Ученые и исследователи

Во второй половине XIX века под влиянием книг Стефенса и Казервуда интерес к истории народов Нового Света вообще и майя в частности вырос необычайно. На волне этого интереса появилось множество новых исследователей. Одни, как и предсказывал Стефенс, вели свою научную работу в тиши библиотек и кабинетов, а другие пошли по стопам смелых путешественников, чтобы добывать научный материал «вживую». Такое раздвоение интеллектуальных усилий продолжается по сей день. Прежде чем заглянуть в библиотеки и кабинеты ученых, необходимо упомянуть о Джордже Стюарте и Майкле Коу, которые вытащили из научного небытия основоположника дешифровки майяской письменности Константэна Самюэля Рафинеска‑Шмальца. Этот человек родился в 1783 году в немецко‑французской семье, и ему исполнилось всего лишь три года, когда Антонио дель Рио вел свои исследования в Паленке. Рафинеск стал прекрасным ботаником и зоологом, но свое признание видел в мире точных чисел. Через десять лет интенсивной учебы, скитаний и приключений он в 1820 году перебрался в США, где посвятил себя изучению древних письменных систем. Истинный любитель популярной научной литературы, выписывавший множество научных журналов, Рафинеск в середине 1820‑х годов познакомился с иллюстрациями иероглифов Паленке, выполненными Вальдеком для довольно неточного и небрежного отчета дель Рио. Также он обратил внимание на копии страниц «Дрезденского кодекса», опубликованные в гумбольдтовском труде «Виды на Кордильеры».

В ту эпоху два вышеупомянутых труда между собой никак не связывали. Кодекс вообще каталогизировали в Дрездене как «разукрашенный мексиканский манускрипт» и считали принадлежащим цивилизации ацтеков. В сотрудничестве с американским историком Джеймсом Маккалохом Рафинеск выяснил, что иероглифы из «Кодекса» и письмена Паленке принадлежат одному и тому же языку. Он определил иероглифы, которыми майя обозначали вполне конкретные числа, и установил связь между иероглифическим письмом майя и поздним, «усовершенствованным» письмом ацтеков, а также между письменной системой древних майя и их современными диалектами цельталь и чонталь.

Интересно, что Рафинеск создал свой собственный журнал – «Атлантический журнал для любителей знаний», куда львиную долю научных статей писал сам. В 1832 году на страницах собственного периодического издания он опубликовал статью под заголовком «Второе письмо мистеру Шампольону, касающееся американской графической системы и иероглифов Отолума и Паленке в Центральной Америке». В общем‑то публикация представляла собой развернутое резюме всех его достижений, открытий и догадок:

Кроме монументальной письменности у того же народа, который построил Отолум, существовал и демотический алфавит, обнаруженный в Гватемале и на Юкатане. Образцы этого письма, представленные Гумбольдтом, находятся в Дрезденской библиотеке. Эти образцы признаны элементами гватемальской культуры, но никак не мексиканской. На одной их страниц «Дрезденского кодекса» изображены буквы и цифры. Цифры представлены линиями, обозначающими «5», и точками, обозначающими единицы. Это видно из того, что точек никогда не бывает более четырех. Цифры из кодекса довольно похожи на цифры, срисованные со стел и монументов. Слова же из кодекса не так красивы, как высеченные на монументах, и между ними имеются небольшие различия, прежде всего, художественные. Я не вижу препятствий для расшифровки древних текстов, тем более что манускрипты составлены на все еще живом языке, и смысл записанного был понятен в Центральной Америке по крайней мере 200 лет назад.

Стюарт, Коу и целая армия исследователей майя горячо приветствовали появление новой научной величины, нового энтузиаста, который за несколько лет до путешествий Стефенса и Казервуда, используя скудный научный материал, предпринял первые практические шаги на пути к дешифровке письмен майя. Нам неизвестно, встречались ли Рафинеск и Стефенс лично, но перед тем как Рафинеск умер в 1840 году в полной нищете, Стефенс в одном из своих трудов уже назвал его «первопроходцем в своем деле». Оба ученых считали, что наступит тот день, когда письменных источников накопится так много, что уже не составит никакого труда расшифровать все древние записи.

Величайшим охотником за документальными материалами и одним из главных популяризаторов майяологии, или майяистики, в XIX веке считается француз Шарль‑Этьен Брассёр де Бурбур. В 1854 году Брассёр совершил свою третью и самую успешную поездку в Центральную Америку. Он находился там почти три года, причем целый год даже служил приходским священником в маленьком городке Рабиналь в высокогорье Гватемалы. Бывший журналист и писатель, он в возрасте 31 года облачился в рясу священнослужителя, для того чтобы, по его словам, под такой серьезной, удобной и уважаемой личиной предаться серьезной исследовательской работе.

В качестве генерального викария Брассёра отправили в Бостон, где он прочитал «Завоевание Мексики» знаменитого бостонца Уильяма Прескотта и «заразился» историей майя и историей народов Месоамерики вообще. Брассёр познакомился с большинством манускриптов и других письменных источников, хранящихся по обе стороны Атлантики, но его целью стал поиск все новых и новых документов. Кстати, священник‑исследователь обладал выдающейся способностью: он с легкостью брался за изучение иностранных языков и с такой же легкостью ими овладевал. Брассёр быстро выучил ацтекский язык науатль, а также два языка майя – киче и какчикель, что позволяло ему молниеносно просматривать манускрипты, идентифицировать и переводить.

В Рабинале Брассёр услышал единственную сохранившуюся с доиспанских времен «устную эпическую драму», известную ныне как «Рабиналь‑ачи» («Воин из Рабиналя»). Это фольклорное произведение ученый записал и опубликовал вместе с грамматикой языка киче. В Гватемале ему удалось разыскать «Анналы какчикелей», или «Летопись какчикелей» – записанную историю покорения испанцами высокогорья Гватемалы. И там же, в библиотеке местного университета он ознакомился с единственной копией манускрипта «Пополь‑Вух».

«Пополь‑Вух» (Книга Совета, а в более широком смысле – Книга Народа) написана членами правящей династии киче на своем языке‑диалекте, правда, на основе испанского алфавита. Она создавалась, очевидно, сразу после испанского нашествия и повествует о доиспанской истории этой части народа майя, однако более ранние главы книги посвящены генезису майя вообще. Оригинал книги ныне считается утраченным, однако на рубеже XVIII века священник‑доминиканец Франсиско Хименес, обнаружив книгу в Чичика‑стенанго, сделал ее копию и перевел на испанский язык. Именно копию Хименеса увидел Брассёр в Гватемале. Если быть совсем точным, первым испанский перевод Хименеса обнаружил и опубликовал его для широкой публики в 1857 году другой исследователь, австриец Карл Шёрцер; однако именно Брассёр в 1861 году впервые опубликовал оригинал книги, снабдив его французским переводом. Настойчивый и хитрый француз «одолжил» манускрипт для перевода, а затем попросту переправил его во Францию, откуда в 1911 году он попал в чикагскую библиотеку «Ньюберри».

Брассёр вернулся в Европу в 1857 году, прихватив с собой целый ворох документов, многие из которых вовсе не относились к майя. Однако среди майяского материала находился и 1200‑страничный манускрипт, который француз приобрел в книжной лавке Мехико за смехотворную сумму – четыре песо. Это так называемый «Словарь Мотуль», манускрипт XVI века, в котором отражена лексика юкатекского варианта языка майя. Этот раритет – бесценный подарок для языковедов и дешифраторов всех поколений, ибо многие слова XVI века и их значения до сих пор используются для интерпретации майяских текстов классического периода. Вывезенные материалы послужили основой для создания четырехтомного труда «История цивилизованных наций Мексики и Центральной Америки».

В Европе, а точнее, в европейских архивах Брассёр продолжил свою исследовательскую и по исковую работу, и величайшее открытие не заставило себя долго ждать. В 1863 году в библиотеке Мадридской академии истории он наткнулся на старый рукописный фолиант, пылившийся на полке и абсолютно никем не замечаемый. Это была копия отчета испанца Диего де Ланда «Сообщение о делах в Юкатане». После этого во всей истории майяологии настал действительно переломный момент.

Алфавит языка майя. Страница из отчета Диего де Ланда «Сообщение о делах в Юкатане»

Большая часть отчета была опубликована уже в следующем году, и эта публикация, без преувеличения, произвела среди исследователей майя настоящий фурор. Чем же была вызвана такая реакция? Отметим два важных момента. Во‑первых, Брассёр обнаружил письменные знаки‑иероглифы, обозначавшие дни 260‑дневного календаря «цолькин», или священного календаря, а также названия месяцев 365‑дневного солнечного календаря. Сами названия дней и месяцев были известны давно, еще с тех пор, как мексиканский краевед Пио Перес поведал о них Стефенсу. Но теперь широкой публике стали известны еще и иероглифы, обозначавшие эти названия. Во‑вторых, в своем отчете де Ланда недвусмысленно пояснил, что он демонстрирует читателю майяский алфавит. Вы также имеете возможность увидеть его.

Каждой латинской букве от А до Z соответствует какой‑либо майяский знак‑иероглиф, начертание и значение которого де Ланда узнал от своего информатора Гаспара Антонио Чи. Несколько букв отсутствуют, и Ланда объяснил это тем, что в языке майя попросту нет некоторых привычных нам звуков. Кстати, любопытно, что иной раз одной и той же испанской букве соответствует сразу несколько иероглифов. Более того, некоторые иероглифы читаются как сочетание согласного и гласного звука и являются по сути слогами. Увидев этот подарок судьбы, Брассёр понял, что великая иероглифическая мистерия близится к своему разрешению, и «Розеттский камень», о котором так грезил Стефенс, уже находится перед его глазами.

Перед тем как уделить внимание попыткам Брассёра расшифровать некоторые письмена, затронем вкратце тему так называемых кодексов майя. К сожалению, лишь три из них пережили испанскую конкисту, костры де Ланда и бессмысленное пренебрежение со стороны заокеанских пришельцев. Там не менее эти уцелевшие манускрипты оказались в Европе и носят названия тех городов, где они до сих пор хранятся. Первый из них – «Дрезденский кодекс» – скорее всего, отправил из Мексики сам Кортес в 1519 году. Далее документ теряется из виду до тех пор, пока его в 1739 году не приобрел за бесценок у частного лица директор Саксонской Королевской библиотеки в Дрездене. В следующем году манускрипт каталогизировали как «бесценную мексиканскую книгу с иероглифическими фигурами». «Бесценная книга» так и провалялась бы в запасниках библиотеки неизвестно сколько времени, если бы о ней не услышал Александр фон Гумбольдт, работавший в то время над книгой «Виды на Кордильеры». Все 74 страницы кодекса скопировал для Гумбольдта итальянский художник Агостино Алью.

«Дрезденский кодекс» – наиболее информативная из всех дошедших до нас майяских книг. Основная часть кодекса посвящена ритуалам, которые надлежит исполнять в рамках 260‑дневного священного календаря. Другая часть книги состоит из таблиц‑эфемерид движения Венеры по небосводу, а также таблицы с датами ожидаемых солнечных и лунных затмений. Пространные тексты написаны черной и красной краской на красном, желтом и голубом фоне. Книга иллюстрирована изображениями богов, каждый из которых соответствует определенному дню календаря.

В 1859 году в Париже неожиданно «всплыл» еще один кодекс. Его обнаружил молодой исследователь древних рукописей Леон де Росни. Говорят, он обнаружил раритет в пыльной корзине, задвинутой в самый угол в одном из подвальных помещений Имперской библиотеки.

«Парижский кодекс» представляет собой 22 страничный фрагмент майяской книги, по содержанию и значению не уступающий своему дрезденскому собрату. В нем также содержатся инструкции по отправлению религиозных ритуалов, но на этот раз связанных с катунами – двадцатилетиями. Современные ученые находят в «Парижском кодексе» элементы своеобразного «зодиака» майя, то есть собрания тех созвездий, через которые проходят планеты, луна и солнце. На сегодняшний момент известно, что кодекс побывал в руках не одного исследователя еще до Росни, но как он попал в Париж, до сих пор остается загадкой.

Третью сакральную книгу майя в 1866 году обнаружил в Мадриде Брассёр де Бурбур. Древний манускрипт на 70 страницах принадлежал профессору палеографии, страстному собирателю старинных рукописей Хуану де Тро‑и‑Ортолано, который объявил себя ни много ни мало потомком самого Кортеса. Брассёр одолжил манускрипт для печатной публикации, что, собственно, и сделал в 1869 году, озаглавив вышедшее издание «Кодексом Троано», – так он соединил элементы сложной фамилии хозяина раритета. Заполучив в руки заветный манускрипт и «подсказку» – алфавит де Ланда, Брассёр пребывал теперь в полной уверенности, что таинственная письменность майя будет вот‑вот расшифрована.

Сегодня у меня есть все. Мне доступны теперь любые письмена, и даже несмотря на многочисленные вариации одного и того же знака в некоторых случаях, тот самый «ключ», который я использовал, чтобы прочитать «Кодекс Троано», позволит мне прочитать и дрезденский манускрипт и мексиканский из Имперской библиотеки («Парижский кодекс» ), так же, как и письмена Паленке и надписи на монолитах в Копане.

Итак, в руках у Брассёра оказались материалы, лингвистический анализ которых должен был привести, по его мнению, к подлинному научному прорыву. Однако, как выяснилось позже, ожидания были чересчур оптимистичными. Пылкому французу так и не удалось понять смысл отдельных слов, предложений и целых текстов. Иероглифы майя через толщу столетий упорно не желали материализоваться в звуки и понятные слова. Брассёр находил то там то здесь похожие по написанию знаки, выстраивал их определенным порядком, пытался хотя бы приблизительно догадаться об их значении, но всё было тщетно: упрямые иероглифы не собирались сдаваться. Еще одна проблема Брассёра, хоть это и может показаться забавным, заключалась в том, что он пытался читать майяские тексты задом наперед, то есть в неправильном направлении. Он «проходил» столбец иероглифов сверху вниз, а затем принимался за соседний столбец слева, то есть пытался прочесть их на манер китайских – сверху вниз и справа налево. На самом деле читать письмена майя следовало слева направо и снизу вверх – это в 1882 году установил американский исследователь Сайрус Томас. Ну а Брассёр, глубоко разочаровавшись, должен был признать свое поражение, однако этого не сделал и вместо этого стал всех уверять, что прочитал майяские тексты, не объясняя, правда, каким образом. Его фантазии позабавили многих: так, Брассёр уверял, что тексты майя посвящены… пропавшей Атлантиде. По его словам, выжившие атланты перебрались в Месоамерику и основали цивилизацию майя. Интересно, что Брассёр настолько уверовал в свои фантазии, что без устали пропагандировал их вплоть до своей смерти в 1874 году.

Тем не менее значение открытий и методологию изучения письменности майя, предложенную Брассёром, умалять ни в коем случае нельзя. Он правильно подтвердил значение и произношение некоторых известных иероглифов и открыл значение некоторых новых, таких как знак «кин», обозначающий один из дней года; иероглиф «тун», обозначающий 360‑дневный период и иероглиф «у», выполняющий функцию обычной буквы алфавита.

После смерти Брассёра эстафету по изучению письменности майя подхватил де Росни. Уже в 1875 году мадридский Археологический музей приобрел еще один фрагментарный кодекс майя, так называемый «Кодекс Кортезианус». Ходили слухи, что артефакт привезен в Европу самим Кортесом. Де Росни тотчас же примчался в Мадрид и убедился, что новая находка есть не что иное, как недостающая часть «Кодекса Троано». Обе части сегодня находятся в Музее Америки в Мадриде и известны ученому миру под общим названием «Мадридский кодекс».

По результатам своих собственных исследований кодексов де Росни удалось определить иероглифы, обозначающие стороны света. Но главной его заслугой стала уверенность, что знаки в алфавите де Ланда – не просто «буквы», а нечто иное. Очень немногие в ту эпоху думали так же, как Росни, но время показало, что они оказались правы.

Впервые настоящего прогресса в дешифровке письменности майя добился немецкий исследователь Эрнст Форстеман в период между 1880‑м и 1900‑м годами. В этом Форстеману прежде всего помогала занимая должность – он служил имперским библиотекарем в Дрездене, поэтому любой артефакт или манускрипт находился у него перед глазами. Имея непосредственный доступ к реликвиям, он позаботился о публикации нескольких прекрасных факсимильных изданий, за что мы, потомки, безумно ему благодарны.

Когда Форстеман приступил к своим изысканиям, ему было 58 лет, но несмотря на возраст, в последующие четверть века он опубликовал 50(!) работ по иероглифической письменности майя. Лингвист, сын видного математика, Форстеман был необычайно скрупулезным и дисциплинированным исследователем, и поэтому нет ничего удивительного в том, что он считается одним из столпов в области изучения письменности майя. Он увидел, что работа с алфавитом де Ланда ничего не дает, и поэтому сосредоточился на других аспектах истории и языкознания, таких как календарь, мифы, точки и столбики как составные части письма, сами тексты кодексов и сведения, собранные Пио Пересом и опубликованные Стефенсом. К моменту своей смерти в 1906 году Эрнст Форстеман, как и его современники, имел уже четкие представления о таких фундаментальных вещах, как календарь майя и их астрономические и математические познания. Стало точно известно, что календарь майя базируется на двух великих циклах – 260‑дневном цолькине и 365‑дневном хаабе, чуть укороченном, по нашим представлениям, земном годе (как известно, в году 365, 25 дня). Комбинация, а точнее, совпадение этих двух циклов, носящее название Календарного Круга, в точности повторяется каждые 52 года. Форстеман также разобрался в системе так называемого долгого счета и открыл, что за его начало принят день 4 Ахау 8 Кумху Календарного Круга. По всему выходило, что в основе всех расчетов у майя лежала двадцатиричная система исчисления, а не десятичная, как у нас. Кроме того, исследователь обнаружил в «Дрезденском кодексе» так называемые эфемериды Венеры, то есть таблицы с точными координатами утренней планеты на небосводе, и точные даты предстоящих лунных затмений!

В свое время Стефенс не раз говорил, что следующим за ним поколениям предстоит гигантская работа. Действительно, изучив лишь небольшую часть наследия майя в своих двух экспедициях, он осознавал, что основная, и быть может, самая интересная его часть все еще скрывается в непролазных тропических джунглях. Очевидно, великий путешественник имел в виду труднодоступные районы гватемальской низменности и плоскогорья. Эта мысль встречается в одной из его книг, где он рассказывает, как во время экспедиции по пути из Гватемалы в Паленке в маленьком местечке Санта‑Крус‑дель‑Киче они встретились с удивительным человеком – местным падре, который прожил в гватемальском высокогорье 30 лет. Когда‑то он начинал свое служение Господу в городке Кобан, где и услышал от местных прихожан фантастические истории о том, что «далеко за северными склонами гор находится большой обитаемый город, населенный индейцами, который сохранился в том же виде, каким был до открытия Америки». Заинтересовавшись услышанным, молодой священник взобрался на гору, и его взору открылся вдалеке «большой город с белыми, сверкающими на солнце башнями». Однако посетить это место у падре недостало духу: поговаривали, что жители города убивали всякого непрошеного гостя. Не решились побывать там и Стефенс с Казервудом. Правда, сам Стефенс объяснял это тем, что тогда у них не было ни времени, ни ресурсов для организации еще одной серьезной экспедиции. Кстати, во время своего второго путешествия по северу Юкатана он подумывал о том, чтобы углубиться в южные тропические леса, однако тотчас же отказался от этой идеи, только представив трудности, с которыми пришлось бы столкнуться ему и его команде. Нет, это для более молодых и энергичных исследователей, решил он, которые непременно обследуют нетронутый район, раскинувшийся от Белиза до Гватемальской равнины и долины реки Усумасинты. Ну а пока…

Уокер и Кэдди пересекли северный Петен на пути в Паленке, однако оставили очень мало свидетельств. Галиндо гостил во Флоресе, на самом берегу озера Петен‑Ица, откуда сделал вылазку к руинам Топоште к востоку от озера, однако на север идти не решился. Лишь в 1848 году Амбросио Тут, губернатор провинции Петен в то время, и полковник Модесто Мендес, фактический правитель Флореса, посетили и исследовали великий город Тикаль. Сам Тут по происхождению был майя и, как любой уроженец этих мест, не только знал о существовании древних городов, но и посетил многие из них лично. Шесть дней, проведенных Тутом и Мендесом в Тикале, считаются первым официально признанным и зарегистрированным современной историографией посещением этого города людьми со времен его упадка в конце классического периода, то есть за последнюю тысячу лет.

Тут и Мендес оказались довольно посредственными исследователями; еще более наивным и никчемным оказался их компаньон, так называемый «художник» Эусебио Лара. Рисовал он также отвратительно и бестолково, как, например, Хосе Кальдерон, исследовавший в свое время Паленке. И все же несмотря на несерьезность и неосновательность предприятия, отчет Мендеса в том же году появился в Гватемале, а рисунки Лары опубликовали в Германии в 1853 году. А всемирное признание Тикаля как выдающегося исторического комплекса ждало своего часа. Этот час наступил в 1881 году вместе с появлением в тех местах английского исследователя Альфреда Модели.

Модели прибыл в Тикаль на Пасху вместе с вереницей нагруженных мулов, несколькими слугами, небольшой бригадой местных рабочих, расчищавших дорогу в джунглях, а также со своим немецким приятелем Заргом, ожидавшим экспедицию в Кобане и обещавшим показать «только что открытые возле Флореса, но не исследованные еще руины города, о котором говорят, что он так же прекрасен, как Паленке». Дорога от Кобана до Тикаля заняла более двух недель, в течение которых Модели мучился желудочным расстройством, а его слуги и рабочие не желали работать на Страстной неделе. В общем, по прибытии в конечный пункт экспедиции – Тикаль – бедный, изможденный англичанин смотрел на все красоты и достопримечательности без особой радости и энтузиазма. Казалось бы, цель достигнута – тайна, к которой путешественник продирался сквозь джунгли, будет раскрыта, а самого его ожидает непочатый край интереснейшей работы… Но не всегда, к сожалению, счастливчики осознают исключительность момента и бросают вверх шляпы от восторга, особенно если их валят с ног усталость и болезни.

Я расстроился необыкновенно: лес, казалось, рос повсюду; работа по расчистке зданий мне виделась невыполнимой, а о хорошем качестве фотографий и речи быть не могло. Без сомнения, я стоял на окраине очень большого города, гораздо большего, чем все те, о которых упоминал Стефенс.

Храм вТикале. Рисунок Эусебио Лары

Правда, на следующий день настроение Модели резко улучшилось: его слуги и рабочие вернулись к своим обязанностям, а сам глава экспедиции приступил к фотографированию, самому первому в истории изучения Тикаля. Он карабкался на пирамиды, хватаясь за ветви деревьев, кусты и лианы. Взобравшись на вершину одной из них (вероятно, Храм I, известный также как Храм гигантского ягуара), он смог по достоинству оценить красоту огромного архитектурного комплекса, утонувшего в непролазных джунглях. Его первые же фотографии дают нам полномасштабную панораму города, справедливо кем‑то названного «майяским Римом».

Тикаль стал конечной остановкой в путешествии, начатом Модели в декабре предыдущего года. По окончании работ он вернулся в Гватемалу, для того чтобы «провести зиму в теплом климате». Модели был очень скромным, стеснительным и довольно скрытным человеком, и в Гватемалу он вернулся не для того, чтобы нежиться под теплым солнцем. Одиннадцать лет назад он уже посещал Центральную Америку: в ту пору Модели изучал анатомию и ботанику в Кембридже и много слышал от знаменитого натуралиста Осберта Салвина о Гватемале – чудесном месте для изучения влажных лесов и животного мира, их населяющего. У Модели возникло страстное желание посвятить себя орнитологии, и он в 1870 году отправился в Гватемалу, где провел целый месяц, изучая местных пернатых. Древних руин он тогда, правда, не видел.

По сведениям исследователя Яна Грэхема,

Модели в молодости очень страдал от хронического бронхита, и поэтому по окончании Кембриджского университета решил продолжить научную карьеру непременно в теплых странах. Он поступил на государственную службу, ведавшую делами колоний, и это позволило ему провести долгое время на Тринидаде, в Австралии и на Фиджи, где он серьезно увлекся этнографией. В 1880 году Модели внезапно потерял интерес к государственной службе и вернулся из Океании в Англию, где у него появилось новое увлечение – археология. Когда‑то Салвин показал ему фотографии Копана и Киригуа, и Модели, пораженный увиденным, бросился читать труды Стефенса. Не имея стеснений в средствах, в декабре 1880 года он во второй раз отправился в Гватемалу с целью посетить древние города майя и понять, может ли он сам внести какой‑нибудь вклад в дело, начатое когда‑то его соотечественниками Стефенсом и Казервудом.

В январе 1881 года молодой англичанин прибыл в Ливингстон – порт на Карибском побережье Гватемалы, откуда, наняв нескольких местных крестьян, тотчас же отправился в Киригуа, который некогда посетил и Казервуд. Там взору путешественников предстали величественные стелы и каменные монументы, отдельные из которых вздымались на высоту 9 метров, то есть были самыми высокими из всех, когда‑либо воздвигнутых майя. Затем экспедиция Модели отправилась в Копан. Местные стелы очень походили на своих собратьев из Киригуаих также украшали глубокие барельефы и обрамляли иероглифы, а человеческие фигуры на них изображались в таких же одеждах. Посетив оба комплекса, Модели убедился, что рисунки Казервуда не отличались точностью и не показывали многих деталей, особенно это касалось иероглифов.

Модели, никогда не позиционировавший себя большим знатоком и крупным исследователем, не стал выдвигать никаких теорий и делать поспешных выводов. Любой, кто читал его труды, легко убеждался в том, что застенчивый англичанин не торопился высказывать своего мнения и предпочитал, чтобы это делали другие. Свою задачу он видел в поиске артефактов и документов, в фотографировании, в нанесении планов и выполнении зарисовок, то есть намеревался лишь предоставлять информацию всем тем, кто был в этом заинтересован. Как он сам позднее высказался: «Я пытался помочь ученым разгадать загадки, которые нам оставила цивилизация майя, не выходя из‑за письменного стола». В лице Модели мы одновременно видим приверженца научного стиля и методологии, господствовавших в Европе конца XIX века, а также ответственного государственного служащего и настоящего английского джентльмена.

Date: 2015-07-25; view: 415; Нарушение авторских прав