Последнее приключение

Амундсен находился в Мэдисоне (штат Висконсин), когда узнал эти новости. «Я бы с радостью отказался от всей славы или денег, если бы тем самым помог Скотту избежать ужасной смерти», – сказал он журналисту.

На следующий день в Чикаго другой ожидавший Амундсена журналист описал, как он

скорбно смотрел на фотографию и безуспешно пытался скрыть свои эмоции… «Ужасно, ужасно», – восклицал Амундсен, нервно вышагивая по комнате из угла в угол… «Не могу спокойно читать последнее сообщение Скотта… и подумать только, – [добавил он], понизив голос, – эти отважные люди умирали там во льдах, а я в Австралии, в тепле и комфорте читал лекции».

В то время Амундсен уже ездил по Америке с лекциями, на которых рассказывал о покорении Южного полюса. Почти год он оставался единственной ключевой фигурой на авансцене полярных исследований. Казалось, ему все простили. В Норвегии даже попытались присвоить ему звание профессора. «Было бы неплохо иметь регулярное годовое жалованье, – сказал он Нансену с присущей ему иронией, – но профессор… у меня нет для этого необходимой квалификации. Должен с благодарностью отказаться от лестного предложения». Все другие почести – а их было много – Амундсен бесстрастно принимал, откуда бы они ни поступали, так что Бьяаланд даже написал ему: «Поздравляю с триумфальным путешествием по миру». А потом пришел «Терра Нова» и принес историю, которую одна из газет назвала «Смертельным походом в Антарктике» – и на некоторое время Амундсен‑победитель ушел в тень Скотта‑мученика.

До того, как появились эти новости, британцы утешали себя тем, что Амундсен победил исключительно благодаря «везению». Это раздражало Нансена настолько, что он написал в предисловии к книге Амундсена «Южный полюс», вышедшей на английском языке, буквально следующее: «Не стоит болтать о везении. Триумф Амундсена – это триумф силы и проницательности».

Теперь в Англии Амундсен стал идеальным козлом отпущения. Скотт, как гласила легенда, умер потому, что его сердце было разбито поражением на полюсе, следовательно, виноват не он, а тот, кто был настолько нетерпелив, что попал туда первым. Эта романтическая конструкция избавляла от неприятной необходимости отвечать на вопрос, почему Скотт оказался вторым. Но она противоречила рациональному уму Амундсена. С самого начала он открыто говорил о том, что Скотт сам спровоцировал случившееся с ним несчастье, что подразумевал и Нансен в ходе своей печальной переписки с сэром Клементсом Маркхэмом:

Мне очень жаль, что он не послушался моего совета и не взял побольше хорошо объезженных собак вместо пони… согласись он со мной, мы бы его не потеряли. [Его] снаряжение… не соответствовало задаче.

Но разум не всегда может успокоить душевную боль. Амундсена терзали сомнения. Конечно, Скотт был слаб, некомпетентен и глуп. Конечно, он сам во всем виноват. Но Амундсен не был равнодушным чудовищем. Кто мог сказать, что его вины в случившемся не было ни на йоту?

Смерть Скотта – или даже скорее эффект, который она произвела, – оказалась той случайностью, которую Амундсен не мог предвидеть. В санях Скотта лежали свидетельства того, что этот норвежец был на полюсе, включая даже фотографию его палатки, оставленной там. В своем последнем убежище Скотт умер, чтобы доказать, что Амундсен победил. Ирония судьбы была жестокой, Амундсен не смог написать письмо с соболезнованиями, позволив это сделать Леону от его имени. «Скотт показал нам, как нужно умирать», – написал Леон Скотту Келти. Это все, что можно было сказать.

Мир видел историю в основном глазами Скотта. Его дневники поспешно опубликовали в виде книги под названием «Последняя экспедиция», а дальше все просто – он писал лучше, чем Амундсен, который не владел искусством пропаганды. Амундсен был исключительно человеком действия. Как и многие люди его типа, он направлял свой талант на реальные дела. Максимально интенсивно проживая каждое мгновение своей жизни, он не имел лишней энергии для передачи собственных впечатлений окружающим. «Последний из викингов» ожидал, что его дела скажут сами за себя, в любом случае именно они были его настоящим искусством. Между тем Скотт считал опыт средством для достижения других целей: способом продвижения по службе, сырьем для литературной деятельности. В своем общении с миром они были очень разными: Скотт обращался к каждому из людей, в то время как Амундсен даже не пытался скрывать свое презрение к толпе. Ему нечего было противопоставить мастерскому самооправданию Скотта, литературный талант которого стал его главным козырем. Он словно восстал из занесенной снегами палатки, чтобы отомстить.

Своим примером он «благословил» «героические поражения». В 1914 году Шеклтон отправился в экспедицию, намереваясь впервые пересечь Антарктику. Прежде чем он успел высадиться на берег, его корабль «Эндуранс» был затерт льдами в море Уэдделла и затонул. Почти тысячу миль он проплыл на открытой шлюпке до Южной Джорджии, чтобы привести с собой помощь, и сумел спасти всех своих людей. Это была настоящая морская сага. Шеклтон умер от инфаркта 5 января 1922 года в начале своей следующей антарктической экспедиции и был похоронен в Южной Джорджии. Последние слова, которые он сказал доктору, осудившему его образ жизни, были такими: «И что, Вы хотите, чтобы я сдался сейчас?»

Норвежский постскриптум к эпохе классических антарктических исследований был иным. В 1929 году экспедиция под руководством капитана Хьялмара Рисер‑Ларсена открыла Землю Королевы Мод и стерла последнее крупное белое пятно с карты континентальной береговой линии[116]. Это было сделано эффективно, без ошибок и суеты. То есть в своих странах и Скотт, и Амундсен имели реальных последователей.

Скотт был героическим неумехой. Он ничего не добавил к технике полярных путешествий, разве что подчеркнул гротескную бессмысленность использования людей в качестве тягловой силы. Как заметил Хелмер Ханссен: «Что сказать о Скотте и его товарищах, которые сами были собаками в собственной упряжке?.. Я не думаю, что кто‑нибудь когда‑либо захочет им подражать». Скотт стал памятником пустым амбициям и ослиному упрямству, ведь в конце концов он дошел до Южного полюса, хоть и вторым. Его конкретным достижением оказалось увековечивание романтического мифа об исследователе как мученике, а также возведение страдания и самопожертвования в ранг самодостаточных целей.

Скотт мгновенно превратился в легенду. С самого начала возникла неявная договоренность о необходимости подкорректировать первоисточники‑, чтобы защитить его имя и скрыть правду. За исключением Мирса все участники его экспедиции стали жертвами самоцензуры и, игнорируя собственные дневники, потворствовали его выгораживанию. К примеру, такую позицию заняли Гран и Дебенхем. «Эта трагедия – не результат отсутствия предусмотрительности, – говорилось в передовице “Таймс”. – Капитан Скотт не подтверждает своим примером английскую неспособность доводить выполнение задачи до конца». «Последняя экспедиция» Скотта была педантично очищена от всех записей, мешающих созданию идеального образа, особенно от тех, что демонстрировали его обиду на Амундсена, содержали критику спутников и, самое главное, говорили о его некомпетентности. Было сделано более семидесяти серьезных купюр. Из текста удалили запись о публичном унижении Скоттом Триггве Грана. Изъяли заявление Скотта относительно «большой и все увеличивающейся ошибки» в картах Шеклтона. Психическое расстройство Эванса было замаскировано, в основном с помощью предположения о сотрясении мозга, хотя медицинские свидетельства говорят обратное. Слова Скотта, произнесенные им на полюсе в тот момент, когда он понял, что Амундсен уже был здесь: «Теперь – путь домой и отчаянная борьба за то, чтобы принести новости первыми», заменили фразой «…и отчаянная борьба. Хотелось бы мне знать, справимся ли мы» – а это совсем другое дело.

Президент Королевского географического общества лорд Керзон хотел провести расследование трагедии, уделив особое внимание причинам нехватки топлива и вопросу проведения спасательной операции, чтобы оправдать Скотта и предвосхитить массовую общественную критику, которая, как он напрасно боялся, скоро могла возникнуть. Однако от этого плана его отговорил адмирал сэр Льюис Бьюмонт. Его аргумент был прост: никто не может «заранее сказать, к чему приведет это расследование». Аткинсон, осматривавший тела, отказался сообщать какие‑либо медицинские детали смерти участников полярной партии. Такой тяжелый груз, возможно, способствовал тому, что и сам он быстро оказался в могиле. Есть подозрение, что он мог скрывать признаки цинги, о которых никто не должен был узнать, иначе это отразилось бы на всем руководстве экспедиции.

Безмерное прославление Скотта приобрело характер болезненной озабоченности. Это началось с Кэтлин Скотт, которая, в соответствии с последней волей мужа, распоряжалась его бумагами. «Он ушел последним», – написала она адмиралу Эгертону, пересылая адресованное ему прощальное письмо, которое как раз свидетельствовало об обратном. Это было одно из писем, найденных в палатке. На обороте есть приписка, сделанная рукой Боуэрса и говорившая о том, что именно он мог умереть последним, или по меньшей мере вызывающая сомнения в правдивости слов Кэтлин – если в тех обстоятельствах это вообще имело значение[117]. В любом случае это было крайне неудобное свидетельство. Его скрыли и опубликовали официальную реконструкцию последней сцены в палатке, художественно изображенную по просьбе Кэтлин Скотт сэром Барри.

Уилсон и Боуэрс умерли первыми [писал профессиональный драматург], после чего… капитан Скотт… расстегнув спальный мешок и… откинувшись назад, ждал прихода смерти. Мы знаем это потому, что в таком положении их и нашли… Детали могут отличаться, но в целом все случилось именно так.

Скотт стал мифологической фигурой. Необходимость в такой фигуре назревала уже давно. Через год началась Первая мировая война, и, как заметил один писатель спустя много лет после описанных событий, Скотт подал

своим соотечественникам пример стойкости… Среди нас сейчас так много героев, так много скоттов… совершающих бескорыстные жертвы, [и] теперь мы начинаем понимать, каков источник наших подвигов на кровавых полях… Фландрии и Галлиполи.

Эта традиция сохранялась еще очень долго. Норвежский чиновник на Шпицбергене, который видел, как приходили и уходили многочисленные экспедиции из самых разных стран, однажды заметил, что студенты британских университетов выделяются среди всех остальных – они, «кажется, хотят быть героями». Скотт продолжает вдохновлять людей на самоубийственную романтику и геройство. Его призрак пересекает национальные и государственные границы. Он стал эталоном классического мученика в гротескной и чуждой британскому менталитету культуре Советского Союза, где, по словам одного из писателей, в нем видят воплощение «борьбы до самого конца с силами судьбы, [как если бы] тракторист направлял свою машину на объятое пламенем пшеничное поле». Совершенно иная обстановка царила в Берлине 1930 года, в театре которого была поставлена пьеса о Скотте, созданная авангардным немецким драматургом Рейнхардом Герингом, – против воли леди Скотт, претендовавшей на роль хранительницы мифа. Эту функцию она навсегда сохранила за собой. Пьеса– заканчивалась такими строками: «Горе спорящему со своей судьбой! Бойтесь глупца, который хочет ее изменить!»

Вряд ли так можно сказать про Амундсена. Это Скотт отправился в путь, чтобы показать пример героизма. Амундсен просто хотел быть первым на полюсе.

На свои молитвы оба получили ответы.

Скотт рано заплатил свою цену.

А что же Амундсен?

В Америке, накануне получения известия о судьбе Скотта, он узнал о самоубийстве Хьялмара Йохансена.

После прибытия в Норвегию из Хобарта в июне 1912 года Йохансен вернулся к своей прежней жизни, поселился в неблагополучном квартале Христиании, много пил и плыл по течению. Он избегал общения с близкими и друзьями, вел себя, как преступник, скрывающийся от правосудия. Сложное чувство – смесь преданности и стыда – заставляло его молчать о ссоре с Амундсеном. Он стал замкнутым и апатичным, «сидел в углу без света, – по словам кого‑то из его знакомых, – тихий и удрученный. Когда к нему обращались, он вздрагивал и отвечал невпопад».

Только спустя несколько месяцев друзья Йохансена узнали о его истинном положении и попытались ему помочь, но было уже поздно. Он пестовал свое поражение. Он жил под знаком сломанной судьбы. И дошел до края. В один прекрасный день он переехал в отель, расположенный в центре Христиании, лучший из тех, что он мог себе позволить, и рано утром 4 января 1913 года застрелился в общественном парке. «Возможно, это был самый лучший выход для бедняги», – заметил Торвальд Нильсен. Когда Йохансен прибыл в свою последнюю обитель, весь его багаж состоял из сигарной коробки, где лежали бритвенные принадлежности.

Друзья Йохансена обвинили в его смерти Амундсена. Однако как минимум Нильсен знал, что все не так просто. Унижение, пережитое им в Антарктике, вероятно, стало последней каплей. Но не только это заставило его свести счеты с жизнью. Нансен ни единым словом не выдал своих чувств, поскольку был предан и Йохансену, и Амундсену, но предложил оплатить похороны Йохансена, что интерпретировали как косвенный упрек, адресованный Амундсену. Однако Нансен был вынужден признать, что отчасти и сам виноват во многом, поскольку пренебрегал Йохансеном после первого путешествия «Фрама» и фактически навязал его Амундсену. Йохансен заплатил цену проигравшего.

Самоубийство Йохансена и смерть Скотта бросили тень на Амундсена. Казалось, над Южным полюсом висит проклятье.

Амундсен отправлялся в Антарктику, надеясь, что Сигрид Кастберг разведется с мужем, чтобы стать по окончании экспедиции его женой. Вернувшись, он узнал, что она все еще замужем. «Поэтому я решил, что свободен от своих обязательств», – написал он и прекратил роман, попросив выступить посредником в завершении отношений их общего друга Хермана Гэйда.

Пожалуйста, передай это [Сигрид] самым корректным и тактичным способом [писал Амундсен Гэйду]. Я не хочу писать ей сейчас, что раз и навсегда порываю с ней. Пожалуйста, разберись с этим так, как ты умеешь… я говорил тебе, что сейчас связан по рукам и ногам – и в этом вопросе навсегда останусь «хорошим мальчиком».

Амундсен имел в виду, что встретил другую. Ее звали Кристин Беннетт. Темноволосая, статная, энергичная, она родилась в Норвегии и в момент их знакомства являлась женой состоятельного английского бизнесмена, который был старше ее на тридцать лет. Они познакомились зимой 1912 года в Лондоне, где Амундсен читал лекции о Южном полюсе. Начался долгий, тайный, мучительный и неразгаданный роман. Даже в своих самых личных документах, называя ее всевозможными ласковыми именами, говоря о ней «моя женушка», Амундсен никогда не раскрывал настоящее имя Кристин. Обычно он называл ее просто «К.».

С определенной точки зрения К. была непредвиденным осложнением. Уже целый год с момента высадки в Хобарте Амундсен работал над во‑зобновлением своего первоначального плана арктического дрейфа. А затем из Оттавы, во время лекционного тура по Северной Америке, он внезапно написал Нансену, что приостанавливает подготовку. По его словам, норвежское правительство не вознаградило должным образом тех, кто ему помог, и

Вы, господин профессор, должны первым понять мой поступок. Чтобы уходить на несколько лет в полярный дрейф, нужно иметь все документы в полном порядке. Нет смысла начинать это путешествие с нарушения обязательств.

На что Нансен ответил следующее:

Все Ваши лекции там, в этой выматывающей нервы стране, лишили Вас последних сил и… вывели из равновесия… Только так я могу объяснить… Ваше письмо, которое иначе для меня необъяснимо, если только Вы не устали от всей экспедиции «Фрама» и не предпочтете сдаться, но тогда, вероятно, Вы скажете это прямо… Если Вы намерены угрожать отказом от экспедиции на «Фраме», пока все обязательства не будут выполнены… это выставит Вас в самом неблагоприятном свете как человека, который нарушил свое твердое обещание. По сравнению с этим все остальные вещи, о которых Вы говорите, просто несущественны. Сообщая о путешествии на Южный полюс до того, как начать дрейф во льдах, Вы объясняли свое решение необходимостью собрать средства для этой экспедиции. Исходя из этого и правительство, и все мы защищали Вас, бились за Вас и, я бы даже сказал, за Вашу честь…

Вероятно, Вы упрекнете меня в том, что я недостаточно сделал для выполнения тех обязательств, о которых Вы упоминаете. Но начнем с того, что я не знал о них до Вашего письма… Я не чувствую, что у Вас есть повод для упреков. Я действительно делал для Вас и Вашей экспедиции все, что мог. Может, Вы этого не понимаете? Но для Вас я пожертвовал большим, чем для любого другого человека, отказавшись от своей экспедиции к Южному полюсу, венцу всей своей работы полярного исследователя, и отрекшись от «Фрама», чтобы Вы могли осуществить дрейф в Полярном море. Вы можете считать это ерундой, но подумайте сами: этот план я придумал еще до плавания на «Фраме», а во всех деталях разработал в хижине на Земле Франца‑Иосифа…

Итак, Вы уходили, и я видел «Фрам» в последний раз, а потом получил Ваше заявление о том, что Вы решились на экспедицию, от которой я отказался ради Вас. Странно, но я был рад. В любом случае это сделает норвежец и именно так, как я думал. Однако я жалел больше всего, что Вы ничего не сказали мне заранее, ведь я в любом случае мог дать Вам ценный совет… Я много думал об этом… но все хорошо, что хорошо кончается… Повторяю все это сейчас, чтобы Вы могли видеть: со своей стороны я всем пожертвовал ради Вас и Вашей экспедиции, а Ваша обида на Норвегию из‑за того, что якобы здесь, на родине, не выполняют обязательства, не совсем оправдана… мне кажется очень ценным то, что лейтенант Нильсен получил награду и повышен до коммандера… или что консул Гэйд получил орден, и т. д.

Однако дело было не только в побрякушках и золотых шнурках. Амундсен занял Бьяаланду 20 тысяч крон на создание фабрики по производству лыж, хотя вряд ли мог себе это позволить, поскольку сам имел множество долгов. Он хотел поддержать тех, кто ему помог. И потому его ответ Нансену содержал такой горький и ироничный укол: «Я признателен за то, что Вы предложили мне… в трудные моменты забыть о главном ради безделушек».

Затем прозвучала эта редкая, хотя и косвенная, ссылка на Скотта:

Но, господин профессор, разве Вы не верите, что эти мелочи тоже нужно тщательно учитывать, что ими нельзя пренебрегать? Мне кажется, многие великие предприятия потерпели неудачу из‑за того, что пренебрегали безделушками.

Нансен разглядел попытку Амундсена найти повод для отказа от своих арктических планов, и тогда Амундсен признался:

Возможно, я нуждался в том, чтобы Вы меня поправили. Я бы сопротивлялся любому, от кого мог получить такой удар. Но Вам я обязан слишком многим – больше, чем кому бы то ни было из всех, кого я знаю, – поэтому спокойно склоняю голову и принимаю его.

Дело было не только в К., просто в арктическом дрейфе Амундсен перестал видеть какой‑либо смысл. Он стал бы простым повторением того, что уже сделал Нансен.

Больше не осталось миров, которые мог покорить Амундсен. Он был первооткрывателем, а не исследователем – между этими понятиями очень большая разница. Он достиг последней великой географической цели. Единственной сенсацией мог стать разве что его полет на Луну. Все остальное означало спад. Чего он действительно сейчас хотел, так это вернуться к эскимосам Северной Америки и закончить изучение их культуры, начатое во время экспедиции по Северо‑Западному проходу. Учитывая его прирожденный дар в области этнографии, он мог бы и здесь стать первопроходцем.

Если бы Скотт вернулся назад побежденным, но живым, Амундсен получил бы полное право безнаказанно отменить свой арктический дрейф. Но Скотт умер – и это стало немыслимо. Как четко объяснил Нансен, поступить так, сохранив честь, было просто невозможно, Амундсену приходилось плыть, словно «Летучему голландцу», до тех пор, пока он не обретет покой.

Покорение Южного полюса стало произведением искусства, шедевром. Амундсен даже не надеялся повторить его. Он больше не чувствовал в себе воли, сметающей все на своем пути, страдая из‑за конфликта между долгом и желанием. Остальные тоже поняли, что его терзают какие‑то сомнения. «Он ведь знаменитый, – сказал кто‑то из его новых знакомых, – но кажется– каким‑то угасшим». Верная подруга фортуна после стольких лет отвернулась от него. Его то и дело преследовали неудачи, а «Фрам» обрастал ракушками в южноамериканских портах. Планы относительно этого судна несколько раз менялись, включая неудавшуюся попытку сделать его первым кораблем, прошедшим через Панамский канал. В конце концов, уже почти построенный, в июле 1914 года он вернулся в Норвегию. Несколько недель спустя началась Первая мировая война, и все планы пришлось отменить.

«Фрам» устарел и не смог бы уже выйти в море. Двадцать лет он прозябал и догнивал в дальних уголках норвежских гаваней, пока члены различных комитетов пожимали друг другу руки. В итоге его спас один патриотически настроенный судовладелец: он предоставил «Фраму» место для вечной стоянки под крышей в Осло (так к тому времени стала называться Христиания). Там, у берега фьорда, он остается и поныне национальным памятником и полярной святыней.

Амундсену пришлось искать другой корабль. Как обычно, главным препятствием стали деньги, но неожиданно ему помогла война. Норвегия объявила нейтралитет, и ее торговые корабли были востребованы союзниками. Амундсен, как и многие его соотечественники, инвестировал в судостроение, быстро заработал миллион крон и заказал новый корабль. Его построили по образцу «Фрама» и назвали «Мод» в честь норвежской королевы.

В июле 1918 года корабль «Мод» покинул Норвегию, чтобы пройти вдоль берегов Сибири и начать дрейф через Арктику в Беринговом проливе. Семь лет спустя он закончил это путешествие в Сиэтле, не пробившись на север дальше Новосибирских островов.

С точки зрения поставленных перед экспедицией задач она была неудачной. Однако «Мод» стал вторым кораблем, который прошел Северным морским путем, и все видели, что Амундсен предпринял попытку арктического дрейфа. То, что Южный полюс не станет курортом, он ожидал. А в том, что ветер, льды и волны восстали против него, вряд ли есть его вина.

К этому моменту Амундсен уже четверть века отдал полярным льдам и снегам. Первая зимовка в Антарктике, Северо‑Западный проход, Южный полюс, Северный морской путь – его история читается, как сага. Десять лет он потратил, пытаясь сдержать слово, и его совесть в этом вопросе чиста. Для большинства людей этого было бы вполне достаточно, но Амундсен продолжал тревожиться и не находил себе места.

Десять лет неудач стерли триумфальные моменты прошлого, и Амундсен познал судьбу павшего героя, которым в Норвегии быть особенно тяжело‑. Он не мог уйти со сцены в такой незавидной роли: ему нужно было восстановить свою репутацию. Именно эта цель стала его новым Южным полюсом.

Техника езды на собачьих упряжках, которую Амундсен довел до совершенства, уже устарела. Он закрыл эпоху и не испытывал по этому поводу никаких ностальгических сожалений. «Я стоял, вспоминая долгие санные переходы в Антарктике, – сказал он после того, как впервые увидел полет аэроплана (в Германии в 1913 году), – и представлял, как воздушные машины за один час покрывают расстояния, которые в полярных регионах стоили нам многих дней и огромных усилий». Теперь он видел, в каком направлении будет развиваться будущее, и немедленно начал учиться летать. В 1914 году он получил лицензию первого гражданского пилота в Норвегии. Теперь, в пятьдесят лет, после провала экспедиции на «Мод», он был одержим идеей стать первым человеком, который пересечет Арктику по воздуху.

В 1923 году, предоставив «Мод» заканчивать свое плавание под руководством Вистинга, который верно следовал за своим старым Шефом, Амундсен попытался вылететь из Уэйнрайта, что на Аляске, на Шпицберген. Однако его самолет потерпел аварию еще до старта. Амундсен отправился в Норвегию, чтобы повторить попытку.

Как отметил один норвежский журналист, «когда Амундсен вернулся триумфатором, мы соперничали друг с другом, чтобы воздать ему честь. Но когда дела пошли плохо… мы сразу же подоспели с болезненной критикой». Норвежская пресса открыто насмехалась над Амундсеном, среди прочего предположив, что он сам подстроил аварию в Уэйнрайте, поскольку боялся лететь. Его обвинили в мистификации ради популярности. Ходили слухи (безосновательные, если посмотреть на календарь), что две эскимосские девочки, которых он приютил на «Мод» и привез в Норвегию, желая дать им образование, были его незаконными дочерьми. Впрочем, даже если бы это было и так, такой поступок мог свидетельствовать только о его чувстве долга. Но он все принимал близко к сердцу.

Итак, вскоре у победы появился привкус горечи. Южный полюс камнем висел на его шее. Несколько нанесенных ему обид, возможно случайных, оставили в душе Амундсена особенно глубокий след. Благодаря авиации он познакомился с загадочным миром бизнеса и финансов, в котором ему было явно не по себе. Он попал в железные объятья человека, которого называл «преступным оптимистом», и с трудом смог отделаться от него. Доверчивая наивность уступила место скепсису и подозрительности по отношению к человеческой природе и даже к своим товарищам. Он изолировал себя ледяной стеной гордыни, которая в сочетании с его естественной скрытностью только усугубила его страдания. «У меня так ужасно мало друзей», – писал он Херману Гэйду, и это очень редкое признание в том, что он был одинок и несчастен. Он стал похож на обиженного, недоверчивого ребенка. Мало кому было дано пробить его раковину и увидеть под ней бурю скрываемых чувств.

Амундсен вернулся домой, испытывая жестокую финансовую нужду, ставшую, как он сам сказал, «нормальным положением вещей» с момента плавания на «Йоа» двадцать лет назад. Для своего неудачного полета он попросил десять тысяч долларов у Дона Педро Кристоферсена, который оставался его верным и щедрым патроном.

Деньги не имели ценности для Амундсена, скорее они были средством для реализации амбиций. Несмотря на полученный от норвежского правительства грант в размере 500 тысяч крон для покрытия долгов экспедиции «Мод», его дела пришли в катастрофический беспорядок. Из‑за денег он поссорился со своим братом Леоном, который управлял его делами больше десяти лет. Затем Амундсен признал себя банкротом, хотя в этом не было необходимости и такой шаг противоречил всем разумным советам. Поведение Амундсена теперь казалось настолько странным, что возникали сомнения в его психическом здоровье, возможно, это было наказанием за страстную увлеченность единственной целью.

Как художник может быть одержимым своим искусством, так и Амундсен был одержим исследованиями, игнорируя все остальное. Он пренебрегал другими сторонами своей личности, и поэтому всем, кто не разделял его страсти, казался ограниченным человеком. Хладнокровно избавившись от финансовой несостоятельности и преследований кредиторов, он заказал несколько новейших немецких цельнометаллических гидропланов Дорнье «Валь». Все, что ему было нужно, это заплатить за них, – сущий пустяк. Дон Педро и Херман Гэйд, его верные друзья, пытались спасти Амундсена от самого себя: они выкупили его дом, чтобы не допустить продажи в рамках процедуры банкротства, позволив ему по‑прежнему там жить, и категорически запретили занимать – ведь он всегда именно так финансировал свои экспедиции. Между тем Амундсен отметил, что в Норвегии «все кошельки были закрыты» – и отправился в Америку, чтобы попытаться заработать чтением лекций и писательским трудом.

Однако в Америке его звезда также погасла. Первые результаты, по его словам, не были «обнадеживающими. Я подсчитал, что, если не произойдет ничего непредвиденного, смогу начать воплощать свои планы в жизнь, когда мне исполнится 110 лет!»

Непредвиденное произошло. Как написал Амундсен во время путешествия к Южному полюсу, «не в первый раз я получал помощь в самый нужный момент». Вот и сейчас в Нью‑Йорке с ним связался американец по имени Линкольн Эллсуорт и предложил профинансировать полет к Северному полюсу.

Эллсуорт был сыном миллионера и баловнем судьбы. Пройдет одиннадцать лет – и он впервые пересечет Антарктику. А в то время он пытался заставить отца профинансировать его собственную арктическую экспедицию. Отец сопротивлялся этим планам. Малозаметный абзац в газете о том, что знаменитый Амундсен находится сейчас в Нью‑Йорке, случайно дал ему ключ к нужной двери. Эллсуорт‑старший не готов был доверить своего сына замерзшей пустыне, однако после недолгих уговоров поверил покорителю Южного полюса. Так у Амундсена появились деньги.

Эллсуорт‑младший называл Амундсена «виртуозом исследований». Он не только обеспечивал его деньгами, но и питал к нему безграничное уважение, по которому так тосковал Амундсен в Норвегии. В глазах Эллсуорта он стал примером настоящего героя и средством для реализации амбиций, в чем он очень нуждался. За свои деньги Эллсуорт хотел только одного – привилегии служить под командованием Амундсена как лидера. Поэтому он позволил, чтобы экспедиция состоялась под норвежским флагом, что было чрезвычайно важно для Амундсена. Они были созданы друг для друга и стали идеальными партнерами.

Эллсуорт‑старший выделил 85 тысяч долларов, Амундсен смог оплатить свои Дорнье «Валь», и в мае следующего 1925 года они с Линкольном Эллсуортом, тремя норвежскими механиками и одним немецким, на двух самолетах вылетели со Шпицбергена в сторону Северного полюса. Во многом это было поспешное и плохо подготовленное предприятие. Незадолго до 88‑й параллели им пришлось сесть на паковый лед, один из гидропланов был поврежден. Через три недели эпически‑тяжелой борьбы они смогли поднять в воздух второй гидроплан и вернулись к цивилизации. К тому времени их уже считали погибшими.

Так, в возрасте пятидесяти трех лет Амундсен эффектно вернулся на сцену. Он достиг отметки 87°44′ – рекордной южной точки, покоренной воздушным путем – и показал новую дорогу к полюсу. Кроме того, его побег из когтей Арктики сам по себе стал настоящим триумфом. Все неудачи были забыты, и соотечественники оказали ему восторженный прием.

В следующем году Эллсуорт, к тому времени вступивший в права наследования, выделил 100 тысяч долларов для организации трансполярного полета на дирижабле под руководством Амундсена. Дирижабль построили в Италии, пилотом стал его создатель Умберто Нобиле, и потому экипаж частично был итальянским. Но дирижабль нес норвежский флаг и назывался «Норге» (Норвегия).

Пока «Норге» ожидал старта в Кингс‑Бей на Шпицбергене, туда прибыл на аэроплане коммандер (позднее адмирал) Ричард Бэрд, намереваясь стать первым человеком, попавшим на Северный полюс по воздуху. В Англии испытывали определенное удовольствие от того, что Амундсен будет побит его же собственным оружием. На самом деле он намеренно позволил Бёрду совершить свой полет первым, поскольку мечтал первым пересечь Арктику. Стремиться к приоритету в воздушной битве за полюс было бы в данном случае высокомерием. Кроме того, по‑прежнему оставались сомнения в заявлениях Кука и Пири, а потому Амундсен чувствовал, что лучше не бередить старые раны и оставить рекорд Америке[118]. Бэрд вернулся и заявил, что был на полюсе. Амундсен стартовал по его следам.

11 мая 1926 года «Норге» покинул Кингс‑Бей и два дня спустя приземлился в Теллере на Аляске, по дороге пролетев над полюсом. Амундсен удовлетворил свои амбиции. Дома его встречали с еще более неистовым обожанием, чем в прошлом году. Он стал популярен, как никогда раньше, даже больше, чем после покорения Южного полюса. Он вошел в историю как человек, совершивший первый полет через Арктику, и стал первым, кто побывал на обоих полюсах планеты. Он закрыл дверь, за которой осталась славная эпоха собак и саней – и открыл новую эпоху стальных машин. Он снова восстал из пепла и поднялся на самый верх. Это был идеальный момент для ухода со сцены. Амундсен объявил о прекращении исследований и удалился в свой дом в Бунден‑фьорде. Прощальная речь Нансена все еще звучала у него в ушах:

Ваша работа – это работа настоящего человека, она стала следствием исключительной силы воли… и если кто‑то достигает того, что называется счастьем, Вы, должно быть, сделали это. Поскольку величайшее счастье состоит в том, чтобы полностью реализовать потенциал своей уникальной личности… И Вы, Руаль Амундсен, реализовались полностью.

Но Нансен прекрасно понимал, что Амундсен не был создан для счастья: он давно признал в нем родственную смятенную душу.

Последствия полета «Норге» были печальными. В первый раз Амундсен командовал людьми, не принимавшими его власть безоговорочно. Для них он уже не являлся безусловным лидером, обладавшим уникальным техническим опытом. Его таланты в полной мере проявлялись только в небольшой группе отобранных поодиночке людей. Ему было трудно с таким разнородным экипажем. Трения возникли уже в самом начале, и вскоре после полета Амундсен поссорился с Нобиле, которого не без оснований обвинил в стремлении к слишком большой свободе действий. Амундсен публично объявил войну Нобиле. Он мог быть как самым безжалостным врагом, так и самым преданным другом – последовательно, до конца.

У доктора Фредерика Кука начались плохие времена. Он оказался в тюрьме «Форт Ливенуорт» неподалеку от Канзас‑Сити, получив длительный срок по обвинению в мошенничестве с акциями. Амундсен не особо удивился, но во время турне с лекциями по Америке перед полетом «Норге» навестил своего старого товарища по «Бельжике». Чтобы бросить такой вызов общественному мнению, требовалась смелость, поскольку к этому моменту Кук считался негодяем и, что еще хуже, клоуном. Амундсена до сих пор обвиняли в том, что он встал на сторону Кука в его споре с Пири, который теперь был национальным героем Америки, в то время как заявления Кука о покорении Северного полюса официально признали фальсификацией. Недовольство Амундсеном проявилось в том, что Национальное географическое общество в Вашингтоне отменило его лекцию. Это нанесло ему серьезный финансовый ущерб. (В 1913 году он получил от общества 20 тысяч долларов.) Но Амундсен оставался непоколебимым: в его кодексе чести преданность друзьям была превыше всего.

Однако остается спорным вопрос, кто из них больше нуждался в поддержке, поскольку, по словам Кука, Амундсен при встрече дал волю своим эмоциям, сказав помимо прочего: «Между словом и гарпуном есть много общего. Они наносят болезненные раны. Но порез от гарпуна заживает, а от слова – гноится».

Легендарного «Белого орла Норвегии», как его иногда называли, преследовало ощущение одиночества и разбитых надежд. Он преждевременно состарился. Он так никогда и не женился. Роман с К. затянулся и закончился ничем. Несомненно, он чувствовал себя преданным, признавшись в один из редких моментов откровенности: «То, что человеческое существо могло так беспощадно растоптать мое сердце, я никогда не забуду». Но это реконструкция после размышления – и вряд ли она является полной правдой. Трудно сказать, что именно Амундсен имел в виду. Во всем, что касалось женщин, он был непостижимо противоречивым. Чувствовался какой‑то подсознательный психологический барьер, не позволявший ему обрести полную гармонию и удовлетворение в отношениях с женщинами. Возможно‑, К., так же как и Сигрид в свое время, отступила прежде, чем стало слишком поздно. Похоже, что его жребием была несчастная любовь к замужним женщинам – или их любовь к нему. Одна из них – богатая француженка мадам Хериот. Другая – Бесс Мэджидс, довольно требовательная дама, с которой Амундсен познакомился в Америке. Она пересекла Атлантику, чтобы поселиться в его доме в Бунден‑фьорде.

Физически Амундсен чувствовал себя не очень хорошо. Он лечился за границей отчасти для того, чтобы о его недомогании не догадывались на родине. В Лондоне он консультировался со специалистом по поводу проблем с сердцем. Из‑за другой, никому не известной жалобы ездил к врачу в Лос‑Анджелес. Тот использовал радий «и убил эту дрянь», как он мягко написал своей невестке Малфред, к которой почти всю жизнь испытывал искреннюю и глубокую привязанность.

У него по‑прежнему были долги, и на двух континентах его преследовали кредиторы. Сдерживаться становилось все труднее. Амундсена все чаще видели сердитым. Он выглядел гордым и неприступным, часто бывал задиристым. Казалось, он бьется с каким‑то демоном. Эллсуорт описал, как однажды они с Амундсеном шли по улице, когда он внезапно

не оглядываясь… сказал с напряжением: «Эллсуорт, за нами следят!»… конечно, за нами увязались несколько мальчишек… совершенно не ведая, что растревожили фобии своего героя.

В 1927 году Амундсен опубликовал свои мемуары «Моя жизнь исследователя»[119]. Это была злая и местами неуравновешенная книга, ранившая верных друзей Амундсена и испортившая его репутацию. Она совершенно не похожа на его ранние книги, из‑за чего порой возникает ощущение, будто его личность подменили. Исчезли его скромность, деликатность, чувство юмора – он стал хвастливым, смертельно серьезным и всецело поглощенным нападками на своих врагов. По отношению к Нобиле он был особенно беспощаден. В этой книге он почти ничего не рассказал о своей личной и внутренней жизни, но оставил едва уловимые намеки на то, во что верил.

Несмотря на повсеместное безоговорочное признание, Амундсен был уязвлен пренебрежением англичан. Он называл их «жалкими неудачниками». Он страдал от того, что английских школьников учили, будто Южный полюс открыл Скотт, а про его экспедицию забывали. Он с горечью вспоминал‑, как на обеде, устроенном Королевским географическим обществом в 1912 году, его президент лорд Керзон сказал речь, которую закончил

следующими словами: «Предлагаю троекратное “ура” в честь собак», при этом он ясно подчеркнул свое саркастически‑унизительное намерение, повернувшись в мою сторону с осуждающим выражением… и настоятельно прося меня не отвечать на это прозрачное оскорбление.

Королевское географическое общество отвергло эти обвинения и потребовало извиниться. Кстати, подобные нападки могли быть вполне реальными: Керзон действительно славился своим грубым нравом. В любом случае Амундсен счел такой ответ Общества унизительным для своей репутации, отказался принести извинения и вышел из состава Общества, почетным членом которого являлся. Конечно, британцы не согласились с таким решением вопроса. Но в тот же день Амундсен спешно покинул Клуб королевских обществ, куда его поселило Королевское географическое общество, и переехал в отель, где сам платил за себя, никак это не объясняя. Он помнил об этом случае пятнадцать лет, но только сейчас позволил себе предать его огласке.

Также Амундсен написал, что

Скотт и его товарищи умерли по дороге с полюса не потому, что были сломлены тем, что мы их опередили, а из‑за голода, поскольку их питание было недостаточным.

За этими словами чувствовалась попытка опровергнуть обвинения. Здесь Амундсен оказался в шаге от публичного признания того, что смерть Скотта не дает ему покоя. За много лет до этого он как‑то откровенно сказал, что перед тем, как покинуть полюс, размышлял, не оставить ли там канистру с керосином, чтобы облегчить сани и заодно помочь Скотту в случае необходимости. Но в итоге решил, что Скотт должен быть хорошо обеспечен, и керосин будет лишним. К тому же его целесообразно было все‑таки взять с собой для дополнительной страховки.

Теперь стало понятно, что в принципе тот керосин мог бы спасти Скотта и кого‑то из его спутников. Этого маловероятного «мог бы…» оказалось достаточно для грызущего Амундсена чувства вины. Он так никогда по‑настоящему и не простил себя. Он нес этот груз и платил полную цену. Ему приходилось жить с чувством вины, от которого практически невозможно было избавиться. Со временем оно могло привести к умопомешательству. Победа на Южном полюсе действительно оказалась горькой.

В конце мая 1928 года Амундсена вырвали из его уединения. Нобиле вернулся в Арктику, на этот раз под итальянским флагом, и исчез вместе со своим дирижаблем «Италия» по дороге к Северному полюсу. Итальянский посол в Осло попросил норвежское правительство о помощи, и Амундсен был одним из полярных специалистов, которых срочно пригласили для консультаций по поводу спасательной операции. Амундсен предполагал, что возглавит ее.

Однако итальянский диктатор Бенито Муссолини отказался от помощи норвежцев, во всяком случае от помощи Амундсена. Муссолини не любил Амундсена за его ссору с Нобиле, которую он считал оскорблением итальянской нации.

Несмотря на противодействие со стороны Муссолини, норвежское правительство продолжало готовить план спасательной операции, поскольку Нобиле мог попасть в аварию в районе Шпицбергена, то есть в территориальных водах Норвегии. Чтобы не оскорблять итальянского диктатора, Амундсена тихо отодвинули в сторону. К тому же спасательная операция была воздушной, в ней участвовали пилоты военно‑морского флота, и Амундсен, не будучи офицером, не мог ими командовать. В любом случае после публикации его мемуаров с ним было очень трудно иметь дело. Поэтому его поблагодарили за помощь… и предложили вернуться обратно в Бунден‑фьорд.

Амундсен был в ярости, он чувствовал себя вдвойне обманутым и преданным, поскольку командование экспедицией принял Хьялмар Рисер‑Ларсен, с которым они вместе участвовали в полете к 88° северной широты на «Норге». Его чувства были глубже, чем простая обида.

Призыв к действиям прозвучал очень вовремя. Два года после отставки Амундсен занимался расчисткой долговых завалов. Он продал свои медали (которые приобрел и передал в дар нации один из его щедрых соотечественников), а первые гонорары от продажи мемуаров позволили ему полностью рассчитаться с кредиторами. «Сделайте меня честным человеком!» – сказал он своему адвокату. Эта задача была почти выполнена.

На примере Скотта Амундсен понял, что, если судьбы людей сплелись, их уже нельзя распутать. Он и так жил с ощущением вины за смерть Хьялмара Йохансена и осознавал свою, пусть даже частичную, ответственность за то, что Нобиле снова направился во льды. Ведь после их ссоры Нобиле хотел реабилитироваться и стремился к подвигу. Амундсен боялся, что теперь чаша весов склонится не в его пользу – и он будет признан виновным. Он не хотел, чтобы на его совести оказалась еще одна жизнь. Публично Амундсен заявил, что хочет отправиться спасать Нобиле в качестве жеста примирения, но своему другу признался, что не сможет вынести еще одного обвинения в трусости, как после первой попытки его арктического полета. Эта пьеса разыгрывалась на открытой сцене. Амундсен присутствовал на официальном обеде, когда раздался первый призыв помочь Нобиле. «Готов!» – сказал он, и эти слова попали в газеты. Такой шаг отрезал ему все пути к отступлению. Теперь нужно было что‑то делать, он не мог просто бездействовать, смотреть и ждать.

Итак, если никто не хочет, чтобы Амундсен искал Нобиле, он сделает это сам. Решившись, он яростно взялся за организацию частной спасательной экспедиции. Увы, его снова остановили деньги. Он с радостью потратил бы все свои средства, до последнего, на это предприятие, но пока всего лишь перестал быть несостоятельным должником, не более того.

Снова он познал унижение, необходимость просить и надоедать. Он сидел дома, смотрел на фьорд, где когда‑то швартовался «Фрам» и, бессильный изменить что‑либо, ждал, пока телеграммы летали взад и вперед, а рация в углу сообщала о том, что спасательные экспедиции отправляются на поиски одна за другой.

Итальянский журналист, посетивший Амундсена в это время, описал его как тревожного и погруженного в свои мысли человека. В ходе разговора Амундсен вспомнил жизнь в полярных льдах и сказал:

Ах, если бы Вы знали, как там прекрасно, вот где я хотел бы умереть. И желаю только одного, чтобы смерть… пришла ко мне во время выполнения высокой миссии, быстрая, без мучений.

Несколько дней спустя старый товарищ Амундсена Сверре Хассель, один из тех четверых, которые стояли с ним на Южном полюсе, приехал к нему в гости и умер прямо во время разговора.

Амундсен жаждал действий, и многие люди чувствовали, что его бездеятельность является национальным позором. По просьбе одного норвежского бизнесмена, находившегося в Париже, французское правительство за одну ночь решило вопрос о предоставлении Амундсену гидросамолета с пилотом и полной командой. Так сильна была по‑прежнему магия имени Амундсена. Но это был избыточный шаг, поскольку в воздухе на тот момент уже находилось по меньшей мере двадцать самолетов, плюс целый флот кораблей на подходе. Однако поиски Нобиле стали международной схваткой, престижным предприятием, самостоятельной целью, а потому правительство Франции, как и все остальные, надеялось заработать на этом деле дивиденды для роста своей популярности.

Через два дня французская машина «Латам» с серийным номером 47 уже была на пути в Берген, расположенный на западном побережье Норвегии. Амундсен выехал туда ночным поездом из Осло 16 июня. На платформе его провожала целая толпа, и, когда поезд тронулся, Амундсен, стоя у окна, долго махал рукой, пока люди не исчезли из вида. Ровно двадцать пять лет назад в этот же день он отправился в экспедицию к Северо‑Западному проходу.

Рано утром в понедельник, 18 июня, Амундсен приземлился в Тромсё, обнаружив там шведский, финский и итальянский гидросамолеты, которые направлялись на Шпицберген с одной и той же миссией. Шведский пилот предложил всем остальным подождать один день, чтобы вместе пересечь опасное Баренцево море. Отказался только Амундсен. К этому моменту с Нобиле была установлена радиосвязь. Он потерпел крушение и теперь с несколькими спасшимися спутниками находился на льдине к северу от Шпицбергена. Начиналась гонка: кто первый доберется до Нобиле и подберет его.

Амундсен уже знал, что его машина не приспособлена для решения данной задачи. Это знали и его норвежский товарищ Лейф Дитрихсен, и командир «Латама‑47» капитан Рене Жильбо. Самолет был перегружен, а двигатель слишком слаб для Арктики. Все они понимали, что продолжать полет – чистое безрассудство, но дело зашло слишком далеко, чтобы дать ему обратный ход.

В четыре часа дня «Латам‑47», рокоча двигателями, вырулил на фарватер. В кристально чистом воздухе прекрасного северного летнего дня он тяжело понесся по воде и, сопровождаемый фонтаном брызг, поднялся в воздух. Чуть позже один из рыбаков, находившийся на тот момент в открытом море, видел, как самолет летел над водой в северном направлении, пока, по его словам,

не достиг туманной гряды на горизонте, после чего начал подниматься, вероятно, пытаясь облететь ее сверху, но потом мне показалось, что он стал двигаться как‑то неравномерно, а потом… влетел в облака и исчез из вида.

Вскоре после этого прервалась радиосвязь.

Больше никто и никогда не видел и не слышал Руаля Амундсена. Он исчез в Полярном море – там, где был его настоящий земной дом.

Спустя несколько месяцев из моря выловили один из поплавков «Латама‑47» и его топливный бак, снятые с самолета и явно использовавшиеся в качестве спасательных плотов. Амундсен и его спутники, должно быть, боролись до последнего. Возможно, их удалось бы спасти, если бы поиски начались так же быстро, как в Кингс‑Бей. Но соотечественники Амундсена хорошо помнили, как однажды он изменил свой маршрут на полпути, направившись в Антарктику, и предполагали, что он мог сделать это снова. Они подумали, что после взлета Амундсен решил направиться сразу к льдине, на которой находился Нобиле, чтобы удивить мир, как он делал раньше, и победить в игре. К тому времени, когда поднялась тревога, было уже слишком поздно, и все поиски оказались безуспешны.

Нобиле спас кто‑то другой – Амундсен зря загубил свою жизнь. Но, продолжая жить дальше, он оставался бы несчастным. Его уход стоит в одном ряду с подвигами древних скандинавских властителей морей, которые осознанно приносили себя в жертву морю, когда чувствовали, что их время пришло. Этот путь он выбрал для себя сам.

14 декабря, в годовщину покорения Амундсеном Южного полюса, по всей Норвегии в память о нем была объявлена минута молчания. Но еще долго его соотечественники отказывались верить, что он действительно мертв. Они убежденно повторяли: Амундсен жив, он наверняка приземлился на каком‑то удаленном, отрезанном льдами берегу и однажды непременно вернется. Его собственные адвокаты думали точно так же. Появлялись даже более или менее фантастические теории о том, что он спасся, чтобы начать другую жизнь, инкогнито, где‑то очень далеко.

Так ушел из жизни величайший полярный исследователь. Норвежцы помнят и чтят его как героя, как человека из другой эпохи, видя в нем далекую, но яркую личность наполеоновского масштаба. В то же время они как будто немного стыдятся его из‑за многолетнего британского неодобрения.

Стыдиться практически нечего. Амундсен принес Норвегии престиж и уверенность в себе в то время, когда она поднималась на ноги и становилась независимым государством. Для земляков он был олицетворением национального гения – таким же, как великий полководец или государственный деятель. Он заплатил высокую цену за свои грехи и за то, что его молитвы были услышаны. С течением времени его тайное изменение маршрута с Северного полюса на Южный представляется необходимым обманом. Очищенное от налета морализаторства, оно удивительно напоминает по духу методы Дрейка или хитрости Нельсона. Главное, что он победил.

Истинной добродетелью Амундсена была преданность – его собственная и та, на которую он вдохновлял окружающих. Тот же Вистинг следовал за ним на протяжении шестнадцати лет и потом долго оплакивал его. Зимой 1936‑го, через год после того, как «Фрам» был установлен в безопасном сухом доке, Вистинг попросил разрешения жить на борту и однажды утром был найден мертвым в своей старой каюте, словно персонаж древней саги, оставшийся верным своему богу до конца.

Двое остальных из той команды, что стояла вместе с Амундсеном на полюсе, Бьяаланд и Хелмер Ханссен, дожили до весьма зрелого возраста. Бьяаланд прожил настолько долго, что встретился с сэром Вивианом Фуксом, который руководил британской трансантарктической экспедицией в 1957–1958 годах. Сэр Вивиан добрался до полюса на тракторе и рассказал свою историю Бьяаланду. На того рассказ не произвел сильного впечатления. «Там мало что изменилось, насколько я понял», – таков был его комментарий. Судя по всему, он тоже не сильно изменился.

Бьяаланд помнил Амундсена как «прямого и благородного человека», и такое суждение многое объясняет. Именно прямота Амундсена, его нежелание выпячивать себя, его дар представлять вещи более легкими, чем они были на самом деле, лишили этого человека безграничного обожествления толпы. Он обладал хорошо развитыми инстинктами художника и был, что называется, исследователем исследователей.

В полярной технике Амундсен достиг абсолютного совершенства, привнеся в организацию экспедиций сугубо интеллектуальный подход. До сих пор он возвышается над всеми своими соперниками и остается стопроцентным антиподом фигур, ставших воплощением героического самообмана. «Победа человека над природой, – написал он в последних строках автобиографии, – возможна не только с помощью грубой силы: здесь жизненно важна сила духа». Таков его завет.

Несентиментальный реалист Амундсен был кумиром для всех тех, кто шел за ним. Новое поколение полярных путешественников училось у него водить собачьи упряжки, планировать маршрут, избегать рисков, уделять внимание деталям. Откуда бы английские исследователи новой волны ни черпали принципы поведения, раз за разом они все равно старательно перенимали технические приемы Амундсена, особенно при исследованиях гренландской ледяной шапки, которые проводились в период между двумя мировыми войнами.

Хотя Амундсен считал своей лучшей экспедицией плавание по Северо‑Западному проходу, все‑таки путешествие к Южному полюсу остается его шедевром, кульминацией классической эпохи полярных исследований и, возможно, величайшим из когда‑либо предпринятых переходов в снегах. На этом путешествии лежит отпечаток гениальности и везения, присущего– великим полководцам. Оно остается грандиозным примером того, как именно следует проводить рискованное предприятие.

В том году, когда погиб Амундсен, адмирал Ричард Бэрд возглавил американскую экспедицию, отправившуюся в Китовый залив. Это был первый поход в те места после отплытия «Фрама» и первая крупная современная антарктическая экспедиция. Полярные исследования переходили в сферу интересов новых великих держав, поскольку именно они обладали ресурсами и энергией для проведения начинавшихся в ту эпоху сложных научных мероприятий. Бэрд был исследователем нового типа, но он не пытался скрывать, скольким обязан первопроходцу Амундсену.

Бэрд шел по следам Амундсена, использовал его принципы и даже пригласил некоторых из его людей. Он построил базу под названием «Маленькая Америка» рядом с местом, где находился Фрамхейм. Во время зимовки Бэрд неоднократно пытался найти хижину Амундсена, но тщетно. К тому моменту ее, вероятно, унесло в море, поскольку Барьер продолжает свое безостановочное движение.

У Бэрда был самолет. Он мог свободно летать над ледяной шапкой и, по его собственным словам, пролетел всю дорогу до полюса. У него была радиостанция и все современные средства спасения. И когда он увидел, что пришлось преодолеть Амундсену с помощью собак и благодаря собственной силе воли, его восхищение стало просто безграничным. Тем временем один из спутников Бэрда, Лоуренс Гоулд, исследуя горную гряду королевы Мод, решил совершить паломничество и отыскать пирамиду Амундсена на скале Бетти. В итоге он нашел ее.

Какое волнение мы все испытали… стоя там, где когда‑то стоял Амундсен, и обнаружив в этом месте совершенно нетронутую пирамиду, возведенную им восемнадцать лет назад. Мы не могли не встать по стойке «смирно» – со снятыми головными уборами в безграничном восхищении и с огромным уважением к этому замечательному человеку.

Date: 2015-07-25; view: 299; Нарушение авторских прав