Глава пятьдесят третья

Миа чиркнула спичкой и подожгла фитиль. Прикрывая свечу рукой, она поставила ее на туалетный столик — дрожащее пламя розоватым пятном отражалось в зеркале. Она отступила на шаг, ее глаза инстинктивно искали тень Свитпи на стене — как это бывало, — потом она вспомнила, что искать бесполезно.

В комнате было душно. Миа распахнула окно и наклонилась вперед, опираясь локтями на подоконник. Она смотрела на крыши соседних домов, выступающие в темноте, словно могла отсюда разглядеть его квартиру. Элегантную комнату в зеленых тонах, книги на полках, рисунки и картины на стенах. Она спрашивала себя, что он делает сейчас, этот человек, с которым ей предстоит встретиться сегодня ночью.

Отойдя от окна, Миа вернулась к ночному столику. Когда она поднесла руку к волосам, чтобы снять заколку, то вдруг остановилась. В этом жесте она вдруг увидела Молли — голова слегка наклонена, длинная шея, бледные, тонкие пальцы. Но потом она сдернула заколку, волосы упали вниз, и Миа снова стала собой. Она здесь одна, и ей не на кого положиться, кроме самой себя.

Она опустилась на колени перед старым чемоданом и достала из него небольшую оловянную коробку, спрятанную под одеждой. Сев на пол, она скрестила нош и положила коробку с иглами и палочками мокса перед собой. На несколько секунд она закрыла глаза. В ее мозгу теснились мысли об изломанных лучах света, о темноте и смерти и о том, что время безвозвратно утекает. Она снова вспомнила сообщение, которое ей прислали час назад.

Встретимся в пристанище. Если тебе удастся одержать надо мной верх, с Ником ничего не случится.

Она открыла глаза и подняла крышку коробки. Больше медлить нельзя. Ни единой секунды.

Дорога в пристанище показалась ей на этот раз куда более узкой и короткой. Она чувствовала, как острые камешки впиваются ей в подошвы. Крик ночной птицы заставил ее вздрогнуть и остановиться. Пронзительное эхо разнеслось среди деревьев, нервы ее напряглись, как до предела натянутые струны. Над головой, за черным узором сплетенных ветвей, бесконечной вереницей тянулись облака. Луна, похожая на безжизненный кратер вулкана, излучала необычный, молочно-матовый свет. Она заставила себя идти дальше. Теперь уже близко. Уже за следующим поворотом — ворота, с их крепкой задвижкой, а за ними — поляна, на которой стоит дом.

Ворота были открыты.

Ворота никогда не бывали открыты.

Она почувствовала, как ее одолевает страх.

«Ты умрешь здесь, внутри. Ты умрешь там, снаружи».

Так хотелось скорее вернуться к себе, в свой лондонский дом. Она плотно запрет дверь и закроет все окна. Нальет себе горячего чая, выключит свет, и только тени будут бродить по комнатам в полной тишине.

«Я люблю тебя, Миа. Ты моя жизнь». Ник улыбается ей, он прикасается к ней нежно, трепетно.

Ник, который, должно быть, спит сейчас, давая своим широким, сильным плечам отдохнуть. Он восстанавливает силы, его дыхание спокойное, энергия вливается в его тело, скользит по жилам, его пульс размерен, сердце бьется ровно и сильно.

Миа толкнула калитку, раскрыв ее еще шире, и вздрогнула, почувствовав, как холодное железо прикоснулось к ее ладони. Она пошла вперед. Ветер внезапно усилился, она почувствовала какой-то резкий, едкий запах. Она не могла уловить, откуда он доносится. Этот запах смешивался с ароматом жасмина и сыроватой пряностью увядающих листьев. Но она четко ощущала его — он заставлял ее волноваться. Запах был незнакомый, даже враждебный. Это был запах врага.

Миа дошла до поворота, за которым находилось пристанище. Она сделала несколько шагов вперед по тропинке, свернула и остановилась, вдруг почувствовав, что ее мутит. Пристанище освещала луна. Ее свет был настолько яркий и неестественный, что казался ядовитым. Луна излучала его, словно зевая, — ее полумесяц напоминал прогоревшую изнутри раковину. Бамбуковая крыша почти полностью исчезла. Окна были выбиты. Сквозь их деревянные рамы она могла видеть раскачивающиеся под ветром деревья с другой стороны дома.

Она заставляла себя идти вперед, усилием воли переставляя ноги. Сердце сжалось в груди. Она прошла через поляну, прижав ладони к лицу, словно это могло спасти глаза от того, что им предстояло увидеть.

На каменных ступенях отчетливо виднелись черные пятна — их оставил огонь. Что-то блестело на земле. Это были ветряные колокольчики, которые раньше висели над входом. Погнутые и расплавленные, они умолкли навсегда.

Медленно она вошла через разбитую дверь. Глазам предстало полное разрушение внутри пристанища, но мозг отказывался осознавать происшедшее. Она не могла понять, как можно было так варварски обойтись с красотой и изяществом. Некоторые вещи были совершенно изуродованы.

Почти все было уничтожено. Драпировка стен, деревянные панели, изящные вазы, отполированные ханбо.[69]Под ногами валялась наполовину сгоревшая книга с обугленными, загнутыми страницами.

Главный зал был наполнен пеплом. Она быстро прошла через комнату сверчков, отводя глаза, не желая смотреть на то, что могла обнаружить здесь. Доджо напоминал большую черную дыру. Зеркала на стенах перекосились от пожара, и ее отражение было искаженным и вытянутым, как в кривых зеркалах в комнате смеха.

Слезы беззвучно катились по щекам. Сердце надрывалось от той ужасающей утраты, которая постигла ее. От осознания, что все, что осталось от многих женщин, обитавших здесь, поругано, сожжено дотла, и даже сама память о них уничтожена. Слабый звук осыпающегося праха донесся до нее. Она оглянулась и стала всматриваться в густую темноту, словно ожидая увидеть кого-то. Но никого не было.

Никого.

Только теперь она поняла. Он и не собирался приходить. Он не намеревался предоставлять ей шанс побороться с ним за жизнь Ника.

— Нет! — вскрикнула она, но голос прозвучал слабо. — Где ты? Покажись!

Но, увы, она была одна. Только ветер гудел в деревьях и убогая луна скользила по небу — словно тоже изувеченная, растерзанная, почти убитая.