Генри молчал и тупо улыбался. Ангелоподобное существо улыбнулось и кивнуло мне. Она стояла и рассматривала непонимание в моих глазах

В комнате сопела мама. Она, вероятно, даже не знала, что её сын не был дома почти всю ночь. Тихо я поднялся в свою комнату и, убитый усталостью прямо в одежде рухнул на кровать. Сон не заставил долго себя ждать, и я с улыбкой безнадёжности закрыл глаза и сдался в лапы кошмарных, нелепых картинок.

Поначалу цветные, расплывчатые узоры сменяли друг друга, вызывая головокружение и беспомощную обиду. Я перестал чувствовать руки и ноги, потом и всё остальное. Я потерял своё тело и закружился в динамичном и монотонном фрактальном движении. Я был картинкой, размазаной по стене собственными соплями и вонючими ампулами, распят на стене поломаными иглами шприцов в образе безобразнейшего полотна, втоптан в подсознание тёмной, металлообразной житкостью. Реланиум избавит кого угодно от тяжести реальности, погрузив при этом в ад кошмаров подсознания. Сон был тяжелый и болезненный. Сначала я погрузился в чёрно-белый фильм. Где-то я слышал невнятные стоны, слова о фальшивой любви, грязный, горячий, потный шепот, вызывающий во мне чувство отвращения и влечения одновременно, мне казалось, что вокруг стоит нереальная жара и при этом полумрак. Потом меня выкинуло в светло-серую пустыню. Идя босыми ногами по колящему, как вязаная шерстяная ткань, песку, мне казалось, что я постигаю муки бесконечности. Оглядываясь, я не видел своих следов, потому, вполне мог предположить, что иду по кругу, но, через безмерное количество времени, если, таковое, конечно, там имелось, на горизонте, где неясно смыкалось серое небо и серый песок я увидел тоже серый, но более тёмный оазис. На тот момент я уже смирился с тем, что цветоощущение потеряно, притом, возможно, безвозвратно, но держал ориентир на единственную тёмно-серую тень. Чем ближе подходил я к небольшой кучке деревьев, тем больше песок становился похож на осколки стекла. В этоге я просто перестал замечать боль, она стала ещё одним мрачным лейт-мотивом короткометражки, что показывала мне сонная фея. Вскоре я понял в чём была цель моего передвижения - находясь рядом с металлическими ветвями, сплетёнными в один огромный куст шиповника, я увидел яркие цвета. Они появились настолько внезапно, что в первую секунду я закрыл глаза. Это были проглядывающие сквозь паутину листьев полоски Генрикова шарфа. Укалывая руки, плечи о холодные шипы я лез к этому куску картинки, хоть как-то связывающего меня с реальной жизнью...

В конце сна ощущение бесконечности пропало. Я стоял в абсолютно сером мире, на стеклянной площадке. Вокруг были лишь ядовитые змеи побегов металлического шиповника, измазаные моей чёрной кровью там, где я прокладывал себе путь. В сердцевине оазиса - в центре скользкой площадки, росло ещё одно стальное дерево. Ствол его был высокий и прямой, как шест в стрип-баре, на вершине спералевидным веером, неустойчивыми ступенями торчали штыри - ветви. На одной такой ветке был привязан шарф, который Генри почти никогда не снимал, считая его своим флагом, символом, другом. Один конец его был завязан двойным узлом на проклятом штыре, а другой петлёй туго огибал тонкую шею Генрика Кафски, моего Генри, настолько туго, насколько дурачок - Генрик не затягивал его даже в самый собачий холод... Ноги его оторвались от земли настолько высоко, насколько мальчик никогда не прыгал…