Пятница, 13 июля 1990 года 6 page

Я чувствую, как боль возвращается. Если она уедет, я так и не узнаю от Джоли, чем все закончилось.

– Я же уже извинился. Что мне еще сделать?

– Вы правы. Это ваш дом, ваша ферма, мне здесь не место. Джоли навязал нас вам. Ему не следовало обращаться с подобной просьбой.

Я усмехаюсь.

– Я не понимаю значения слова «навязал».

Она всплескивает руками.

– Я не это хотела сказать. – Она поворачивается так, что свет из амбара падает прямо ей на лицо, и я вижу, что она вновь готова заплакать. – Вы все мои слова воспринимаете превратно. Такое впечатление, что все, что я говорю, прокручивается у вас в голове в другом порядке.

Я прислоняюсь к сараю и начинаю рассказывать о своем отце. О том, как раньше спорил с ним, как управлять садом. Я рассказываю ей, что, как только он переехал во Флориду, я выкопал молодые деревья и пересадил их, как считал нужным.

Она терпеливо слушает, стоя ко мне спиной.

– Я понимаю тебя, Сэм, – решает она перейти на «ты».

Но она ни черта не знает о том, как я веду дела. И хуже всего, она это и за дело‑то не считает. Для нее садоводство – еще одна отрасль сельского хозяйства. А работу руками девушка, рожденная и выросшая в Ньютоне, разумеется, считает второсортной. В это мгновение я чувствую то, что не испытывал уже давно, еще с училища, – стыд. Разводить сад – этим в настоящем мире люди не занимаются. Если бы я действительно что‑то собой представлял, то хотел бы заработать много денег. И костюм был бы у меня не один, и ездил бы я не на тракторе, а на «тестерозе».

– Нет, не понимаешь. Мне насрать на то, что ты считаешь, что в этом саду нужно выращивать арбузы и капусту. Иди и скажи это Джоли, Ребекке, кому хочешь, черт возьми! Когда я умру, тогда действуй, если сможешь убедить остальных, пересади здесь все. Но не смей, никогда не смей говорить мне в глаза, что то, что я сделал, – плохо! Этот сад – лучшее, что я создал в жизни. – Я наклоняюсь ближе, наши лица всего в паре сантиметров друг от друга. – Это как… это как если бы я сказал тебе, что у тебя плохая дочь.

Когда я произношу эти слова, Джейн отступает, как будто я ее ударил. Ее лицо становится белее мела.

Она смотрит на меня, и я ощущаю тяжелую силу ее взгляда – по‑другому не скажешь. Словно она способна взглядом стереть меня с лица земли. Я, в свою очередь, смотрю на нее и как будто вижу впервые. И тогда я замечаю то, что написано на ее лице: «Ради бога, не говори так!»

Она открывает рот, чтобы что‑то ответить, но не находит слов. Откашливается.

– Я бы не стала разводить арбузы, – наконец произносит она.

Я улыбаюсь, а потом заливаюсь смехом. Она тоже смеется.

– Давай начнем сначала. Я Сэм Хансен. А вы…

– Джейн. – Она убирает со лба волосы, как будто хочет мне понравиться. – Джейн Джонс. Боже! Звучит как имя самого занудного человека на земле.

– Сомневаюсь.

Я протягиваю руку и чувствую рисунок кожи на ее ладони, когда она отвечает на мое пожатие. Когда мы касаемся друг друга, между нами пробегает искра – наверное, статическое электричество оттого, что мы ходили по пыльному полу сарая. Мы оба отпрыгиваем на одинаковое расстояние.

На следующее утро, когда я спускаюсь вниз, Джейн уже сидит в кухне. Еще очень рано, поэтому я удивлен.

– Хотела пораньше принять душ, – улыбается она.

– Какие планы на сегодня? – интересуюсь я, наливая себе стакан сока. Протягиваю и ей бутылочку. – Будешь?

Джейн качает головой, кивая на чашку с кофе.

– Нет, спасибо. Еще не знаю, чем буду заниматься. Когда мы вчера вечером вернулись, Джоли уже спал, поэтому я не спросила о его планах.

После нашего вчерашнего разговора я водил Джейн по саду. В темноте ходить нужно осторожно, но если знаешь сад как свои пять пальцев, как знаю его я, – бояться нечего. Я показал ей плоды, которые отправятся к Регалии Клипп, и те, что созреют позднее, осенью, и предназначены для ларька. Мы даже заключили пари на пять долларов, приживется ли дерево, которое Джоли привил последним. Она уверяла, что приживется, я – нет. Насколько я вижу, дереву уже не помочь – даже Джоли не всегда может творить чудеса. Джейн интересуется, как она получит свой выигрыш, когда станет ясно, прижился привой или нет, ведь она уедет из Массачусетса.

– Отправлю тебе по почте, – усмехаюсь я.

Она говорит, что я забуду.

– Не забуду, – заверяю я. – Если сказал пришлю – значит, пришлю.

На обратной дороге к Большому дому мы обсуждали, что остальные думают о нашем исчезновении. Мы сошлись во мнении, что, скорее всего, они решат, что мы поубивали друг друга, и ждут рассвета, чтобы поискать тела. Но тут на полпути к дому дорогу нам перебегает сурок. На секунду он останавливается на тропинке и смотрит на нас, а потом шмыгает назад в норку. Джейн никогда раньше не видела сурков. Она наклоняется над норой и чуть ли не засовывает туда нос, пытаясь еще раз увидеть зверька. Многие мои знакомые женщины при виде большого уродливого сурка бросились бы наутек.

Я наблюдаю, как она пытается размешать кофейную гущу в чашке.

– Я думал, что сегодня отведу вас на Щучий пруд. Отличное место для купания.

– Ой, я не очень‑то люблю купаться, но вот Ребекка обрадовалась бы. На улице жара.

– Тут не поспоришь! – Хотя еще только семь утра, но на улице уже градусов тридцать. – Я думал сходить на рыбалку, пока все спят. – Я сажусь за стол напротив нее. – Обычно я беру с собой Квинту, но, думаю, с тобой будет веселее.

– На рыбалку… – задумчиво произносит Джейн, как будто взвешивая эту идею. Поднимает на меня глаза и улыбается. – Конечно. С удовольствием.

Поэтому я беру ее с собой в загон для овец и лопатой перекапываю землю. Здесь под навозом столько червей, что не знаешь, куда от них деваться. Я выбираю десять самых мясистых и кладу в консервную банку. К моему удивлению, Джейн присаживается, протягивает руку и достает толстого извивающегося червя.

– Такой годится?

– Не боишься брать червей в руки?

– Нет, – отвечает она, – но насаживать их на крючок я не буду.

Я бегу в сарай за удочками, а потом мы спускаемся к озеру Благо. Там на берегу привязана деревянная лодка, оставшаяся у меня еще с детства. Она лежит перевернутая вверх дном на желтых камышах, весла спрятаны под ней. Лодка зеленая, потому что именно этого цвета у меня была грунтовка, – мне было двенадцать, когда я решил покрасить лодку. Потом мне никогда не хватало времени, чтобы купить краску.

Утро – мое любимое время дня в саду. Вода поет, когда я выгребаю на середину пруда. Джейн сидит напротив, сложив руки на коленях. Она держит банку с червями.

– Как хорошо тут! – восхищается Джейн. Потом качает головой. – Невозможно передать словами.

– Знаю. Если есть возможность, я прихожу сюда каждое воскресенье. Мне нравится ощущать себя частью этого пейзажа.

– В таком случае я, наверное, нарушаю гармонию, – говорит Джейн.

Я открываю коробку со снастями, достаю крючок и наживку.

– Совсем нет. Ты как раз дополняешь эту картину. – Я киваю на банку с червями. – Подай червячка. – Джейн открывает крышку и, не колеблясь, достает толстого червя. – Ты должна поймать первого окуня. – Я протягиваю ей удочку. – Забрасывать умеешь?

– Думаю, умею.

Я говорю, чтобы она целилась в заросли лилий у меня за спиной. Она, пошатываясь, встает, пытается сохранить равновесие, отпускает шпульку на катушке. Леска со свистом проносится у меня над головой; очень хороший заброс, если честно. Потом она немного подкручивает катушку и садится на место.

– А теперь просто ждать?

Я киваю.

– Рыба скоро будет здесь. Можешь мне поверить.

Я люблю рыбалку, потому что она напоминает мне Рождество, когда тебе вручают коробку и ты не знаешь, что внутри. Ты тянешь леску и не знаешь, кого выловишь – окуня, солнечную рыбу или щуку. Поэтому начинаешь наматывать леску, но неспешно, потому что хочешь продлить удовольствие. У тебя на крючке что‑то трепыхается, отливая чешуей на солнце, и добыча твоя, только твоя.

Мы сидим в тихо дрейфующей лодке‑колыбели, солнце пригревает нам затылки. Джейн не слишком крепко держит пробковое удилище, а я думаю: «Господи, пожалуйста, не дай ей уронить удочку, когда будет поклевка». Меньше всего мне хочется, чтобы моя счастливая удочка упала за борт. Джейн, расставив локти, откидывается на нос лодки. Ноги она кладет на сиденье, чтобы они уравновешивали вес тела.

– Мне следовало раньше сказать об этом, – говорю я, – но, надеюсь, ты поняла, что можешь пользоваться телефоном. Если нужно, можешь позвонить в Калифорнию. Мужу, например.

– Спасибо.

Джейн одаривает меня небрежной улыбкой и крутит удочку рукой. Как по мне, она должна позвонить своему ученому. Наверняка он с ума сходит от беспокойства, не зная, все ли с ними в порядке. По крайней мере, я бы точно сошел, если бы она была моей женой и бросила меня. Но я держу свои мысли при себе. Я же сам велел ей не совать нос в мою жизнь и уверен, что не должен вмешиваться в ее.

Джейн спрашивает, во сколько обычно все встают по воскресеньям, но я не успеваю ответить, потому что кончик удочки начинает неистово подергиваться. Она распахивает глаза, крепко хватает удилище, а окунь начинает уплывать с леской.

– Сильный какой! – кричит Джейн. При этих словах окунь дугой вылетает из воды, вновь пытаясь спастись бегством. – Ты видел? Ты видел его?

Я перегибаюсь через борт и чуть подтягиваю леску вверх. Из воды появляется сине‑зеленая рыба. Крючок зацепился за уголок губы, но рыба не собирается сдаваться без боя.

– Ну‑с… – говорю я, поднимая окуня вверх.

Его подвижный полупрозрачный рот образует идеальную букву «О». Через него можно увидеть его внутренности. Рыба бьет хвостом, изгибаясь полукругом, и кажется, будто у нее нет позвоночника. Я держу ее на весу таким образом, что один покрытый пленкой зеленый глаз смотрит на меня, а второй на Джейн, – рыба видит нас одновременно.

– Что скажешь о своем улове?

Она улыбается. Я вижу ее аккуратные ровные белые зубы – словно маленький ряд кукурузных зернышек сорта «Снежная королева».

– Он восхитителен! – восклицает Джейн, трогая пальцем хвост. Как только она его касается, рыба дергается.

– Восхитителен, – повторяю я. – Я слышал, как окуней называли огромными, но никогда ни один рыбак не хвастался восхитительным уловом.

Я поглаживаю скользкое тело рыбы. Нельзя ее слишком залапывать, потому что она будет пахнуть человеком, когда я отпущу ее назад в воду. Достаю у нее изо рта крючок.

– Смотри, – говорю я, держа рыбу над водой, и отпускаю ее. На долю секунды она замирает у поверхности озера, а потом одним мощным движением хвоста ныряет так глубоко, что мы теряем ее из виду.

– Мне нравится, что ты ее выпустил, – говорит Джейн. – Почему?

Я пожимаю плечами.

– Я лучше поймаю ее еще раз, чем буду жарить такую крошечную рыбку. Я оставляю рыбу, только если точно знаю, что съем ее.

Я снова протягиваю удочку Джейн, но она качает головой.

– Теперь ты.

Я забрасываю удочку и тут же ловлю солнечную рыбу, двух маленьких окуньков и одного большеротого окуня. Каждую рыбу я поднимаю к солнцу, гордясь уловом, и объясняю Джейн разницу между ними. И лишь выпустив последнего пойманного окуня, я замечаю, что Джейн меня не слушает. Она держится правой рукой за левую и баюкает ладонь, поджав указательный палец.

– Прости, – извиняется она, когда замечает мой взгляд, – просто занозу загнала.

Я беру ее за руку. После прохладной рыбы ее кожа кажется удивительно горячей. Заноза засела глубоко.

– Попытаюсь ее достать, если не хочешь, чтобы произошло заражение, – обещаю я.

Она с благодарностью смотрит на меня.

– У тебя есть иголка? – спрашивает она, кивая на коробку со снастями.

– У меня есть чистые крючки. Они подойдут.

Я достаю совершенно новый крючок из тонкой пластиковой упаковки, разгибаю его – и он становится похож на крошечную стрелу. Не хочу, чтобы ей было больно, но кончик крючка специально заострен таким образом, чтобы цепляться за любую плоть, в которую он попадает, чтобы рыба не сорвалась. Джейн закрывает глаза и отворачивается, протягивая мне руку. Импровизированной иголкой я царапаю ей кожу. Когда выступает кровь, я опускаю ее руку в воду, промыть.

– Уже все?

– Почти, – говорю я неправду. Я даже не приблизился к занозе.

Я все глубже и глубже просовываю крючок в кожу, время от времени поднимаю глаза и вижу, как она морщится. Наконец я подцепляю занозу и крючком придаю ей вертикальное положение.

– Теперь не дергайся, – шепчу я и, прижав зубы к ее пальцу, достаю занозу. Опускаю ее руку под воду и говорю, что можно поворачиваться.

– А нужно? – спрашивает Джейн.

Ее верхняя губа дрожит – я чувствую себя отвратительно.

– Прости, что было больно, но, по крайней мере, занозу вытянули. – Она храбро кивает, совсем как маленькая девочка. – Наверное, ты никогда не мечтала стать доктором.

Джейн качает головой. Она вытаскивает руку из воды и критически осматривает палец. Когда ранка начинает заполняться кровью, она снова закрывает глаза. Я наблюдаю, как она засовывает палец в рот, чтобы остановить кровь. И думаю: «Я и сам мог бы это сделать. Я бы с удовольствием это сделал».

Оливер

Мои чувства включаются не сразу. Я никогда в жизни не терял сознание, никогда в жизни не просыпался в незнакомом месте, даже не представляя, где нахожусь. Но потом я, поморгав, различаю занавески с бахромой в комнате официантки Микки и начинаю вспоминать всю скверную ситуацию.

Сама Мика, скрестив ноги, сидит на полу чуть поодаль. По крайней мере, я помню, как ее зовут.

– Привет, – робко говорит она. У нее в руках цепочка, которую она плетет из оберток от жевательной резинки. – Ты напугал меня.

Я сажусь и потрясенно обнаруживаю, что на мне одни трусы. Я охаю и натягиваю на себя шерстяной, грубой вязки коричневый плед.

– Что‑то…

– …между нами было? – улыбается Мика. – Нет. Ты оставался всецело предан своей многострадальной Джейн. По крайней мере, пока находился здесь.

– Ты знаешь о Джейн?

Интересно, что я ей наболтал?

– Ты только о ней три дня и говорил, пока не отключился. Я раздела тебя, потому что на улице страшная жара, и мне не хотелось, чтобы с тобой случился тепловой удар, пока ты наслаждался крепким сном.

Она пододвигает ко мне цепочку из оберток, и я, поскольку не нахожу ей лучшего применения, вешаю ее себе на шею.

– Я должен вернуть ее, – говорю я, пытаясь встать.

Но, к сожалению, я слишком резко меняю положение, и комната начинает кружиться у меня перед глазами. Мика тут же подскакивает и забрасывает мою руку себе на плечо, чтобы я не упал.

– Тихонько, – говорит она. – Тебе нужно поесть.

Но сама Мика готовить не собирается. Она достает альбом для фотографий и протягивает его мне. Внутри меню с доставкой на дом: пицца, тайская еда, китайская, цыплята на барбекю, здоровая пища.

– Даже не знаю, сама выбирай, – предлагаю я.

Мика изучает меню.

– По‑моему, тайская кухня явно отпадает, потому что последние три дня ты ничего не ел. Думаю, подойдет тофу с соусом и хумус из листового салата.

– Звучит аппетитно. – Я привстаю на локтях и чувствую, что мое тело способно к такому напряжению. – Мика, а ты где спала? – интересуюсь я. Память меня не подводит – здесь только одна кровать и очень мало свободного пространства.

– Рядом с тобой на матрасе, – неопределенно отвечает она. – Не волнуйся, Оливер. Ты не в моем вкусе.

– Серьезно?

– Ты для меня слишком… как бы это выразиться… лощеный. Я люблю парней попроще.

– Ну конечно, какой же я дурак!

Мика звонит в вегетарианский ресторанчик.

– Через пятнадцать минут.

Внезапно я ощущаю, что на самом деле проголодался.

– А ты, случайно, не знаешь, есть ли здесь поблизости яблоневый сад?

Мика закатывает глаза.

– Оливер, ты в центре Бостона. Ближайший сад, о котором мне известно, – рынок Квинси.

– Сад находится где‑то в Стоу. Или Мейнарде. Как‑то так называется городок.

– Это где‑то на востоке. Как и остальные яблоневые сады в Массачусетсе. Можешь позвонить в справочную.

Я переворачиваюсь на живот и тянусь за телефоном.

– Алло, – говорю я, когда на том конце провода отвечают. – Я ищу Джоли Липтона. В Стоу.

Мне сообщают, что такой человек там не проживает. Как и в Мейнарде. Как и в Бостоне.

– По‑моему, ты говорил, что он у кого‑то работает? – спрашивает Мика, которая как раз подстригает ногти на ногах латунными кусачками. Я киваю. – Тогда почему ты думаешь, что его имя будет в телефонном справочнике?

– Ищу иголку в стоге сена, да?

Она вытягивает ногу перед собой и любуется ею.

– Ой, это неприлично, да? Прости. Как ни крути, а ты посторонний человек. Когда ты отключился, я тут занималась своими делами. Переодевалась, делала гимнастику и тому подобное.

Переодевалась?

– На твоем месте, – продолжает она, – хотя я‑то на своем, я бы поехала в Стоу и поспрашивала, не слышал ли кто‑нибудь о Липтоне. Я к тому, что Стоу – это тебе не Бостон. Вполне вероятно, что он иногда заглядывает в семейный магазинчик или в парикмахерскую по соседству – или куда там у них еще ходят в деревне.

– Мика!

Она попала прямо в точку. И у меня нет другого выбора, как прочесать этот район Массачусетса и надеяться на лучшее. Я хватаю ее руку, которая совсем рядом, и целую.

– Кто сказал, что кавалеры перевелись? – удивляется девушка.

Раздается звонок в дверь, и она встает забрать заказанный соевый сыр.

Меня одолевают мысли о том, как я не спал с Айовы; как искренне верил, что все время со мной рядом была Джейн; как много мне нужно ей сказать. Я вскакиваю с матраса и собираю свои вещи, беспорядочно разбросанные по крошечной спальне. Включаю телевизор, автоматически настроенный на канал обеденных новостей. Я натягиваю брюки и переключаю каналы, пока не нахожу дикторшу с убаюкивающим голосом.

– Что ж, – произносит она как раз в тот момент, когда с овощным рогом изобилия ко мне подходит Мика, – продолжают предприниматься попытки освободить горбатого кита, который запутался в рыболовных сетях у побережья Глосестера.

– Что? – шепчу я, опускаясь на колени. Мика бросается ко мне, без сомнения, опасаясь, что я ударюсь головой о телевизор.

– Ученые из Провинстаунского центра прибрежных исследований вот уже четыре часа пытаются освободить Марбл, горбатого кита, который запутался в сетях, оставленных рыболовным судном. – Диктор улыбается в камеру, за ее спиной стандартное фото выпрыгивающего из воды кита. – В шестичасовых новостях мы расскажем вам подробности этой героической истории. К тому времени, мы надеемся, Марбл уже будет свободна.

Я хватаю пульт и переключаю на другой канал, где идет прямой репортаж из Глосестера. По словам корреспондента, самку кита обнаружили совсем недавно, и ученые теперь пытаются найти самый быстрый и безопасный способ ее освобождения. На заднем плане я вижу своего коллегу из Вудс‑Хоула.

– Это Уинди Макгрилл.

– Ужас, правда? – кривит губы Мика. – Ненавижу все эти истории о китах.

– Как отсюда добраться до Глосестера?

– На машине.

– Тогда ты должна сказать, где моя машина.

– Я думала, ты собирался в Стоу.

Джейн… Я вздыхаю.

– Что ж, вот вам и дилемма. Дело в том, что я морской биолог. Я знаю повадки горбатых китов, наверное, лучше всех в Соединенных Штатах. Если я попаду в Глосестер, то смогу спасти кита. С другой стороны, если я отправлюсь в Стоу, шанс спасти мой брак очень велик.

– Оливер, – произносит Мика, – не мне тебя учить, что важнее.

Я беру телефон и звоню в Провинстаунский центр – по номеру, который я за столько лет еще не забыл.

– Это Оливер Джонс. Мне нужны координаты запутавшегося в сетях кита. Необходимо, чтобы вы связались с Уинди и передали ему, что я уже еду. Мне будут нужны два катера «Зодиак» с навесными моторами и мой гидрокостюм.

Я слышу, как секретарша, выслушав мои распоряжения, вскакивает. Приятно знать, что даже на таком расстоянии я внушаю уважение.

Мика недоуменно смотрит на меня.

– Разве не с этого все и началось?

– Мика, – я завязываю туфли, – я не стану совершать одну и ту же ошибку дважды. – Я наклоняюсь и целую ее в лоб. – Я высоко ценю твое великодушие и заботу. Теперь я обязан поделиться этой добротой с другими.

– Оливер, пойми меня правильно. Я тебя едва знаю… Но не позволяй себе с головой уходить в работу. Пообещай, что в ближайшие двадцать четыре часа поедешь в Стоу искать жену.

Я застегиваю рубашку, заправляю ее в брюки, потом провожу Микиной расческой по волосам.

– Обещаю, – серьезно говорю я.

О главном – своей семье – я не забуду. Не знаю, где они, – это как искать иголку в стоге сена! – но можно прибегнуть к средствам массовой информации и попросить Джейн с Ребеккой дать о себе знать. Кроме того, Джейн сможет мною гордиться. Исследованиями ради продвижения по карьерной лестнице Джейн не завоюешь, а вот помощью умирающему животному можно добиться ее расположения.

Мика отводит меня к машине, которая стоит в таком убогом месте, что я просто удивлен, что она осталась цела, но все колпаки и аксессуары на месте. Она дарит мне карту северного побережья Массачусетса и открытку с изображением «Голубой закусочной», написав на ней свое имя и номер телефона.

– Позвонишь и расскажешь, как все уладилось, – велит она. – Люблю счастливые концы.

Джейн

Все утро я провела с Сэмом и не помню, чтобы когда‑либо испытывала такие противоречивые чувства. Он учил меня тому, о чем я понятия не имела. Если бы он сказал, что самое увлекательное событие в моей жизни – пройтись колесом по открытому полю, я бы, скорее всего, последовала его совету.

Мне очень нравится находиться в его компании, я узнаю много полезного, но не единожды за сегодняшний день ловлю на себе взгляды Ребекки, как будто дочь не может поверить, что я все та же мама, какой была еще три дня назад. Возможно, и не совсем та же – должна признать, что я радикально изменилась, – сейчас у меня настроение гораздо лучше. Я обязана ей все объяснить. Каждый раз, глядя ей в глаза, я вижу в них отражение Оливера, отчего сразу чувствую себя виноватой. Не поймите меня превратно: мы с Сэмом просто друзья. Нам хорошо вместе – разве это преступление? В конце концов, я же замужняя женщина. У меня есть дочь.

– Многое бы отдал, чтобы узнать, о чем ты задумалась, – говорит Сэм, глядя на меня с места водителя.

– Хочешь узнать, о чем я задумалась? Многое бы за это отдал? – смеюсь я. – Десять баксов – и ты в курсе.

– Десять баксов? Это же грабеж средь бела дня!

– Инфляция, что поделаешь.

Сэм высовывает локоть в открытое окно.

– А если я заплачу за твое мороженое?

Он везет нас полакомиться мороженым по дороге на пруд, где мы можем искупаться. Джоли, Ребекка и Хадли сидят в кузове на футболках, чтобы не обжечься о горячий металл, и во весь голос орут песни.

– Думаю о том, как объяснить Ребекке, почему мы неожиданно перестали ссориться, – признаюсь я.

– Не понимаю, каким образом ее это касается.

– Это потому, что у тебя нет детей. Я обязана ей объяснить. Иначе она перестанет мне доверять. А если она перестанет мне доверять, перестанет меня слушаться, все закончится очередной беременной пятнадцатилетней дурочкой, которая курит крэк.

– Оптимистичная картинка. Почему бы тебе просто не признаться ей, что ты наконец‑то не устояла перед моим обаянием? – Он растягивает рот в улыбке.

– Да. Очень смешно.

– Скажи ей правду. Скажи, что мы вчера поговорили и достигли перемирия.

– А мы достигли?

– В некотором роде. Разве нет?

Я высовываю голову из окна. Ребекка замечает меня и отчаянно машет рукой. Неожиданно я вижу Хадли и Джоли у противоположной стороны кузова. Я отворачиваюсь.

– Но между нами что‑то большее, – произношу я, не уверенная, что должна говорить дальше. А что, если я все это придумала?

Мы останавливаемся у знака. Сэм молчит секундой дольше, чем нужно.

– Джейн, – говорит он, – ты же понимаешь, почему мы так яростно ссорились, верно?

Я чувствую, как жарко в грузовике. Лоб покрывает испарина.

– Знаешь, – быстро отвечаю я, облизывая губы, – я где‑то читала, что если на улице тридцать пять градусов, но влажность семьдесят процентов, то кажется, что на улице все семьдесят. Так писали в «Таймс». Они опубликовали невразумительную таблицу.

Сэм смотрит на меня и улыбается. Потом усаживается так, чтобы быть от меня как можно дальше.

– Ну ладно, – негромко произносит он.

У витрины с мороженым я издали наблюдаю за Сэмом. Он стоит, прислонившись к телефонному столбу, рядом с Хадли и Джоли, и говорит о преимуществах вездеходного велосипеда. Когда мы с Ребеккой остаемся наедине, она избегает смотреть мне в глаза.

Я решаюсь поговорить начистоту.

– Ребекка, насчет Сэма… – начинаю я. – Ну и что скажешь? Только честно. – Ребекка удивленно округляет глаза, как будто меньше всего ожидала, что я сама затрону эту тему. – Как видишь, мы утрясли разногласия, и мне кажется, что это тебя удивляет.

– Я его плохо знаю. На вид он довольно милый.

– Довольно милый для чего?

Я становлюсь прямо перед ней, чтобы она не смогла отвернуться, когда она говорит:

– Если ты спрашиваешь: «Можно ли с ним переспать?» – мой ответ: если хочешь, то переспи.

– Ребекка! – Я хватаю ее за руку. – Не знаю, что на тебя нашло, но иногда мне кажется, что ты уже не та девочка, которую я привезла с востока.

Я качаю головой, и когда она поднимает глаза, я опять это вижу: отражение Оливера.

Делаю глубокий вздох.

– Я знаю, что ты думаешь, что я предаю твоего отца.

Правда в том, что когда я с Сэмом, то совершенно не вспоминаю об Оливере. И мне это нравится. Впервые с тех пор, как мы уехали из Калифорнии, я чувствую себя по‑настоящему свободной. С другой стороны, я никогда не задумывалась, на чем основана супружеская верность. Мне не приходилось об этом задумываться. Считается ли, что я изменяю Оливеру, если провожу время с мужчиной, который заставляет меня забыть о существовании мужа?

– Я понимаю, что все еще замужняя женщина. Неужели ты думаешь, что я каждое утро, видя тебя, не думаю о том, что оставила в Калифорнии? Целую жизнь, Ребекка, я оставила там целую жизнь. Бросила мужчину, который, по крайней мере в каком‑то смысле, зависит от меня. Именно поэтому я иногда задаюсь вопросом, что я здесь делаю, на этой богом забытой ферме… с этим…

Я замолкаю, завидев вдали Сэма. Он подмигивает мне.

– С кем этим? – негромко уточняет Ребекка.

– С этим совершенно невероятным мужчиной. – Эти слова просто срываются у меня с губ, и с этой секунды я понимаю, что попалась.

Ребекка пятится, потирая подбородок, как будто бы ее ударили. Она отворачивается, и я пытаюсь представить выражение ее глаз, когда она повернется ко мне лицом.

– Как бы там ни было, что происходит между тобой и Сэмом?

Я чувствую, как заливаюсь краской от шеи до бровей. Обхватываю пылающие щеки руками, стараясь остановить этот процесс.

– Ничего, – шепчу я, обидевшись, что она могла такое обо мне подумать. Моя собственная дочь. – Абсолютно ничего! – Но у меня блуждают безумные мыслишки.

– Не думала, что вы двое сможете поладить.

– Я тоже. Но мне кажется, сейчас речь не о совместимости характеров.

Так мне кажется. Тогда о чем речь? Джоли стоит в голове очереди, жонглирует несколькими стаканчиками с мороженым.

– Нужно возвращаться, – говорю я, но не двигаюсь с места.

– Мне кажется, тебя влечет к Сэму, – констатирует Ребекка.

– Да брось ты! Я же замужем, забыла?

Слова слетают с губ автоматически. Замужем…

– А ты еще помнишь?

– Разумеется, я не забыла. Мы с твоим отцом женаты уже пятнадцать лет. Разве замуж выходишь не по любви?

– Это ты мне ответь, – говорит Ребекка.

Я прищуриваюсь.

– Конечно, по любви.

А там посмотрим, сможешь ли ты продолжать любить того, за кого вышла замуж. Но сейчас речь не об этом.

– Сэм для меня просто друг, – многозначительно говорю я. – Мой друг.

Если постоянно это повторять, и сам поверишь.

Среди зарослей, словно из ниоткуда, возникает пруд. Он квадратный и мерцающий, с трех сторон окруженный короткой, опаленной солнцем травой, а с четвертой – самодельным пляжем. Сэм говорит, что дно тут песчаное.

– Мне все равно, – весело отвечаю я. – Я плавать не собираюсь.

– Держу пари, ты передумаешь, – уверяет он.

– А я держу пари, что нет, – говорит Джоли. – Я двадцать лет пытаюсь затянуть ее в воду. – Он кладет укулеле, на котором играл, на полотенце и снимает футболку. На нем выцветшие полосатые плавки. – Я уже иду! – кричит он Хадли и Ребекке, которые ждут у воды.

Я начинаю аккуратно расстилать полотенца. Делаю это так, как мне больше всего нравится: чтобы все полотенца прилегали друг к другу, чтобы на них не попадал песок.

– Пойдем хотя бы к воде, – зовет Сэм.

Я поднимаю глаза и успеваю увидеть, как Хадли красиво ныряет головой вниз с одного из двух пирсов, доходящих до середины пруда.