Глава 31. — Вообще‑то стучаться надо, когда входишь в помещение

— Вообще‑то стучаться надо, когда входишь в помещение! — строго сказал Сан Саныч, наблюдая за вялыми телодвижениями приходящего в себя Бориса. — И здороваться. Если ты культурный человек.

— Жив! — только и смог ответить Борис. — Слава богу!

— Жив. Вернее, чуть жив. Примерно так же, как ты.

Борис потрогал здоровенную шишку на макушке, вытер о штаны испачканные кровью пальцы.

— От души ты прикладываешь старых приятелей.

— Если бы от души, то твоя душа давно бы отлетела. Это тебе еще повезло, что я никаких других посторонних звуков в коридоре не услышал. А то бы бил наповал.

— Тогда спасибо.

— За что?

— За то, что не наповал.

С улицы донеслись звуки вспыхнувшей с новой силой перестрелки. Редкие очереди «ППШ» и обвальные «АКМ».

— Кто там? — спросил Сан Саныч, кивнув в сторону окна.

— Семен и Анатолий.

— Кто из них?

— Как то есть кто? Оба.

— Ты что, не слышишь, что автомат один. И с самого начала был один.

— Тогда не знаю.

— А Михась где?

— На улице. В клумбе. Цветок изображает. Нас дожидается. Что будем делать?

— Оружие лишнее есть?

— Есть, — Борис потянул из‑за спины изъятый у снятого часового «АКМ».

— Нет, ты мне лучше «ППШ» презентуй. Я к нему привычней. Я с ним всю войну исползал. А с «Калашниковым» не пробовал.

Борис перебросил автоматы. Ему был что «ППШ», что «АКМ». Без разницы. Он и с тем и с другим в атаки бегал. Только с «ППШ» на Смоленщине, а с «Калашниковым» в далеких от дома жарких странах.

— Теперь доволен?

— Чем? «ППШ»? Не очень. Лучше бы вместо него прикомандированный к нам троим артдивизион реактивных установок.

— Ну уж прости. «Катюш» в наличии не было. Так что чем богаты.

— Ты лучше скажи, делать‑то что будем?

— Что, что… Наших выручать.

— А заложники?

— Пока здесь оставим.

— Мы не останемся, — категорически заявила Марина.

— Там будет опасно. Там будут стрелять.

— Все равно не останемся. Здесь тоже могут стрелять.

И столько в ее лице, во всей ее фигуре было отчаянной уверенности, что Полковник сдался.

— Ладно, бог с вами. Держи, — и Сан Саныч передал Марине пистолет Седого. — Надумаешь стрелять — сдвинь этот рычажок вниз. И жми на курок. Ясно?

— Ясно. А куда стрелять?

— Во врагов. И в себя. Если дело не выгорит. Лучше так, чем так, — показал Сан Саныч на свои сочащиеся кровью раны. — Конечно, если духу хватит.

— Хватит! — твердо сказала Марина и почему‑то посмотрела не на Полковника, а на свою дочь.

Выбирались из здания крадучись, прижимаясь спинами и боками к коридорным и лестничным стенам. Перед выходом на улицу Борис три раза прокричал дурным голосом мартовского кота, предупреждая о своем выходе. Чтобы случайно на свою же автоматную очередь не напороться. Открытое пространство перебегали попарно — слабый пол под прикрытием сильного, низко пригибаясь к земле.

— Все целы? — только и спросил Михась, увидев Сан Саныча и заложниц.

— Все.

— Как дальше действовать будем?

— Как бог на душу положит. Придумывать хитроумные комбинации у нас времени нет.

Выстрелы от ворот становились все более редкими. Они уже почти не различались в беспрерывной стрекотне «Калашниковых».

— Похоже, совсем дрянь дело у мужиков. Каждый патрон экономят. Надо спешить.

— Надо. Но медленно! Наша смерть их не спасет. Равно как и наоборот.

— Тогда так: рассредоточимся по сторонам и одновременно, по моей команде…

Разом рассыпались. Борис взял на себя правый фланг, Михась — левый, Сан Саныч — центр. Заложниц оставили в ближних тылах — сразу за спиной Полковника. Под его личную ответственность.

— Когда начнут стрелять — не высовываться. Лежать. Что бы ни случилось. Лежать! Носом в землю. Пока я не отменю ранее данный приказ. Ясно?

— Кажется, да.

— Кажется? Ну‑ка повтори приказание.

— В общем, лежать.

— Да не в общем лежать, а мордой в грунт лежать! По самые уши! А лучше по затылок! В общем лежать — это совсем в другом месте лежать. И совсем в другой позе. Теперь ясно?

Марина сосредоточенно кивнула.

— Ну, тогда выдвигаемся на исходные. Ползком. Я сказал, ползком, а не на четвереньках. И перестань задом вертеть, если не хочешь, чтобы его тебе отстрелили. Не на дискотеке!

Ползли по газонам под прикрытием живых изгородей кустов. Впереди, выдвигая вперед себя автомат, Сан Саныч, чуть поотстав, женщина и девочка. Ползли тихо, сосредоточенно, целеустремленно, не пытаясь огибать грязь и лужи. Как надо ползли. В том числе и девочка.

— Стоп! — поднял правую руку вверх Сан Саныч.

Но следовавшие за ним подопечные его жеста не поняли и ползли до тех пор, пока не уперлись полковнику лбами в подошвы.

— Остаетесь здесь, — показал Сан Саныч.

Марина энергично затрясла головой.

— Здесь! — ткнул пальцем в землю Сан Саныч и кулаком под нос бунтующей женщины.

Угораздило же пойти с бабой в разведку! В кошмаре такого привидеться не могло! А тут наяву…

— Ляжешь за теми камнями. Дочь — под себя. Поднимешься — голову собственными руками свинчу, — жестами объяснил боевую задачу Полковник. Очень наглядно объяснил. Доходчивей, чем словами.

Марина обреченно кивнула и откатилась к камням.

— Сверху! — напомнил Сан Саныч. Марина послушно легла на дочь.

— Вот так.

Сан Саныч удовлетворенно кивнул. Надо было спешить. Ветераны наверняка уже давно заняли плацдарм для атаки.

Только бы тот, один из двух, кто держит оборону подле ворот, продержался. Еще хотя бы десять минут. Если он замолчит раньше времени, то развернувшиеся назад бандиты неизбежно заметят подползающих к ним разведчиков. И тогда им тоже не жить. Расстреляют, как уток на взлете.

Выстрелы «ППШ» в многоголосье «АКМ» звучали все реже. А это обозначало, что автомат заглатывает последние патроны.

Две‑три очереди — ответный выстрел.

Еще две‑три — и снова очень короткий ответ.

И тишина.

Пять секунд. Десять. Двадцать.

Неужели зацепили? Или вышли патроны? Но ведь есть еще револьвер? У них у всех были револьверы!

Минута!

Бандиты перестали стрелять, перекликнулись.

До исходных позиций Сан Санычу было еще добрых семьдесят метров. Открыть огонь раньше значило выказать свою позицию и свои намерения и почти наверняка промахнуться. Конечно, в три автомата они могли уложить половину бандитов. Но только половину. Остальные залягут, закрепятся, и бой начнется по новой. Кто в нем возьмет верх — еще неизвестно. Может, ветераны. Может, бандиты. А может быть, ни те ни другие. Может, милиция. При всей ее нерасторопности она сюда в конце концов прибудет. И искрошит и правых, и виноватых в мелкую лапшу. Всех искрошит — кто при оружии. А при оружии — все!

Полторы минуты!

В остатке пятьдесят метров.

Уже сквозь заросли кустов просматривается поле брани. Уже видны осторожно привстающие бандиты. Поднялись на колени, еще разок, для верности, всадили в невидимую Полковнику позицию по пол автоматных рожка. Прислушались. Встали в рост. Пошли проверять дело рук своих.

Сан Саныч перестал ползти, взвел, направил в сторону идущих автомат. Теперь ждать, когда будет лучше, поздно. Теперь надо действовать, пока поздно не стало.

Сан Саныч прицелился.

Лишь бы фланги не подкачали. Лишь бы все были на местах.

Пора!

Полковник обжал пальцем курок и плавно потянул его на себя.

Выстрел!

Но не его выстрел! Чужой выстрел! Одиночный выстрел со стороны замолчавших было позиций. И отчаянный вскрик бандита. И обвал автоматного огня.

Значит, все‑таки он жив. Тот, кто держит неравную оборону. Он просто ближе подпускал противника. Потому что не мог себе позволить тратить понапрасну патроны. Вернее, последний патрон. Тот, который не ушел в молоко. Который ушел туда — куда надо. В тело врага.

Однако он очень рисковал. Одинокий боец. Так близко подпускать врага к позициям опасно. Смертельно опасно. Когда атакующего противника отделяет от окопов лишь пара десятков шагов, его наступательный порыв сдержать уже почти невозможно. Всего десяток шагов до победы! До спасения! Подобное ничтожное для людей, играющих в догонялки со смертью, расстояние преодолевается за секунды. Отступать назад — дальше и дольше.

Похоже, тот боец уже не держит оборону. Похоже, он просто пытается подороже продать свою жизнь.

На этот раз, чего и опасался Сан Саныч, бандиты не залегли. Вдруг нахлынувшая ярость пересилила в них страх. Они желали достать врага немедленно! Чего бы им это ни стоило. Достать — и разорвать собственными руками.

Теперь на принятие решения и воплощение его в жизнь оставались секунды. Лежать дальше было бессмысленно. Надо было либо, воспользовавшись суматохой последних минут боя, ретироваться назад, либо наступать.

Уйти Полковник не мог. Оставалось наступать. Одному. На превосходящие силы противника.

По законам жанра Сан Санычу надо было встать в полный рост на широко расставленные ноги, небрежно выплюнуть в сторону горящую сигарету, сказать что‑нибудь очень суперменское, вроде: «А что, ребята! Не пора ли расплатиться по счетам?!» — и стрелять навскидку, от бедра длинными очередями, поводя дулом автомата справа налево.

А если без законов жанра, то, как учили на фронте, — из положения лежа, под прикрытием какого‑нибудь случайного камня.

Но лежа Сан Саныч не мог видеть своих врагов. Их, кого больше, кого меньше, заслоняли растущие впереди кусты. Как учили на фронте, в данном конкретном случае не подходило. Пришлось как в вестернах.

Сан Саныч поднялся, шестью длинными шагами добежал до небольшого пригорка, что был впереди. Встал на нем, причем именно так, как в кино, широко расставив ноги, но не для пущего эффекта — для более устойчивой опоры, и действительно от бедра, потому что на дальних расстояниях прицельная стрельба из «ППШ» себя не оправдывает, открыл огонь. Одной длинной, бесконечно стучащей очередью.

Крикнуть что‑то там об оплате счетов и вкладах населения он не успел. А сигарет у него с собой не было. Пришлось стрелять просто, без художественных изысков. Да не сигареты стрелять. Из автомата стрелять.

Уже почти добежавшие до позиций бандиты ошарашенно замерли. Один, ткнувшись головой в землю, — навсегда. Залегать им было поздно и, развернув автоматы в сторону, представлявшую в данную конкретную секунду наибольшую угрозу, они открыли ответную стрельбу.

Так они и стояли, как на дуэли — в полный рост, уставя друг в друга плюющие огнем стволы.

Выиграть в этой дуэли Полковник не мог. Он мог только умереть и еще, если повезет, кого‑нибудь убить. Но насчет повезет — сомнительно. На дальних расстояниях «Калашников» эффективней примитивного, как молоток, «ППШ». Скорее всего Полковник мог только умереть.

И умер бы. Если бы не еще два ствола. Те, которые он так ждал.

С правого и с левого флангов, одновременно, как инструменты в хорошо сыгранном оркестре, вступили еще два автомата. Вернее, два пистолета‑пулемета Шпагина. Два «ППШ»!

Вовремя вступили. В самый раз.

Два «ППШ», плюс «ППШ» Сан Саныча. Плюс еще один пистолет, стреляющий из дальнего тыла. Пистолет, который держала вставшая в рост Марина. С такого расстояния она не могла ни в кого попасть, кроме как в Полковника. Но не стрелять — тоже не могла. Она должна была отомстить за дочь, за пережитые муки и страхи. Отомстить сама. Лично! Собственными руками!

Дура баба. Но и молодец!

Не ожидавшие такого поворота событий бандиты оказались под перекрестным, с трех сторон, огнем. Теперь спасти их могла только слаженность действий — мгновенный, без дополнительных приказов и криков, разбор целей. По секторам. Те, кто справа, — стреляют в правого. Те, кто слева, — в левого. Как минимум — ствол против ствола. А на некоторых направлениях так и по два.

Но чтобы уметь так, на рефлекторном уровне действовать, надо быть разведчиком. И еще ценить жизнь друзей выше жизни собственной. Тоже без дополнительного обдумывания. На уровне безусловных рефлексов.

Бандиты не были разведчиками и действовали по‑другому. Они заметались в поисках безопасного убежища, попробовали прикрыться друг другом, попытались залечь, потом побежали, а потом закономерно умерли. Один за другим. Бестолково умерли, даже не прихватив никого из убивавших их врагов за собой.

Не хватило у них духу принять открытый бой с неизвестно откуда взявшимся, обложившим их со всех сторон, противником. Не хватило достоинства погибнуть как солдатам, приняв пулю в лицо. Совсем в другие места они приняли пули. В те, которыми повернулись.

Одновременная, пятнадцатисекундная, громоподобная трескотня десятка автоматов и мгновенная тишина. Словно обрезало.

— Все! Шабаш! — сказал Сан Саныч, отстегивая и отбрасывая пустой, как банка из‑под съеденных консервов, автоматный диск.

С флангов, на ходу перезаряжая оружие, подтягивались ветераны.

— Все целы?

— Все.

— А мужики?

— Еще не смотрели. Но стрельба с позиций шла до последнего. Я слышал.

— Эй! В доте! Живые есть? — крикнул Сан Саныч, боясь не услышать ответ. И не услышал.

— Семен! Толя! Откликнитесь. Молчание.

Неужели в последний момент боевики успели прорваться к цели? Неужели случилась такая несправедливость — продержаться весь бой, чтобы погибнуть на последней его секунде?

Готовясь к худшему, ветераны побежали к ближайшему стрелковому убежищу.

Анатолий лежал на земле. В том же месте, где его застали последние выстрелы. И в той же самой позе.

— Вовремя вы. У меня в запасе только два патрона осталось, — сказал он, прокрутив барабан револьвера. — Еще бы чуть‑чуть…

— Что случилось? Тебя задело? — забеспокоились ветераны.

— Задело, — криво усмехнулся Анатолий. — За живое.

Потом его тормошили, мяли, ощупывали, пытаясь отыскать скрытую рану, просили сказать, где больно.

А он лежал, не в силах ответить и даже пошевелиться. Лежал, тупо уставившись в одну точку. Он только теперь начал переживать бой. Тот, который уже закончился. Он видел направленные в него изрыгающие огонь и смерть автоматы, фонтанчики земли, взлетающие возле лица, чувствовал лихорадочную тряску автомата собственного. Только сейчас он ощущал все это живее. И страх в том числе.

Так всегда бывает. Реальная опасность не пугает, но заставляет действовать. Руки трясутся потом, когда все уже позади. А бывает, не одни только руки. Бывает, выворачивает желудок, да так, что только из ушей вчерашняя каша не брызжет. Или случается истерика. Или сдает сердце, и человек, только что выживший на поле битвы, умирает от сугубо гражданского инфаркта. Видели и такие смерти на войне ветераны.

Вс" они видели. И такое. И такое, что похуже. И такое, что хуже худшего. Потому, наверное, и перестали трясти, крутить и задавать глупые вопросы впавшему в ступор товарищу. Взглянули в глаза и оставили в покое. Только спросили:

— Семен жив?

— Жив.

— Где он?

— Там, возле дороги, лежит. Раненный.

— Тяжело?

— Тяжело. В плечо и ногу. И весь разговор. Главное, что жив. А остальное приложится.

— Надо посчитать убитых, — сказал Сан Саныч, — чтобы узнать, не остался ли еще кто‑нибудь в лагере. Нам нельзя допускать выстрелов в спину.

Ветераны разбрелись. Чтобы через несколько минут собраться снова.

— Подобьем бабки? Сколько у кого?

— У меня четверо.

— Трое.

— Толя. Сколько на дороге?

— Вначале пять. Потом еще три.

— Плюс часовой.

— И этот, который меня пытал, — добавил Сан Саныч. — Расчет закончен. Ответ не сходится на два человека.

Где они могут быть?

Все замолчали. Все были уверены, что бандиты в полном составе остались на поле брани. И вдруг недостача. Когда они успели уйти? Или их не было с самого начала?

— Что будем делать?

— Наверное, искать. Только быстро, пока власти не прибыли.

Но искать пропавших бандитов не пришлось. Они сами объявились.

Из гаража, из открытых ворот, на полной скорости выскочил депутатский «Мерседес». С наглухо поднятыми стеклами.

— Вот они! — крикнул Борис.

«Мерседес», набирая скорость, несся к воротам.

Борис и Михась, вскинув автоматы, открыли ураганную стрельбу по проносящейся мимо машине. Тщетно. Пули плющились и отскакивали от бронированных бортов и окон машины. Они не могли причинить ей никакого вреда.

— Уходит. Уходит, — кричал Борис, продолжая жать на курок. — Уходит, гад!

«Мерседес» с ходу врезался в горящую посреди ворот иномарку, разорвал, отбросил ее в сторону и, почти не задержавшись, в дыму и огне, вырулил на свободную теперь дорогу.

— Все! Теперь его не достать, — психанул Борис, отбросив в досаде пустой автомат. — Здесь противотанковое ружье надо было иметь, а не этот пугач!

— Депутат, чтоб его!.. Это депутат ушел. Скользкий, сволочь! Как обмылок в бане. Не ухватишь! — выругался Сан Саныч.

— Как всегда: мелюзга отдувается по полной программе, а главный организатор тихо уходит в кусты.

— Уезжает.

— Что уезжает?

— Уезжает в кусты. С комфортом.

— Ладно, что случилось, то случилось. Чего теперь глотки рвать. Нам не о «мерсе» переживать надо — о себе. Нам, может быть, на все про все минуты остались, — напомнил Борис. — Предлагаю рассовать «ППШ» по рукам убитых бандитов. Только вначале приклады и курки как следует обтереть. И их пальчики приложить. Пусть сыскари думают, что здесь случилась междоусобная разборка. Им так проще будет. И нам тоже.

А те, что в «Мерседесе», я думаю, заявление в милицию не понесут. Они если надумают с нами разобраться, будут разбираться по‑свойски. Без оглядки на закон. Что лично для нас может быть еще и хуже.

Зря мы его все‑таки упустили! Теперь жди вторую серию!