейчас в развитых цивилизациях все более-менее «продвинутые» гадательные методики используют натуральные числа. Чем они интересны, так это тем, что к ним неприменимы понятия типа «негативный / позитивный», «комплекс / гиперкомплекс», «рациональное / иррациональное число», это просто натуральные числа: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять и так далее. Как нам известно, западная математика заинтересована в натуральных числах лишь как в классе, как средстве построения логических цепочек; она не принимает во внимание индивидуальный, качественный аспект числа. Пуанкаре однажды сказал: «Проблема состоит в том, что натуральные числа все являются исключениями!». Особенно первые десять. Они все отличны друг от друга и поэтому существует лишь очень немного теорем, то есть логических обобщений, выводимых из них. Существовал, тем не менее, всегда и еще один взгляд на эти числа: числовой символизм, изучающий индивидуальные качества чисел. Часто, впрочем, он сводился к простым мифологическим спекуляциям. Так обычно все и происходило: символисты отбрасывали математические качества, математики лишали числа их символических свойств, а в итоге мы получали два научных направления и пропасть между ними. Одним из немногих, кто по-настоящему глубоко исследовал эту проблему, был немецкий математик Герман Вейль, написавший замечательную, тонкую работу, посвященную философии математики и естественных наук. Он указывал на то, что натуральные числа следует изучать, учитывая как их математические свойства, так и магические особенности. Он, таким образом, попытался объединить два ранее разделенных потока.

Идея Юнга состояла в том, что нужно изучить индивидуальность этих чисел — она была интересна в том аспекте, что каждое из этих чисел имело само по себе, а не в том, что составляли эти числа в сумме. Он нарисовал на листе бумаги трехдюймовый квадрат, в котором написал: один как всё; два, первое четное число; три, первое нечетное как сумма одного и двух, и первое тройное число; четыре, первое четверичное число и первое квадратное число и так далее. Потом он сказал мне, что не может закончить работу, так как уже слишком стар. Было это, кстати, года за два до его смерти. Он дал мне этот лист бумаги и я так и поняла, должна ли я была закончить список или же должна была найти того, кто справится с этим, и передать лист ему. После смерти Юнга я предпочла последний вариант, считая, что сама с этим не справлюсь. Так в итоге не найдя никого подходящего, я стала чувствовать, что должна выплеснуть это знание и поэтому начала работу над довольно скучной книгой Число и Время, по крайней мере, хоть в такой форме попытавшись решить задачу. Я пробовала работать, как вы знаете, с первыми четырьмя натуральными числами; я считала до четырех и выясняла качества каждого из этих чисел в области психологии, мифологии, физики и математики; в итоге мне стало ясно, что они обладают одной и той же функцией — если, допустим, вы сравните роль, которую играет число три в математике и физике, ту же функцию вы обнаружите в символической и психологической манифестации. Тогда, к своему удивлению, я обнаружила, что китайские математики во многом опирались именно на эту идею качественного аспекта числа.

Я как-то нашла одну любопытную историю касаемо как раз того, что китайцы не рассматривают числа в их количественном смысле. Неким загадочным образом я забыла включить ее в свою книгу, за что потом на себя долго злилась. Это история об одиннадцати генералах, бросавших жребий, кому из них следует нападать, а кому отступать. Они бросили жребий и восьмерым выпало атаковать, а троим отступить. Эти трое выиграли как раз потому, что число три в Древнем Китае считалось более гармоничным, нежели восемь. Представьте себе пощечину нашему количественному мышлению! Допустим на минутку, что выборы президента Соединенных Штатов могли бы проходить именно таким образом: вы фиксируете определенное число, а затем, после голосования, объявляете, что победила та партия, которая была ближе всего к этому числу! Таково уж китайское мышление, и на числа они тоже смотрят по-другому. Более того, все народы с развитыми гадательными техниками воспринимают числа именно так, на что в некоторых своих поздних работах намекал Юнг.

Я думаю, что во многом сейчас эту область следует изучить парапсихологам, в том числе и феномен синхронистичности. Некоторые попытки этого в Германии предпринял Бендер. Он обратился к идее синхронистичности и вместе с коллегами исследовал серию сновидений одной актрисы и синхронистичные события, сопутствовавшие им. В итоге он пришел к заключению, что понятие синхронистичности описывает происходящее лучше, чем телепатия и другие парапсихологические концепты. Однако специальных исследований этой темы, насколько мне известно, пока не проводилось. Я сама тоже попыталась найти, так сказать, свою скромную маленькую нишу — не затрагивая крупных проблем, поскольку не чувствовала себя в состоянии взяться за них, скорее, мне было интересно приложение идей Юнга в области мифологии и волшебной сказки (здесь я себя, по крайней мере, чувствовала свободно). Возможно, в сказках могли бы обнаружиться некие числовые ряды, скрывающие за собой определенную структуру, так как Юнг считал, что число - самый простой аспект архетипа и в целом самое простое выражение того, что можно назвать «духом» и активизированным архетипом. Если вы лишите, писал он, объект всех его качеств: цвета, размера, плотности, то единственное, что у вас останется, это число. Оно - самая простая вещь, изначальный кирпичик души, наиболее примитивное выражение духа, почему необходимо и должна существовать связь между числом и архетипическими образами. Я уже упоминала о многочисленных числовых системах, в частности, у майя, китайцев и вавилонян боги были приурочены к определенным календарным числам и определенным дням; здесь мы видим явную связь между временем, числом и архетипическим образом. Но на мой взгляд, этого недостаточно, я чувствую, что мы можем открыть нечто большее. Я сама составляла бесконечные колонки таких цифр, потом, изумляясь увиденному, бросала работу над ними. Я покончила с этим год назад, но до сих пор мои сны говорят о том, что мысли о работе с числами не покинули меня, что я всего лишь подходила к ним с неверной точки зрения. Поэтому сейчас я хочу снова взяться за них, но на этот раз уже с другого угла. Все, что я могу сейчас сказать, что пока я не знаю, что выйдет и двигаюсь лишь наощупь...

Еще одним вопросом в науке будущего будет степень возрастающего женского начала. На это у меня пока нет окончательного ответа, однако я могу привести пример из собственного опыта. У меня был один ученик, изучавший сельскохозяйственную инженерию, которого как-то направили в небольшую долину в горах с заданием проверить, имеет ли смысл дальнейшее ее существование. Вы не представляете, с каким патриархальным высокомерием он столкнулся в университете! Кто-то решил, что жители долины не способны выплачивать должные суммы и поэтому, дескать, они не имели права более там жить. Вот выражение типичного патриархального логоса в науке. Моему ученику выдали кучу всяких статистических выкладок — сколько мужчин и женщин проживает там, сколько всего ферм, какова в среднем заработная плата, каковы налоги — колоссальный объем данных, сказав, что он должен все это обработать.

Он, разумеется, выполнил все, что требовалось, потому что ему нужно было сдать экзамен; и для начала он сделал первую, статистическую часть, после чего почувствовал внезапно возникшее отвращение к статистике, к тому абстрактному образу реальности, который она предлагает. Затем он отправился в долину и, заезжая в каждую деревню, беседовал с жителями, особенно с молодыми фермерами, спрашивал их, хотят ли они остаться жить здесь и почему и если нет, то почему. Он фотографировал своих собеседников и попросил учителей в местной школе раздать детям листы бумаги и попросить написать, хотят ли они остаться здесь. Все, что получилось в итоге, в виде красивой цветной книги он вложил во вторую часть своей работы. Он выяснил, что люди в среднем, семнадцать из девятнадцати,— опять эти статистические термины! — желают остаться в долине. Все они ломали голову над тем, как им могли бы помочь. Была в том числе идея выделить деньги на восстановление лесопильного завода, за счет чего долина могла бы выжить. В конце своего доклада мой ученик поместил свой конкретный проект финансового восстановления долины, чтобы не было необходимости куда-то перемещать людей. Профессор, курировавший его, был так удивлен этим, что сказал: «Что ж, а это неплохая идея. Мы знаем, конечно, о том, что статистика часто абсурдна, но, увы, у нас альтернатива невелика».

Вот вкратце то, что произошло далее: управление нашего центрального кантона Ури, население которого всегда отличалось буйным нравом, даром что имело быка своим символом, и считало себя центром всей Швейцарии — вдруг узнало об этом молодом человеке и выбрало его, чтобы он составил план землеустройства всего кантона! Берн в свое время также потратил кучу денег на такой же план землеустройства, поскольку там были уверены, что они его получат. Вообразите себе эту политическую борьбу! Как бы то ни было, мой ученик составил план землеустройства Ури таким же образом, как и в случае с долиной, также беседуя с жителями, и в итоге получил совершенно иной план, а именно мы получили расклад на случай как экономического подъема, так и экономической депрессии, брав везде за варианты ответов «да» и «нет». Мы пытались найти некую золотую середину, избежав в том числе значительной потери времени. Берн затем все-таки заблокировал нашу идею и ситуация казалась безнадежной; в этот момент моему ученику, протестанту по вероисповеданию, приснился сон, в котором ему явилась Черная Мадонна Айнзидельна и сказала: «У меня есть тайный остров в виде восьмиконечной звезды, поросший кустами, и на острове этом ты всегда найдешь защиту. Я вижу, что ты приведешь свой план в исполнение. Ступай к мистеру Б.». Я сказала ему то же самое.

Он отправился к Б. Я дала ему с собой в дорогу книгу, посвященную мифологии кантона Ури, его сказкам и сагам. Если ты собираешься составлять план землеустройства этого кантона, сказала я ему, тебе необходимо прежде познакомиться с их фольклором, чтобы получше узнать душу этих мест. Он прибыл на место, но мистера Б. дома не оказалось и встретила молодого человека только его супруга. Они начали беседовать и миссис Б. оказалась страстной поклонницей этой книги — что называется, мы попали в точку! Короче говоря, до прибытия мистера Б. они все спокойно обсудили и в итоге план был одобрен, семнадцатого сентября того же года весь кантон проголосовал именно за него.Берну же осталось только в недоумении чесать голову! Черная Мадонна сделала свое дело!

Черная Мадонна, как мы знаем, олицетворяет матерь-землю, посему очевидно, что, если вы планируете делать что-либо с землей, вы планируете это на животе матери-земли. В такие моменты она всегда придет и скажет свое слово. И в данном случае она позволила плану пройти потому, что сама предпочла именно его.

Для Швейцарии в целом это чудесное событие было небольшим по масштабу, но означало оно на самом деле гораздо большее — победу женского архетипа. Это было иррационально, более чем иррационально, как исключение не просто из материалистических идей землеустройства, но и человеческой психики вообще через обращение к чувствам людей, к тому, что желают и чувствуют они. Как должны мы действовать в такой ситуации? Быть женщиной — значит быть ближе к земле, быть реалистичнее, не уносясь в пространство идей и планов.

Сейчас я начинаю замечать постепенное изменение отношений в этой области, однако картину целиком я, конечно, предсказать не могу.

Глава 6