Дух Нансена

Норвежцы – люди побережья, их жизнь пропитана морем. Норвежские города концентрируются у берега, вдоль его длинной, изрезанной линии. Перемещаться по суше сложно из‑за гор. В таких условиях море всегда исторически помогало человеку избежать изоляции, становилось окном в мир, дорогой выживания.

Поэтому всякий, чья работа связана с морем, был на виду и вызывал уважение. Но в отличие от других морских держав почетом здесь всегда пользовался торговый, а не военно‑морской флот. Это и понятно, ведь речь идет о небольшой стране, где ко времени описываемых событий еще не сложилась современная военная традиция, да и война означала не легкое заграничное приключение, а национальную катастрофу.

Торговля же, напротив, олицетворяла богатство и престиж нации. Успех в море гарантировал уважение на берегу. Перед торговыми шкиперами преклонялись, звание «капитан» значило очень много. Судовладелец считался больше чем обычным предпринимателем. Быть судовладельцем и капитаном означало находиться на вершине социальной иерархии.

Норвежское общество XIX века в общем и целом представляло собой общество равных возможностей, ведь социальный статус человека зависел от его способностей. Так повелось с древности – верхушку общественной иерархии занимали лучшие охотники и члены их семей. Значение имела функция, а не принадлежность к классу. Род значил многое, но не все. Каждое поколение должно было проявить себя на деле.

В отличие от Англии торговля здесь никогда не считалась чем‑то позорным. Да и социальное положение любого из норвежских мореплавателей было выше, чем у их английских коллег. Поэтому Руаль Амундсен имел все преимущества человека благородного происхождения.

Но для абсолютной респектабельности его отцу не хватало одной детали: «шапки студента» – похожей на офицерскую серой заостренной шляпы с кисточкой. Ее носили все сдавшие examen artium – вступительный экзамен в высшее учебное заведение. Эта шляпа была таким же социальным символом, как и само высшее образование. Практически посвящением в средний класс. Дети, имевшие эти шляпы, не только сами получали преимущество в жизни, но и обеспечивали почет своим родителям, повышая их социальный статус.

Йенс Энгебрет с ранней юности начал ходить в море, а потому окончил лишь начальную школу. Но все же он тщательно изучил навигацию и добился успеха. Тем не менее, как и многие люди, добившиеся всего в жизни собственным трудом, он страдал от недостатка формального образования и считал, что у его детей не должно быть такого пробела. Их определили в частную школу, и студенческая шапка с кисточкой стала их первоочередной целью.

Судьба часто распоряжалась так, что дни многих важных событий Йенс Энгебрет встречал в плавании. Так случилось и в тот раз, в 1886 году. Он находился во Франции, когда его сын Густав получил свою заветную шапку. В этом же плавании уже по дороге домой Йенс Энгебрет заболел и умер. Руалю было тогда четырнадцать. В естественном порыве он обратился к своим кузинам из Хвидстена, написав Карен Анне Амундсен, которую любил больше всех:

В дом пришли печальные времена. Раньше я не знал, что такое скорбь, но теперь понимаю. Можешь представить, как это тяжело – потерять такого отца, как наш. Но на то была воля Божья, и значит, это должно было случиться. Нам есть за что благодарить Господа. Он сделал так, чтобы папа вернулся домой, пусть и мертвый, ведь его тело могло быть похоронено в море, выброшено за борт – насколько бы нам сейчас было тяжелее. А так у нас есть утешение – мы можем пойти и еще раз увидеть его в часовне. Он не изменился, он в точности такой же, каким был, когда сидел с нами. Он лежит в гробу такой красивый, укрытый белым саваном и усыпанный цветами. Вчера в восемь вечера мы были там, чтобы в последний раз увидеть его и попрощаться. Было тяжело на душе, когда мы покинули его, но так нужно. Сегодня мы снова пойдем в часовню – закроют его гроб. Все мы боимся случайно взглянуть на него после того, как у нас осталось такое светлое воспоминание. Ведь никто не знает, не изменилось ли что‑то со вчерашнего дня. Мне становилось легче каждый раз, когда я мог хоть чуть‑чуть поплакать у его гроба. Сегодня мы были на «Ролло», на котором умер папа, чтобы немного вознаградить стюарда, заботившегося о нем. Он был рядом день и ночь, пока не пробил последний час. Всю субботу отец был не в себе, но не в том смысле, что бредил, нет, – он все время вел себя довольно спокойно, но говорил так, что стюард не мог его понять. В последние полчаса жизни он не узнавал никого из тех, кто за ним ухаживал, а когда пришел его час – умер без боли и скорби на лице. Надеюсь, ты приедешь на похороны. Передавай всем привет! Любящие вас Амундсены и любящий вас особенно Руаль.

В этом письме многое продиктовано норвежским этикетом, но призыв к Богу очень искренний и эмоциональный. Такого Амундсен раньше не испытывал. Вряд ли это имело отношение к тому, что его крестили в официальной норвежской лютеранской церкви. Конечно, он был атеистом и жил в атмосфере естественной, а не показной религии, которая игнорировала культ и формальные признаки. Именно такая вера, напоминающая примитивный монотеизм, обычный для норвежцев, в моменты глубоких эмоциональных переживаний проявляется непроизвольно, словно поднимаясь из глубин подсознания. И вот теперь Руаль Амундсен сам пережил подобное религиозное чувство.

Письмо Карен Анне было его прощанием с детством.

Вскоре после смерти Йенса Энгебрета три старших брата начали самостоятельную, взрослую жизнь. Но не вполне оправдали ожидания родителей. Только Густав, второй сын, стал студентом, но почти сразу после этого ушел в море. Руаль, самый младший, пока оставался дома. Согласно планам Густавы, он должен был получить медицинское образование. Но сам Руаль совершенно не разделял ее устремлений.

Много лет спустя Амундсен понял, чтó оказалось поворотным моментом в его жизни. В пятнадцать лет ему на глаза попалась книга о сэре Джоне Франклине, и после этого он решил стать полярным исследователем.

Довольно странно, что больше всего в повествовании меня привлекали страдания, через которые пришлось пройти сэру Джону и его спутникам. Охваченный необъяснимым порывом, я желал тоже однажды испытать все это. Возможно, юношеский идеализм, часто принимающий форму мученичества, заставлял меня видеть себя крестоносцем арктических исследований.

Эти слова Амундсена относятся не к последней морской экспедиции Франклина, в которой он погиб, а к его походам в арктические районы Канады в 1819 и 1825 годах, после которых он поведал жуткие истории о лишениях, убийствах и каннибализме. Позже Амундсен стал смотреть на испытания, с которыми столкнулся Франклин, более трезво. Романтическое юношеское желание «пострадать» осталось позади.

За мелодраматической версией о юношеском идеализме скрывается чувствительность натуры молодого Амундсена. Он понимал, в каких условиях Франклин боролся за жизнь: от прогулки на лыжах, которую Руаль собирался сейчас совершить, они отличались лишь температурой. Он уже тогда мог оценить героизм людей, выживавших в холодном климате. Но ирония судьбы заключалась в том, что вдохновил его человек, оказавшийся в бесстрастном свете истории одним из худших полярных исследователей. И еще может показаться странным, что норвежскому подростку приходилось равняться на англичанина. Но в Норвегии своих героев‑полярников тогда еще не было. Первый из них в это время только готовился сообщить миру о себе.

Одним из мифических норвежских персонажей, пожалуй, даже главным, является Аскеладден. Это существо наподобие Золушки, но в мужском варианте: гадкий утенок со скрытой силой, наконец начавший ее использовать – и достигший успеха. И что особенно важно – любимец фортуны. В одном норвежском комментарии говорится о том, что миф об Аскеладдене символизирует

жизнь норвежского народа, сагу о вновь обретенной силе. В нем показано то, как внезапно высвобождается долго сдерживаемая сила. В этой саге проявляются элементы самой природы, когда препятствия громоздятся одно на другое, но в нужный момент история разворачивается, словно гигантский маятник – и начинает свое движение в другую сторону… Долгой зимой страна спит, укрытая снежным покрывалом, потом приходит поздняя своевольная весна, а затем вдруг начинают шуметь водопады, потоки воды устремляются с гор, а березы расправляют свои листочки‑вымпелы.

Это удачная характеристика духа эпохи, на которую пришлось взросление Амундсена. Аскеладден – один из тех мифических персонажей, в которых целая нация способна видеть себя. В 1887 году он сыграл критически важную роль в жизни Амундсена.

Как раз в тот год, когда, по словам Амундсена, его вдохновил Франклин, в норвежском ежегодном детском альманахе была напечатана статья под названием «Через Гренландию?».

Все вы, конечно, знаете историю о принцессе, которая сидела на вершине стеклянной горы, держа на коленях три яблока [так начиналась статья]. Рыцари приезжали издалека с намерением подняться к ней и заполучить эти яблоки. Ведь король в награду герою пообещал руку принцессы– и половину– королевства! Поэтому благородные рыцари все скакали и скакали, но никак не могли продвинуться дальше подножия горы. Чем сильнее они разгонялись, тем больнее падали, поскольку стеклянная гора была твердой и гладкой, как кремень, так что никто не мог на нее взобраться. И вот в один прекрасный день у подножия горы появился Аскеладден. Он поднялся на гору, забрал яблоки, после чего получил и принцессу, и половину королевства в придачу, – примерно такой была эта история. Но какое отношение она имеет к Гренландии? В сущности, только одно: Гренландия – это что‑то вроде огромной стеклянной горы, которую многие хотели покорить, но среди них не было Аскеладдена… Увы, не появился пока Аскеладден, способный взять да и пересечь Гренландию от края до края.

Возможно, вы слышали, что я собираюсь пройти по этой земле, но вот смогу ли, вернусь ли домой с принцессой – здесь мы должны поставить большой вопросительный знак.

Писатель, использовавший этот миф (всего лишь миф) для описания экспедиции, был необычным человеком. Фритьоф Нансен – именно так звали автора – стал одним из великих полярных исследователей. Его жизнь удивительным образом переплелась с жизнью Амундсена. Экспедиция, о которой он писал, тоже оказалась необычной. Она подтолкнула Норвегию к полярным исследованиям: впервые люди пересекли Гренландию.

Многие, как сказал Нансен, безуспешно атаковали ледяную шапку Гренландии. Среди них были Эдвард Уимпер, Роберт Пири и Адольф Эрик Норденшельд. Уимпер – знаменитый английский альпинист, покоритель Маттерхорна; Пири – офицер военно‑морского флота США. Норденшельд – прославленный исследователь, который в конце прошлого десятилетия стал первым человеком в истории, преодолевшим весь Северо‑Восточный морской путь. Кроме того, он был бароном, шведом и, как следствие, представителем одной из стран – сюзеренов Норвегии.

Летом 1888 года Нансен вместе с пятью соратниками (среди которых было два норвежских саама) впервые в истории географических исследований пересек ледяную шапку Гренландии от Умвика до Годтааба. Заслуженная награда досталась неизвестному человеку из небольшой страны. Использовав образ Аскеладдена для обращения к читателям, Нансен оказался прав.

Так родились современные методы полярных исследований. А перечисление достижений Нансена повсюду сопровождалось монотонным рефреном «впервые…». Это вдохновило Амундсена не меньше, чем рассказ о злоключениях Франклина.

Помимо прочего, Нансен использовал новую потрясающую концепцию полярных исследований. Он преднамеренно отрезал себе пути к отступлению. Его маршрут проходил с пустынного восточного берега на западный, обитаемый. Это было не бравадой, а сознательной эксплуатацией инстинкта самосохранения, который и толкал Нансена вперед – возможность повернуть назад отсутствовала.

Нансен сделал прорыв в полярных исследованиях: тяжелые сани с узкими полозьями, обычные в прежних экспедициях, он заменил новыми, легкими и гибкими, установленными на лыжи. Это была модификация традиционных норвежских саней. Они стали прототипом современных экспедиционных санок. Кроме того, Нансен убедительно доказал, что нужно разрабатывать специальную одежду, палатки и средства для приготовления пищи, а также придумал особую посуду («кастрюлю Нансена»), сохранявшую тепло и экономившую горючее. Он стал первым полярным исследователем, разработавшим научно обоснованный рацион питания, который базировался на фундаментальных медицинских принципах, и на собственном горьком опыте доказал необходимость жиров для полярной диеты.

Так было положено начало норвежской школе полярных исследований. Школе, которая в течение короткого, насыщенного яркими победами и открытиями периода превзошла британскую и стала доминировать в мире. Главной особенностью этой школы и самым заметным достижением Нансена стало использование лыж для полярных переходов. Это случилось как раз в тот момент, когда в Норвегии создали современную технику катания на лыжах. Полярные исследования норвежцев и лыжный спорт развивались рука об руку, порой благодаря одним и тем же первооткрывателям.

Каждый лыжник знает, каким капризным и разнообразным бывает снег, и понимает, что лучшая стратегия – не рассчитывать на легкую победу. Хотя лыжи хорошо зарекомендовали себя в субарктическом климате Скандинавского полуострова, у исследователей не было никакой уверенности, что они будут столь же эффективны на высотах ледяной шапки Гренландии и в ее суровых погодных условиях. Однако Нансен наглядно продемонстрировал преимущества их использования, совершив первый серьезный полярный переход на лыжах. Тем самым он привлек к ним внимание всего мира и положил начало горнолыжному спорту.

Первое преодоление просторов Гренландии одновременно стало и первой конкретной целью, достигнутой в высоких широтах после открытия Северо‑Западного прохода за сорок лет до этого. Возвращение первопроходцев– было триумфальным. Когда корабль Нансена вошел во фьорд Христиания (30 мая 1889 года), его встречала настоящая армада украшенных цветами лодок с развевающимися флагами и музыкальными оркестрами на борту. На берегу Нансена и членов его экспедиции приветствовали ликующие толпы, все улицы города оказались буквально запруженными людьми. Настоящее триумфальное возвращение Аскеладдена!

Но это было больше, чем личный триумф. Победа Нансена имела огромное значение, поскольку стала проявлением национального духа. Как и пьесы Ибсена, начиная с «Кукольного дома», экспедиция Нансена вывела Норвегию из мглы вечных туманов и создала стране достойную репутацию в мире. Был сделан большой шаг к национальной самоидентификации. Норвежский поэт и пылкий патриот Бьёрнстерн Бьёрнсон писал Нансену, что

каждый подвиг вроде Вашего означает громадное достижение. Он укрепляет национальное мужество и чувство чести, а также пробуждает симпатию иностранцев…

В той толпе, приветствовавшей героев, стоял и Амундсен, впечатлительный семнадцатилетний юноша. Спустя годы он написал, что это был

знаменательный день в жизни многих юных норвежцев. И, конечно же, в моей. В тот день Фритьоф Нансен, молодой норвежский лыжник, вернулся домой из своей гренландской экспедиции. Нансен вошел на своем корабле во фьорд Христиания. Казалось, что его высокая фигура светилась, вбирая в себя обожание целого мира, восхищавшегося его подвигом: «Невероятно! Он просто безумец!»… Целый день с сильно бьющимся сердцем я бродил в толпе, видел плакаты, слышал радостные возгласы, и все детские мечты вновь пробудились к жизни. Так впервые мелькнула сокровенная мысль, и четкий настойчивый голос словно произнес: «Вот бы мне пройти Северо‑Западным морским путем!»

Последняя мысль принадлежит самому Амундсену. Все остальное – набор клише. Они часто проявляются в воспоминаниях о том времени и лучше помогают понять суть достижений Нансена. В отличие от большинства других полярных исследователей, отправлявшихся на поединок с враждебными стихиями, Нансен остался в своем собственном мире. Полярное окружение было хорошо знакомо ему. На родине он считался одним из пионеров горнолыжного спорта и в 1884 году предпринял один из первых зимних переходов по маршруту Берген – Христиания. Пересечение Гренландии отличалось лишь температурой воздуха. Оно ошеломило– мир, казалось героическим, почти сверхчеловеческим свершением. Соотечественники Нансена тоже воспринимали его как свершение, хотя в сущности ничего странного в этом не было: они прославляли то, что и сами вполне могли совершить, – лыжный поход, только очень далекий. Мир поклонялся Нансену, а норвежцы отождествляли себя со своим героем. Он открыл соотечественникам обширное поле для деятельности, к которому они приспособились естественным образом.

На первой странице столичной газеты так писали о подвиге Нансена:

Норвегия находится ближе к полярной области, чем любая другая страна, и по роду занятий многие наши сограждане углубляются в северные воды.

Шкиперы из Тромсё и Хаммерфеста ежегодно ходят в такие широты Арктики, которые не увидишь на картах других мореплавателей…

Мы могли бы обеспечить любую норвежскую полярную экспедицию уникальной командой опытных и сильных людей, привыкших передвигаться по снегу и льду на лыжах или снегоступах. В таком деле у нас очевидное преимущество перед англичанами, датчанами, австрийцами и представителями других национальностей, которые ставят перед собой похожие задачи.

У нас давным‑давно есть люди, специально подготовленные к участию в такой экспедиции, и до недавнего времени нам недоставало лишь лидера.

Однако теперь я верю – у нас есть такой человек: он прошел арктическое крещение в походе, который привлек внимание всего цивилизованного мира.

Автором статьи был химик из Христиании по имени Людвиг Шмелк, друг Нансена, помогавший ему в подготовке перехода через Гренландию. Урок, который преподал Нансен миру, по мнению Шмелка, состоял в том, что его успех

был обеспечен благодаря новому методу, который можно назвать «спортивным» и использование которого в экспедиции к Северному полюсу, возможно, позволило бы достичь цели.

В прежних иностранных экспедициях участвовало множество людей разной степени подготовленности, а подходы в целом были неуклюжими и затратными.

Принцип нового метода состоит в ограничении числа участников и подборе небольшой группы исключительно физически выносливых людей: немногочисленной тренированной команды, ни один из членов которой, столкнувшись с грядущими испытаниями, не отстанет от группы.

Это хорошее определение норвежской школы полярных исследований и провидческое объяснение ее успехов.

Первое пересечение Гренландии вдохновило Амундсена и трех его школьных друзей на длинный лыжный поход в январе 1889 года. Он состоялся в окрестностях Христиании, среди сосновых лесов, холмов и начинавшегося на окраине города озера, огромного, как целое графство Англии. В наши дни оно превратилось в излюбленное место отдыха жителей современного Осло. Область к северу от него называется Нордмарк; это слово во всем мире известно как марка норвежских лыж. В данном случае Амундсен выбрал ее западный район под названием Крогскоген.

Тот поход стал маленькой экспедицией, длившейся двадцать часов без сна. Друзья прошли пятьдесят миль по нехоженой местности, давно ждавшей пионеров лыжного спорта. Снаряжение во многом оказалось обузой, а не подмогой. Лыжи были тяжелыми, сделанными из твердого дерева, скользили плохо. Понимание тонкостей вощения (процесса подготовки лыж к скольжению вперед без отката назад) находилось на зачаточном уровне: состояние снега могло быть разным, и в большинстве случаев вощение не помогало. Крепления представляли собой неуклюжую конструкцию из камыша и ивовых прутьев[3]. Отработанной технике скольжения еще не научились. Вместо двух палок, которые еще только ожидали своего часа, использовалась одна, как в старину. Одежда была жесткая, тяжелая и неудобная. Особенно выделялся своим фиолетовым жилетом Амундсен.

Они хотели покорить очень трудный склон под названием Крокклейва – и несколько часов шли вверх ради удовольствия стремительно съехать вниз. Даже в наши дни этот склон вызывает уважение. Товарищи Амундсена спускались по нему, присев и используя палку, зажатую между ног, для торможения[4].

Амундсен попытался скатиться по прямой, не тормозя и не наклоняясь. Но это было слишком рискованно для техники и снаряжения того времени. Он поплатился страшным падением, после которого, однако, встал целым и невредимым. Поход затянулся глубоко за полночь. Рано утром они оказались на замерзшем озере, над ними переливалось прекрасное полярное сияние.

Эта юношеская прогулка произвела на Амундсена глубокое впечатление. С того дня он регулярно ходил в долгие лыжные походы, в основном по Нордмарку. Трудно сказать, насколько они помогли в подготовке к карьере полярного исследователя, а насколько предпринимались ради удовольствия. Одно, конечно же, не исключает другого.

В школе Амундсена, похоже, запомнили не столько за энтузиазм в учебе, сколько за упрямство и непоколебимую честность. Как‑то ему пришлось защищать своего одноклассника от учителя, попытавшегося опорочить его происхождение; в другой раз – заступаться за учителя из‑за несправедливого обвинения, пока в защиту этого учителя не выступил директор школы‑.

А вот учился Руаль Амундсен стабильно плохо. Настолько плохо, что директор школы отказал ему в сдаче выпускного экзамена из страха быть опозоренным фатально неуспевающим учеником. Амундсен не особенно стремился получить свидетельство об окончании школы, но еще меньше хотел слышать упреки в его отсутствии. Лишь из упрямства он записался на экзамен как независимый кандидат, чтобы не бросить тень на школу. И в июле 1890 года сдал экзамен, с большим трудом, но сдал. Он добился своего – и директор школы, как полагали многие, – тоже.

Спустя некоторое время после обретения долгожданной студенческой шапки Амундсен, которому уже исполнилось восемнадцать, поступил на медицинский факультет университета Христиании[5]. Он не стремился к этому, но так хотела мать. Оправдание было только одно: все расходы контролировала она.

По закону наследство отца в итоге следовало разделить поровну между всеми братьями. Но вначале оно полностью перешло к Густаве, ставшей обладательницей больших доходов. Руаль, конечно, понимал, что ему следует учитывать мнение матери по поводу его учебы как минимум для того, чтобы наслаждаться ощутимыми суммами, выделяемыми на карманные расходы, и избегать ненужных конфликтов. Несмотря на нежелание учиться (или отсутствие способностей), он совсем не возражал против студенческой жизни, по крайней мере, временно.

Вскоре после поступления в университет он переехал в отдельную удобную квартиру, забрав с собой в качестве служанки свою старую няню Бетти‑. Густава продала «Малый Ураниенборг» и переехала в пансион. Она так и не вышла замуж во второй раз. По‑видимому, эмоционально она была привязана только к членам собственной семьи.

Отношение Амундсена к ней лучше всего характеризует одно точное слово – жалость. Немалую роль в их взаимоотношениях играло четкое соблюдение договора. В обмен на независимость и финансовую поддержку он учился тому, что выбрала Густава. Достигнув совершеннолетия, он мог чувствовать себя морально свободным от этих обязательств.

Но Руаль не обольщался – это казалось очевидным. По складу своего ума он не был приспособлен к формальному обучению и сдаче строгих экзаменов. Свое мастерство в другой области он доказал самым исчерпывающим образом, а здесь ему не помогала никакая мотивация. Трудно сказать, насколько неприязнь к медицине гнездилась в неприятии предмета, а насколько – в уверенности, что, как бы сильно он ни пытался, это не поможет ему сдать экзамены. Руалю нужно было найти себя – как раз то состояние, в котором (иногда) есть единственный разумный ответ: не делать ничего особенного.

Норвегия приближалась к обретению суверенитета, и все аспекты цивилизации – политика, промышленность, искусство – стремительно развивались. Страна пыталась компенсировать поздний старт. Помимо Нансена и Ибсена у норвежцев был Григ, который вывел народные мелодии на музыкальную сцену. Эдвард Мунк, один из ярчайших представителей экспрессионизма в живописи, предвосхитивший отражение психических процессов в искусстве. Это были местные имена, вырвавшиеся из своей среды. За ними уже шли другие талантливые соотечественники Амундсена, такие как писатель Кнут Гамсун, предтеча экзистенциализма. Но при всех своих талантах стране грозило чувство клаустрофобии. Христиания представляла собой, без сомнения, маленькую столицу маленькой страны на периферии Европы. Все население Норвегии в 1880 году составляло один миллион восемьсот тысяч человек, в то время как численность населения Великобритании достигала двадцать миллионов. Как сказал один норвежский писатель, во многих смыслах

быть гражданином маленькой страны очень трудно. Человек одаренный не получает в ней столько же, сколько в большой. В такой маленькой стране большой человек – словно цыпленок, готовый вылупиться из яйца. Или он разобьет скорлупу на куски, или задохнется.

Страна переживала трудные времена. Индивидуализм эпохи нашел в Норвегии благодатную почву. Страна, как сказал один из ее историков, была слишком мала. В ней едва хватало места для всех этих уникальных, непримиримых, вздорных, самоуверенных, непреклонно независимых личностей, встречавшихся на каждом шагу.

Культ индивидуального в Норвегии был развит впечатляюще сильно. Ибсен очень точно отразил это в «Бранде» – драматической поэме о деревенском священнике, пожертвовавшем всем ради полного раскрытия собственной индивидуальности. Бранд, герой поэмы, говорит так:

Время отведенной жизни

Сам заполню до отказа.

Это право человека,

К этому стремлюсь!

Важный момент: Нансен, норвежец до мозга костей, считал Бранда своим идеалом.

Индивидуализм, как сказал Герард Гран, норвежский ученый и современник Амундсена, это

насильственное движение к отстаиванию своих прав, и я уверен, что он характерен для Норвегии. Нашу историю вряд ли можно считать победой дисциплины; мы никогда не позволяли себе грубой, преувеличенной гармонии. Стремление отстаивать свои права – одна из сильнейших черт нашего национального характера. Несомненно, в душе у всех норвежцев есть что‑то, что позволяет им полностью согласиться со словами Бранда: «Компромисс – уловка Сатаны!»

Таким был дух, такой виделась атмосфера в годы формирования личности Амундсена. Вероятно, поначалу в полярных исследованиях он видел лишь возможность вырваться за пределы Норвегии, расширить свое личное пространство.

Однако вместе с тем Амундсен ни в малейшей степени не реагировал на политическое и интеллектуальное брожение, царившее в стенах университета. Он был далек от подобных настроений и предпочитал им спокойную компанию нескольких доверенных друзей. Он вел себя вежливо с женщинами и оказался хорошим танцором, но замкнутым и тихим человеком. Не осталось никаких сведений о романах Амундсена во время его учебы в университете. Все знакомые единогласно отмечали его немногословность в вопросах секса. Их поражала бескомпромиссная чистота Руаля. Это, конечно же, не исключало сексуальных приключений, наоборот, вполне могло быть их следствием. Но дать волю своим чувствам в его случае– означало обречь себя на очень трудный выбор. Женщинами его жизни была кузина Карен Анна из Хвидстена (к которой, возможно, он питал нежные чувства) и Бетти, жизнерадостная няня, относившаяся к нему по‑матерински и, очевидно, заменявшая ему мать.

Бетти Густавсон была родом из Швеции. В далеком 1865 году в Гётеборге в возрасте восемнадцати лет она впервые поднялась на борт «Константина», одного из кораблей Йенса Энгебрета, – и с того момента во всем помогала беременной Густаве, отправившейся вместе с мужем в Китай и родившей там Тони. Бетти так и не вернулась в Швецию, оставшись у Амундсенов до конца своих дней.

К тому моменту, когда Бетти переехала с Руалем в его квартиру, она жила в семье уже двадцать пять лет. Бетти была одной из немногих женщин, к которым Руаль испытывал привязанность. В Антарктиде он назвал ее именем одну из гор, а вот память о своей матери так и не увековечил.

Мало кто из студентов мог похвастаться собственной экономкой. Даже среди богатых сверстников Амундсен выделялся роскошным образом жизни. Немногие молодые люди могли позволить себе жить отдельно или получить на это согласие родных. А он имел большую, элегантную, хотя и несколько мрачноватую квартиру. Она находилась неподалеку от «Малого Ураниенборга» в Парквейене, за королевским дворцом. Это было очень хорошее место.

Но при этом учебу Амундсен совсем забросил. Первый экзамен в университете ему нужно было сдавать в 1891 году, но он оттягивал это событие еще целых два года. Свою творческую паузу он заполнял занятиями, далекими от медицины. Главные его интересы оказались связанными с активными видами деятельности: катанием на лыжах зимой, длинными прогулками по лесу летом. Все еще будучи студентом университета, он пришел в Студенческий союз на лекцию Эйвина Аструпа 25 февраля 1983 года.

Аструп представлял собой еще одну фигуру в духе Аскеладдена. Он был ровесником Амундсена, еще одним простым мальчишкой из Христиании и таким же страстным любителем долгих лыжных походов по заснеженным просторам Нордмарка. Как и Амундсена, его глубоко поразил переход Нансена через Гренландию. В девятнадцать лет он уехал в Америку, чтобы продолжить образование, но вместо этого благодаря случаю и дерзости оказался в составе второй гренландской экспедиции Пири 1891–1892 годов и вернулся на родину знаменитым путешественником. Он оказался единственным компаньоном Пири в его переходе от бухты Маккормика до бухты Независимости и обратно. Это была история длиной в 1300 миль, полная трудностей, лишений и побед. Они первыми пересекли ледяную шапку Гренландии так далеко на севере.

Именно об этой классической полярной экспедиции Аструп и рассказывал студентам Христиании.

Он говорил, что на личном примере убедился в превосходстве норвежских лыж над североамериканскими снегоступами. Но с особенным пылом подчеркивал те моменты, в которых Пири оказался первопроходцем. Главной темой был сам переход, в котором Пири доказал, что хаски[6]могут с успехом использоваться европейцами в полярных походах. Аструп подробно рассказывал, как Пири подружился с эскимосами, научившими его строить и́глу[7], шить одежду, пригодную для низких температур, – в общем, жить в полярных условиях. Урок состоял в том, что у первобытных людей было чему поучиться, – цивилизованный мир не обладал всеми этими знаниями. Такой же урок получил несколько лет назад и Нансен в Гренландии, проведя год среди эскимосов Годтааба.

Аструп рассказывал ярко и увлекательно. Он смог передать слушателям ощущение жизни эскимосов, этого удивительного северного народа. Его рассказ произвел глубокое впечатление на норвежцев, романтических любителей природы, и надолго запомнился всем присутствующим. Реакция Амундсена на выступление Аструпа была мгновенной.

Он собрал своих старых школьных друзей, с которыми четыре года назад предпринял первый лыжный поход, и убедил их немедленно повторить приключение. Они схватили лыжи и сразу после лекции Аструпа, уже в темноте, отправились кататься в Нордмарк. До цели добрались глубоко за полночь. Амундсену казалось, что силы появлялись из ниоткуда. Как будто физическая усталость парадоксальным образом приводила его в состояние духовной экзальтации.

Здесь, в снегах, под чистым, холодным, сверкающим мириадами звезд зимним небом Норвегии, опираясь на лыжную палку, Амундсен обратился к своим спутникам с речью о величии полярных областей и о том, насколько привлекательны они для него. Это была редкая вспышка. Но, помимо лекции Аструпа, к такому эмоциональному прорыву Амундсена подтолкнул еще целый ряд причин, к которым имели отношение его напряжение, амбиции, возбуждение и неудовлетворенность.

Уже больше года Норвегия жила ожиданиями относительно планов новой экспедиции Нансена. Они состояли ни много ни мало в том, чтобы позволить кораблю быть затертым паковыми льдами и, используя арктические– течения, дать ему возможность дрейфовать по полярному бассейну. Это была смелая и необычная затея, поэтому большинство наблюдателей предрекали ей неудачу. Особенно рьяными противниками данной идеи оказались престарелые офицеры британского военно‑морского флота, позднее консультировавшие Скотта. Нансен, будучи чрезвычайно самоуверенным человеком, не обращал на них внимания. Он мог себе это позволить, поскольку был не только признанным исследователем, но и талантливым ученым. Он имел докторскую степень по морской биологии[8]и стал одним из основателей нейробиологии.

Нансен заказал постройку корабля нового, революционного типа, с круглым днищем, чтобы он мог подниматься при сдавливании и выдерживать давление морского льда. Проектирование и постройку корабля возглавил Колин Арчер, норвежец шведского происхождения. Он был гениальным морским инженером и изобрел практически непотопляемую спасательную шлюпку.

Репутация Нансена позволила ему получить и поддержку правительства, и деньги. Но так случалось не со всеми – Арчер, уважаемый человек и владелец судоверфи, жестоко страдал от недостатка средств. В одном из своих писем он писал Нансену:

Мы так много потратили на этой неделе на постройку корабля, что нам не хватит на выплату зарплаты в эту субботу, поэтому я вынужден просить сделать еще один платеж.

Ход строительства корабля (конечно, без таких бытовых подробностей) широко освещался в печати. Новая экспедиция Нансена была национальным предприятием, сознательно использовавшимся в деле обретения независимости. Спуск корабля на воду 26 октября 1892 года стал очень эмоциональным и патриотическим событием. Тысячи зрителей собрались в доке Арчера, расположенном в городе Ларвик в южной части Норвегии. Нансен сумел создать интригу. Он окружил название корабля тайной. Его окрестила Ева, жена Нансена, причем имя, вопреки ожиданиям определенной части публики, не имело шовинистического оттенка, – она назвала его «Фрам» («Вперед»).

Строительство «Фрама» вернуло к жизни полярные амбиции Амундсена, а лекция Аструпа еще больше раздула это пламя. В день летнего солнцестояния 1893 года, преисполненный страстей и энтузиазма, он отправился посмотреть на триумфальное отплытие Нансена из Христиании. «Фрам» должен был выйти из порта в сопровождении эскорта из несметного количества малых судов.

В начале июня Амундсен решился пойти на свой первый экзамен в университете (его сдавали перед началом изучения выбранной специальности). И справился с ним, правда, получив минимальный балл. Этого следовало ожидать, учитывая, что он (по воспоминаниям его друзей) открыто пренебрегал учебой. В любом случае теперь он мог приступать к изучению медицины. Но в сентябре умерла мать – и Амундсен бросил университет, наконец‑то обретя свободу и решившись следовать собственным желаниям.

До этого момента полярные интересы Амундсена были не более чем мечтами, возможно, в немалой степени даже бегством от неблагоприятной действительности. Теперь же он намеревался действовать как можно быстрее. Последние месяцы были щедры на события: экзамен в университете подтвердил его худшие ожидания, умерла мать, уплыл Нансен. Именно тогда мысли Амундсена впервые пересекли границу реальности: он предпринял первую попытку присоединиться к полярной экспедиции.

Амундсен услышал о норвежском путешественнике в Арктику Мартине Экролле, который в городе Тромсё на севере Норвегии готовил экспедицию на Шпицберген. И 23 октября Руаль написал Экроллу о своем желании присоединиться к походу. Письмо было очень искренним:

Я давно одержим огромным желанием участвовать в одной из интересных арктических экспедиций, но до сих пор этому препятствовали различные обстоятельства. Первое и главное – родители хотели, чтобы я учился. Второе – возраст. Однако теперь обстоятельства изменились. Отец умер несколько лет назад; месяц назад мать – последняя ниточка, связывавшая меня с домом, – скончалась от воспаления легких. Моих братьев – а у меня их трое, все старше меня – разбросало по всему свету, каждый занимается своим делом. То есть я остался один, и мое стремление присоединиться к этому великому предприятию возросло еще больше. Я окончил школу три года назад и все это время изучал медицину. Мой опыт в данной области невелик, но его можно обратить на пользу делу. Я намерен потратить всю следующую зиму на изучение метеорологии, картографии, геодезии и других предметов, которые могут пригодиться в экспедиции. Мне исполнился 21 год. Я немного близорук, но не сильно. Очков никогда не носил. Бумаги готов представить по первому требованию. В том числе, разумеется, и свидетельство о состоянии здоровья – его прилагаю сразу. Условия, на которых я хотел бы Вас сопровождать, просты. Жалованья я не прошу и буду делать все, что скажут. Если Вы захотите встретиться и поговорить со мною лично, я готов приехать куда угодно. Наверное, есть уже много кандидатов, возможно, обладающих лучшими качествами, чем я, так что шансов у меня мало. Однако я завершаю свое обращение к Вам с глубокой надеждой на благоприятный ответ.

Не ожидая ответа, Амундсен перепробовал еще много чего. В середине ноября он написал письма в шведско‑норвежское консульство в Лондоне и в газету «Таймс» (подписавшись «студент‑медик»), пытаясь уточнить информацию об экспедиции Джексона – Хармсворта. Она отправлялась к Земле Франца‑Иосифа под руководством Фредерика Джексона, английского путешественника и знаменитого охотника, и финансировалась Альфредом Хармсвортом, позднее лордом Нортклиффом, знаменитым газетным магнатом, который в пору описываемых событий был просто владельцем журнала.

Ни консульство, ни «Таймс» не помогли ему. Ответ Экролла также разочаровал, но содержал полезные инструкции. Исследователь писал, что предметы, о которых упомянул Амундсен,

были бы без сомнения преимуществом. Кроме того, знакомство с правилами ухода за собаками и навыки тренировки собак также пригодятся в любой арктической экспедиции. Я не потребую от участников больше того, с чем способен справиться любой человек, занимающийся активными видами спорта, предпочтя упорство и выдержку чрезмерному спортивному энтузиазму.

Далее Экролл сообщил, что в экспедицию хотел бы взять только тех людей, с которыми знаком лично. Но предложил встретиться, когда приедет в Христианию.

То, что Вы хотите взять с собой только тех, кого уже хорошо знаете, довольно разумно [писал Амундсен в ответ], поскольку в экспедиции такого рода можно положиться исключительно на людей из близкого окружения…

Я предполагаю весной отправиться в Арктику на зверобойном судне, чтобы подготовиться как к климату, так и к трудностям, с которыми придется столкнуться… Относительно ухода за собаками и правил их тренировки я, к сожалению, должен признать свою полную неосведомленность. Если бы я знал, как этому научиться, то немедленно приступил бы к занятиям…

Ничего из этого не вышло, по крайней мере, так, как предполагал Амундсен, но в их переписке прослеживаются интересные аспекты. В частности, заметна присущая Амундсену комбинация прямоты и скрытности. Он без обиняков объяснил свою семейную ситуацию – что было важно в обществе, где семья значила очень много и человек был в некотором роде совокупностью своих предков и родственников, – и откровенно признался, что отсутствие привязанностей и совершеннолетие позволяют ему идти своим собственным путем. С другой стороны, он довольно искусно скрыл свои университетские результаты. Из‑за задержки со сдачей экзамена он изучал медицину как таковую всего несколько месяцев. Но интереснее всего в этой переписке понимание Амундсеном ключевых принципов полярных исследований, а именно признание необходимости предварительной подготовки, акклиматизации и умения обращаться с собаками.

Амундсен отлично знал о своих недостатках. Не дожидаясь ответа Экролла, он начал искать способы получить нужные навыки. Научиться управлять собачьей упряжкой было трудно, поскольку их в Норвегии еще не существовало. Такие упряжки стали использовать позднее по примеру Гренландии и Аляски. Поэтому Амундсен начал с того, что было ближе и понятнее, – с лыжного спорта. Наряду с собаководством это казалось ему фундаментальными навыками полярного исследователя. На что обращали внимание далеко не все. Так, примерно в это же время сэр Клементс Маркхэм, отец‑основатель современных британских исследований Антарктиды, сформулировал собственное правило полярной экспедиции, которое гласило: «Никаких лыж. Никаких собак».

Date: 2015-07-25; view: 383; Нарушение авторских прав