Невесомость

Октябрь 1957 года. На орбиту вокруг Земли вышел первый искусственный спутник. Мир рукоплещет советским людям, одержавшим выдающуюся победу. А наши ученые, конструкторы уже готовились к запуску в космос корабля с человеком на борту. Они знали, что значительная часть космического полета будет проходить в условиях невесомости. Но как повлияет она на физиологическое состояние человека? Сколь долго сможет космонавт переносить необычное для человека состояние? Знать это было очень важно. И тогда встал вопрос о создании для тренировки хотя бы кратковременной невесомости, чтобы человек, готовившийся к звездному старту, получил представление об условиях, которые его ожидают в орбитальном полете, а те, кто останутся на земле, были бы уверены в безопасности экипажа космического корабля. Подходящей средой, в которой можно было создать невесомость, явился воздушный океан, а аппаратом для тренировки — самолет.

Выбор пал на реактивный пассажирский лайнер Ту-104. Провели исследование возможности создания на нем невесомости. Была поставлена задача подготовить «плавательный» бассейн в пассажирской кабине и отработать методику создания в полете невесомости, максимально возможной по продолжительности.

Плавательный бассейн представлял собой отсек фюзеляжа длиной 7—8 метров, обшитый мягким материалом и ограниченный сетками, чтобы тренирующийся не «уплыл» за пределы лаборатории. С обеих сторон бассейна были установлены мощные юпитеры и киносъемочные камеры.

Для выполнения исследовательских полетов выделили экипаж: командир — Анатолий Константинович Стариков, второй летчик — Евгений Александрович Климов, бортрадист — Виктор Иванович Голубев, бортинженер — Иван Поликарпович Кулаков и бортмеханик — Василий Константинович Бондаренко. Я был назначен штурманом корабля.

Наш командир, опытный летчик-испытатель, как нельзя лучше подходил для выполнения этого задания. К тому времени он провел много различных испытаний, в том числе первого в нашей стране реактивного пассажирского лайнера Ту-104. В качестве командира первым водил этот корабль во многие страны Европы и Азии.

В один из августовских дней 1957 года после весьма основательной подготовки мы приступили к летным испытаниям. Погода была хорошей. Настроение — тоже. Закончив предполетную подготовку, выходим на стоянку самолетов.

— Ну как, Степаныч, «обневесомимся» сегодня? — шутливо спросил командир.

— Попробуем, — уклонился я от прямого ответа.

— А Евгений Александрович «новейший» прибор для определения уровня невесомости изобрел, — вступил в разговор радист. — Высший класс кибернетики и телемеханики.

— Какой еще прибор?

— Да пусть он сам покажет.

На самолете был установлен указатель перегрузок, но пользоваться им было не очень удобно. Да и чувствительность его оставляла желать лучшего. Вот Женя и создал «систему», состоящую из обычной ученической резинки, подвешенной на кусочке шпагата. В состоянии невесомости резинка должна была устойчиво висеть в кабине. При переходе самолета на положительные перегрузки резинке полагалось опускаться, а при отрицательной — взмывать. Как ни смешно, а приспособление это сыграло свою роль и особенно на первых порах значительно облегчило работу экипажа. Недаром говорят, что все гениальное просто.

Профиль полета для создания невесомости был рассчитан нашим ведущим инженером по исследованию Николаем Леонтьевичем Червяковым, хотя и молодым, но уже достаточно опытным и весьма эрудированным инженером. Эксперимент состоял в следующем: на заданной высоте мы разгоняем самолет до скорости около 900 километров в час, создаем двойную положительную перегрузку и удерживаем ее до определенного падения скорости, после чего летчик отжимает штурвал, чем заставляет самолет лететь по огромной дуге. Полет по ней идет при нулевой перегрузке — невесомости и удерживает машину в таком положении, пока самолет не перейдет на определенный угол пикирования. Тогда самолет выводится в горизонтальный полет и экипаж готовится к повторению опыта. И этот почти истребительный маневр надо выполнять на многотонной громаде!

Для определения наиболее выгодных условий полета нам были заданы высоты: 9000, 8000 и 7000 метров. Какая из них наиболее приемлема, предстояло определить практически.

Занимаем места в кабине самолета-лаборатории, застегиваем привязные ремни, проверяем оборудование, рабочие места и выруливаем на взлетно-посадочную полосу. Разбег. Взлет. Через несколько минут мы в районе испытательных полетов на высоте 9000 метров.

— Приготовиться к выполнению задания! — командует Анатолий Константинович. — Штурман, давай курс, да такой, чтобы солнце не слепило.

— Понял. Курс триста градусов.

Мне предстояло также контролировать скорость и высоту полета в различных точках траектории.

Все готово. Даю команду:

— Разгон! Включить контрольно-записывающую аппаратуру.

Самолет достигает заданной скорости...

— «Черемуха», я — четырехсотый. Начинаем выполнение заданного режима. На борту все в порядке.

— Четырехсотый. Я — «Черемуха», слышу хорошо. После режима сообщите результаты.

— Принял, — ответил командир.

— Набор! — коротко командую я и тут же чувствую, как перегрузка вдавливает в сиденье. Поворачиваю голову влево и вижу: вместо того чтобы тянуть штурвал на себя для создания положительной перегрузки, оба летчика с выражением тревоги на лицах отжимают штурвал, а самолет упрямо лезет вверх, катастрофически теряя скорость. Высота быстро растет. Наконец корабль начал лениво переваливаться на нос; мы чувствуем сначала уменьшение веса, а потом и вовсе повисаем на ремнях. «Всплыли» и все незакрепленные предметы, поднялась неведомо откуда взявшаяся пыль, соринки. Мы ожидали невесомости, готовились к ней, но... не в таких условиях. Нужна была скорость, а наш корабль ее неумолимо терял. Каждый понимал, чем это может кончиться, но все попытки вывести самолет в горизонтальный полет были тщетными. И вдруг... На высоте 10 500 метров, почти на критической скорости, покачиваясь с крыла на крыло, Ту-104 перешел в горизонтальный полет. Сам! Впрочем, это, конечно, лишь показалось — ведь летчики не сидели сложа руки! Как бы то ни было, но скорость сначала медленно, а потом все быстрее стала нарастать. На лицах всех членов экипажа появилось просветление, но пока все молчат. Так бывает всегда после какой-либо сложной ситуации. Пройдет 2—3 минуты, и все заговорят наперебой. Так и есть: вскоре в наушниках целая словесная баталия:

— Вот это невесомость... Чуть не сорвались в штопор...

— Ничего себе — полторы версты свечой в космос.

— А что, собственно, случилось?

— Да ничего особенного. Пытались выйти на орбиту, да вторую ступень дома забыли...

Голоса бодрые. Все понимают, что самое опасное позади. Можно и пошутить — не впервой. Да, но ведь эксперимент не закончен, а только начат. Как сложится он во второй, десятый, двадцатый раз? Некоторое время спустя командир корабля спокойно резюмировал:

— Все ясно! Как мы и предполагали, на этой высоте двойную перегрузку создать нельзя. Задание будем выполнять на семи тысячах. Инженер, на борту все в порядке?

— Все нормально, командир!

— Понял. «Черемуха», я — четырехсотый. Режим не получился. На борту порядок. Передайте ведущему: произошло то, что ожидали. Согласно заданию снижаемся до семи тысяч.

— Четырехсотый, работу на семи разрешаю.

Начинаем сначала. Порядок подготовки к эксперименту тот же, но первая попытка оставила все же не очень приятный осадок, и все члены экипажа вольно или невольно ждут уже чего-то необычного, хотя понимают, что на новой высоте самолет должен вести себя совсем иначе.

Командир устанавливает заданный курс:

— Начинаем разгон, следи за скоростью.

Это мне.

— Слежу, Анатолий Константинович, Виктор Иванович, включай приборы.

Мощные реактивные двигатели быстро разгоняют самолет.

— Набор!

Вновь смотрю на летчиков, и вновь сюрприз. Теперь оба — здоровенные ребята-спортсмены — изо всех сил тянут штурвал на себя, но создать нужную перегрузку не могут.

— Прекращаем режим, — прерывисто дыша, командует Стариков.

Летчики отклоняют штурвал, и корабль плавно выходит в горизонтальный полет.

— Чижеловато, — слышу голос никогда не унывающего Евгения.

— Видно, твое «открытие», изобретатель, так и не пригодится, — пошутил командир. — Зря резинку испортил. А Николай все же молодец — он ведь и это предвидел. На такой высоте самолет слишком устойчив, поэтому у нас и не хватило силенок.

— Ничего. Осталось восемь тысяч. Кажется, высота самая подходящая. Вот там и посмотрим, — не сдавался Евгений Александрович.

— Да, золотая середина. Набираем высоту.

— Разворачивайся, Женя, а я отдохну малость после такого высшего пилотажа.

И опять мы на исходном рубеже.

— Ну, орлы, еще одно усилие — и наша взяла, — обращается к экипажу командир. — Женя, готовь свой резиновый «акселерометр».

— Готов. Только контуры подрегулирую. Даешь невесомость!

— Ладно. Командуй, штурман!

— Витя, включай приборы. Командир, разгон!..

Проходит несколько минут и снова:

— Внимание!.. Набор!

Самолет вновь стремительно уходит ввысь.

На плечи опускается тяжесть. Стрелка указателя перегрузки замерла на втором делении. Это уже то, что нужно.

Набирая высоту, самолет медленно, но верно теряет скорость.

— Перевод!

И тут же вижу, как блестяще сработало климовское «открытие»: резинка повисла на изогнувшемся вопросительным знаком шпагате, и летчики, фиксируя ее движениями штурвала на одной высоте, достаточно точно выдерживали нулевую перегрузку. В окружавшем нас мире тяжести скользил по хитрой кривой островок невесомости. Ощущение на этот раз показалось нам приятным физически, а еще более — морально. Ведь это была победа.

А самолет уже переходит в пикирование, и пора кончать эксперимент.

— Толя, выводи.

Как и положено при выходе из пикирования, все прочно улеглось на свои места.

— Ну как приборчик? — не замедлил запросить Женя.

— Люкс. Можешь брать патент. А как невесомость?

— Не успел вкусить. Но вроде подходяще.

— «Черемуха», я — четырехсотый. Все в порядке.

— Четырехсотый, ведущий просит вас повторить.

— Понял. Делаем еще «крючок». Начинаю разгон. А тем временем наш бортовой механик Вася Бондаренко отстегнул привязные ремни и пошел наводить порядок в пассажирском и лабораторном отсеках. После эксперимента все мы, кроме командира, перешли на внутрисамолетную связь и разговора с землей не слышали. Не слышал его и бортмеханик, полагавший, что мы уже возвращаемся домой.

Скорость подходит к заданной. И вдруг за несколько секунд до начала режима я вижу, как Вася спокойнейшим образом идет к нам. Отчаянно жестикулируя, стараюсь показать ему, что надо срочно сесть и привязаться, — ведь привязные ремни есть на каждом сиденье. Но тот, широко улыбаясь, продолжает идти вперед. Дальше разгонять самолет нельзя, и я даю команду:

— Набор!

Снова все в экипаже испытывают знакомый цикл ощущений. Все, кроме Васи. Нашего «космонавта поневоле» перегрузка сначала плотно припечатала к полу, выражение его лица стало неповторимым и трудноописуемым: на нем отразилась вся возможная гамма чувств, кроме понимания происходящего. А потом, когда начался режим невесомости, его как-то по отдельности, начиная с ног, начало переворачивать вниз головой. Бортмеханик отчаянно хватался руками за чехлы сидений, которые с необычной легкостью снялись с кресел и, брошенные, задумчивым хороводом поплыли вокруг барахтающейся жертвы эксперимента.

Большей беспомощности человек ощущать, видимо, не может. Есть желание устоять, есть сила, но нет точки опоры. А в ней, оказывается, вся суть. Словом, наш «герой» несколько десятков секунд был во власти неведомого ему доселе чувства абсолютной беспомощности. На его счастье, эту совершенно неповторимую картину мог наблюдать только я. Остальные смотрели вперед. С трудом пересилив смех, я выдавил из себя команду на вывод самолета и, отпустив кнопку самолетного переговорного устройства, дал волю хохоту, особенно когда увидел, что после плавного перехода в горизонтальный полет наш «космонавт» «приземлился» прямо на ноги и, как ни в чем не бывало, продолжил свой неожиданно прерванный путь. Правда, сначала он грозно махнул раз-другой кулаками, а потом, сообразив, видимо, что сам в чем-то виноват, сел в кресло и показал мне большой палец.

Все были довольны удачей эксперимента. А когда я попытался рассказать о Васином персональном полете, он перехватил у меня инициативу и сам рассказал обо всем. Мы, конечно, вдоволь посмеялись, но, по существу, Вася стал подлинным героем дня, первым человеком, познавшим на практике, что же это такое — состояние невесомости. Это, кроме всего прочего, дало ему моральное право делиться своим «опытом» с будущими первопроходцами звездных трасс.

Так окончился этот эксперимент. А теперь, пожалуй, настало время признаться, что все здесь описанное произошло не в одном, а в нескольких полетах, в целой серии испытаний.

В десятках полетов нами были получены необходимые данные, отработана методика создания максимально продолжительной невесомости. В «плавательном бассейне» нашего самолета появились экспериментаторы и вслед за ними будущие космонавты. Авиация внесла свой очередной вклад в великое цело покорения советским человеком просторов Вселенной.