Глава 32. Черный, с затененными окнами «Мерседес», приседая на задние колеса, уходил по дороге

Черный, с затененными окнами «Мерседес», приседая на задние колеса, уходил по дороге. По единственной дороге, которая выводила из лагеря. Последним препятствием, отделявшим его от свободы, были поваленные березы. Но для «Мерседеса» они большой проблемы не представляли.

Проблему для бронированного «Мерседеса» мог представлять только… раненый Семен.

Он давно следил за ходом боя. Ему не нужно было его видеть, ему довольно было его слышать. По отдельным выстрелам, по автоматным очередям он четко мог представить, что там творится.

А творилось там не самое лучшее.

Короткие очереди «Дегтярева».

Дробная трещотка «Калашниковых».

Редкие винтовочные выстрелы.

Один «Дегтярев». Один «ППШ». Одна винтовка.

Один Анатолий! Без огневой поддержки, без помощи ветеранов. Молчат ветераны.

Пять, десять, пятнадцать минут. Молчат! Значит, нет ветеранов. Возможно, вообще уже нет. На всей грешной земле. И скорее всего нет, иначе давно проявили бы себя. Не оставили бы на стопроцентную погибель своего товарища.

А они молчат!

Отсюда выходит, что на поле боя их осталось двое — раненый он, Семен, и ведущий неравный бой Толя. Рано или поздно они его достанут. Один человек не может победить десяток. Если только не действует из‑за угла. Фактор неожиданности утрачен. Они его убьют. Это как дважды два. Без глупой надежды на пятерку или восьмерку в ответе.

Они его убьют и попытаются скрыться из лагеря. По единственной дороге. По той, возле которой лежит Семен.

А раз он здесь лежит, он должен попытаться им усложнить эту задачу. Не остановить — нет, на это у него сил не хватит. Но затормозить и, возможно, кого‑то убить. И умереть самому. В бою. Потому что без посторонней помощи он все равно не выживет. Только дольше будет мучиться. И потому еще, что оставаться единственным живым ему не с руки. Все вместе пришли — всем вместе и уходить!

Стискивая зубы от боли, Семен перекатился на живот и пополз к дороге. Каждое движение было для него мучительным, но облегчить свою участь он не мог. Альтернативы у него не было. Из отряда их осталось двое, и у каждого осталась своя работа. Толя доделывал свою. До конца. Семен — свою. И тоже до конца. Заменить их было некому. Единственно, чего он боялся, — это потерять сознание до того, как достигнет своей цели. Он не желал быть дезертиром даже по такой вроде бы уважительной причине. Он не желал быть дезертиром ни по какой причине.

Через каждые два‑три метра Семен отдыхал, собираясь с силами, и, отдохнув и закусив губы, полз дальше. Оставляя на зеленой траве кровавые пятна. Его единственной и последней целью была дорога. Он мог погибнуть на этом бесконечном коротком пути. Но не мог не доползти. Единственной оправдательной причиной для него могла быть только смерть. Смерть на дистанции.

Семен полз, как ползал когда‑то по нейтральной полосе, подкрадываясь к идущему на позиции его роты танку. Он знал, что едва ли выиграет единоборство с многотонной махиной, что скорее всего погибнет, как несколько бойцов, попытавшихся сделать то же самое до него, но продолжал ползти. Потому что теперь была его очередь. А за ним — другого. А за тем — третьего. Без права на замену. Ему неважно было сохранить жизнь, ему важно было остановить танк, который, пройдя через него, пройдет еще по десятку тел его товарищей. Ради того, чтобы это не случилось, он готов был умереть. Хоть даже под гусеницы лечь. Если другого выхода не будет. Не «за Родину!» и уж точно не «за Сталина!» — за товарищей, которые в данный момент и есть его Родина!

Боль. Чернота в глазах. Секундная остановка. И снова вперед. Хоть на метр. Хоть на пять сантиметров. Главное — вперед. Чтобы перерезать путь чужой машине. Чтобы удержать свою, последнюю уже линию обороны.

Вперед! Потому что больше некому. Потому что остался только ты. Потому что весь спрос с тебя! Единственного!

До дороги Семен не дополз — потерял сознание. Всего в каких‑то пяти метрах от полосы асфальта.

Он потерял сознание, но и там, в безмолвии черноты, продолжал ползти, карабкаться, цепляться ногтями и зубами за камни и траву. И там он помнил, что его уже никто не заменит!

Когда Семен пришел в себя, «Мерседес» был уже рядом. От того он и пришел в себя, что почва, на которой он лежал, задрожала от прокатывающей по ней многотонной массы.

Семен открыл глаза и увидел полированный бок «мерса». Он поднял автомат и тут же понял, что все его усилия были бессмысленны. Такую машину автоматом не прошибить. Она просто проедет мимо. Как скорый поезд мимо пытающегося его укусить комара.

«Мерседес» притормозил перед завалом. Как перед последним прыжком.

Брать его надо было сейчас. Но брать было нечем.

От боли, от отчаяния бессилия Семен начал проваливаться обратно в беспамятство. Ему уже незачем было сопротивляться боли и смерти. Он начал проваливаться, но остановился, вспомнив про гранату. Про ту, которую подкладывал под себя. Граната была рядом. Граната тащилась за ним, зацепившись за полу маскхалата. Противотанковая граната. Такая, какая нужна.

Бросить и расстрелять вылезающих из дверей. Лучше двух. Но хотя бы одного — представил он план действий. Главное — добросить. И не промахнуться.

Семен выдернул чеку и, видя как сквозь туман черную громадину «Мерседеса», бросил гранату между колес. Сильный взрыв ударил его по ушам, подкинул над землей и уронил вниз, на раненое плечо.

Выстрелить из автомата он не успел. Он потерял сознание.