Русский театр военных действий

Русская разведка была в мирное время подготовлена только к наступлению. Добыча в битве под Танненбергом доставила доказательства того, что русские армейские штабы обладали таким материалом о Германии, как о театре военных действий, лучше которого не могло быть ни в одном германском штабе. По завоевании Варшавы были захвачены печатные списки 120 строго секретных документов и планов германских и австрийских вооруженных сил, которые уже в 1907–1910 годах были доставлены русскому Генеральному штабу разведывательным отделением в Варшаве. Ознакомили нас с успехами русского довоенного шпионажа и документы, захваченные в Вильно, Ковно, Риге, Холме и других резиденциях русских военных и гражданских властей.

Дорога через «Бранденбургские ворота» была превосходно подготовлена разведывательной деятельностью в Германии и налаженными там связями Русские были, однако, застигнуты врасплох величайшей [128] скрытой силой присущей германской армии. Таковой явилась преданность единодушного народа делу защиты своего отечества. Создавшееся в процессе тихой и верной своему долгу работы руководство Генерального штаба нашло свое воплощение в двух полководцах: Гинденбурге и Людендорфе. Русская армия была отброшена гораздо менее значительными германскими силами обратно в Россию. Тем самым была обесценена вся грандиозная довоенная работа русской разведки. Предпосылки русской разведки оказались негодными. К новой задаче, требовавшей энергичной и быстрой работы, чрезмерно раздутая организация русской разведки мирного времени не была подготовлена.

Все возникшие в начале войны слухи о том, что русские пользуются пылающими домами, колокольным звоном, ветряными мельницами и тому подобными мелочами, должны быть отнесены к разряду сказок, как и вообще такой взгляд на средства шпионажа на театре военных действий.

У русских не оставалась в начале источников осведомления, кроме показания германских военнопленных.

Они представляли собою ценный источник и встречали, поэтому, на русском фронте, по большей части, хорошее обращение, которое должно было вызвать у них готовность к показаниям. Мученичество военнопленных начиналось, по большей части, лишь на этапах. Несмотря на это, удалось установить, на основании захваченных приказов, что германские военнопленные показывали, в общем, немного. У русских не существовало того хитрого обращения с военнопленными, которое мы увидим на западном театре военных действий. А так как военнопленные поступали к тому же неравномерно и в небольших количествах, то и этот источник был для русской разведки не особенно обильным. Она прибегла тогда к средству, состоявшему в незаметном оставлении шпионов в очищаемых перед немцами областях или в посылке их под видом перебежчиков в немецкие ряды. И здесь, как и в мирное время, повели дело во вредном массовом масштабе. Вследствие этого, указанному роду шпионов не хватало необходимо предварительной подготовки, а выбор их не был достаточно [129] тщательным. Многие из них были рады тому, что избегли войны и не проявляли никакого желания вернуться в ряды русской армии, уверенности в победе которой, они, побывав в тылу германского фронта, не разделяли. И, наконец, эта массовая посылка была настолько заметна, что без особенных затруднений удавалось ее почти полностью обнаружить и обезвредить.

Так как русский фронт не был сплошным еще спустя долгое время после полного закрытия западного фронта и, так как большие полосы леса и болот давали возможность проходить знающим местность людям, то после того, как фронт до некоторой степени стабилизировался, началась работа с подготовленными для шпионажа гражданскими лицами. Это делалось, однако, настолько неловко, что также было немедленно обнаружено. Шпионы эти, ставшие источником сведений для германской разведки, принесли русским больше вреда, чем пользы.

Война на востоке велась не на русской почве, а в польских или русифицированных областях. Русское командование не встречало, поэтому, в населении той страстной поддержки, которую мы увидим на западном театре военных действий. Не приходится говорить, в общем и целом, и о ненависти восточного населения к немцам – за исключением Латвии. Употреблявшиеся в качестве шпионов местные жители были, по большей части, поляками, евреями или балтийцами, питавшими к Германии такую же симпатию, как и к России. Это не значит, однако, что они, с самого начала проявляли симпатию к немцам: они вели себя, включая и балтийцев, нейтрально и думали лишь о собственной выгоде, которая влекла их туда, откуда они могли ее больше всего ожидать для своих собственных жизненных интересов. В качестве побудительных мотивов для действительно дельных шпионов оставались, таким образом, только мотивы денежные. Но именно они побуждали их охотно служить обоим сторонам и зарабатывать деньги у обоих.

Совершенно неверно мнение, бывшее сильно распространенным во время войны и на германском восточном фронте, будто поляки вели интенсивный шпионаж в пользу [130] русских. За исключением городской интеллигенции и помещиков, поляки держались вначале нейтрально и никоим образом не пытались вредить немцам. Лишь, когда появилась надежда на самостоятельность Польши, развился и польский шпионаж и собственная польская разведка, не служившая, однако, русским, а преследовавшая польские цели и искавшая связи с поляками, находившимися заграницей – особенно в Америке, и с представительствами Антанты.

Русские евреи и во время войны смотрели на шпионаж в первую очередь, как на гешефт. Никакого внутреннего участия в войне они не принимали. Поэтому, хотя в политическом и религиозном отношении им жилось лучше под властью немцев, нежели под властью русских, симпатии их находились больше на русской стороне. Интересную смесь коммерческих способностей и национального равнодушия показал один бывший также характерным для русской действительности случай на одном из германских участков австрийского фронта. Посланный в качестве шпиона еврей явился в сопровождении многих перебежчиков, которым он служил, Он предложил повторить этот маневр. Ему было обещано сравнительно высокое вознаграждение за каждого перебежчика в полном снаряжении и вооружении, которого он приведет. Действительно, через несколько дней он появился в сопровождении большего числа русских солдат. Когда ему должны были уплатить обещанное вознаграждение, он отказался от него со словами: «Благодарю, эти господа уже уплатили».

Убедившись в неуспешности своего шпионажа через фронт, русские вскоре прекратили его. Летом 1915 года был захвачен приказ главнокомандующего западным фронтом, генерала Эверта, в котором констатировалось полное крушение русской разведки на театре военных действий.

Тем большее значение приобрела для русского командования разведка, работавшая против Германии в нейтральных странах. Сильнейшую поддержку этой разведке оказывало то обстоятельство, что Франция и Англия быстро сообщали ей все, что они узнавали о военных мероприятиях Германии против России. Чем менее удовлетворительной [131] оказывалась русская разведка на фронте, тем более приходилось с этим считаться, и попавшие в немецкие руки опросные листы показывали, что французская и английская разведки собирали в Германии сведения для России и вели отсюда же разведку против восточного театра военных действий.

Важно было, поэтому, обеспечить продвигающуюся в Россию германскую армию, в первую очередь, от проникновения в нее шпионажа. Удобно было в этом отношении то, что Висла и другие речные барьеры, протекавшие на востоке в тылу фронта и параллельно ему, давали возможность с помощью небольших, сравнительно, сил контролировать все пути сообщения. Особенно старательно оцеплялся весь район в тылу германской и австрийской армий во время более крупных операций. Это увенчалось успехом во время наступления на Румынию, когда Зибенбюрген был в тылу защищен р. Тейс, закрытой для всякого сообщения, кроме военного. Кроме того, юго‑восток обеспечивался от проникновения шпионажа из Германии строгим контролем на германско‑австрийской границе.

Продолжительность войны, сопротивление населения наложенным на него ограничениям, недостаточно твердое проведение этих ограничений властями, требования политических партий рейхстага об ослаблении этих мер безопасности, все это мешало полному действию указанного контроля.

Шпионаж союзников находился настороже и в Германии. Поэтому были приняты меры к введению его в заблуждение. Многочисленные транспорты, шедшие с западного фронта на подкрепление австрийскому, направлялись сначала на север, и, наоборот, шедшие на север направлялись на юг Германии и лишь в пределах фронтовой полосы получали свое окончательное направление. Впервые было применено это весной 1916 года во время подготовки к прорыву русского фронта в Галиции при Горлице‑Тарнове. Успех был полный. Несмотря на то, что с немецкой и австрийской стороны были пущены в ход значительные массы войск и артиллерии, русские были застигнуты врасплох. Прорыв передал в наши руки Галицию и [132] поколебал всю русскую систему крепостей. Победоносная битва эта побудила философский факультет Берлинского университета преподнести звание почетного доктора начальнику германского Генерального штаба, генералу фон Фалькенгайну. В адресе было специально упомянуто про удачное сохранение тайны. Хотя это и носит в себе долю преувеличения, поскольку речь идет об оценке значения полководца, все же германская контрразведка вправе считать своей заслугой то обстоятельство, что она способствовала успеху военных операций на Востоке, несмотря на огромную, созданную в мирное время и поддержанную во время войны союзниками, русскую разведку.

Общая работа привела к установлению теснейшей связи между германской и австрийской разведками. Чем больше высшее стратегическое руководство переходило к немцам, тем более сильным становилось и влияние их разведки и контрразведки. При всех австрийских штабах, которым были подчинены германские войсковые части, находились и разведывательные офицеры германского верховного командования, старавшиеся использовать на Востоке опыт, приобретенный разведкой на западном театре военных действий.

Собственная разведка натыкалась, однако, на востоке на почти непреодолимые препятствия. Как уже упоминалось, население нигде особенно не шло нам навстречу. К этому присоединялись большие расстояния русского театра военных действий, его слабая населенность и немногочисленность шоссейных дорог. Немцам также приходилось пользоваться, преимущественно, показаниями пленных. Очень трудно было найти достаточное количество знающих русский язык и пригодных для военных опросов переводчиков и допрашивающих офицеров, которые могли бы справиться с большим наплывом русских военнопленных и перебежчиков. Сначала их приходилось отчасти снимать с западного фронта. Лишь зимой 1915–1916 гг. корпусные штабы восточного фронта оказались достаточно снабженными переводчиками, а дивизии – лишь летом 1916 года.

Судя по русским военнопленным, война в русском народе не вызвала никакого энтузиазма. Солдаты показывали, что на [133] войну их «погнали». Будучи, однако, хорошими солдатами, они были послушны, терпеливы и переносили величайшие лишения. Они сдавались лишь тогда, когда бой был безнадежным. Особенно верными своему долгу были солдаты немецкого происхождения и из прибалтийских областей. Они сражались особенно упорно, а в качестве военнопленных показывали очень неохотно.

Поляки дрались нехорошо, также легко перебегали, особенно после оккупации Польши и делились своими знаниями, так как к войне были равнодушны. То же относилось и к литовцам. Упорными, способными к сопротивлению, враждебными к немцам и замкнутыми, если не обманщиками, были латыши и эстонцы. С чисто военной точки зрения оба эти народа давали, наряду с Сибирью, лучших русских солдат. Магометане верно сражались на русской стороне. В плену они обнаруживали дружелюбное отношение к немцам.

Настоящий русский военнопленный был чувствителен к хорошему обращению и охотно, в общем, рассказывал о том, что знал. Так как он был, по большей части, необразованным, то знал он немного и лишь местные обстоятельства. Русские офицеры, включая и балтийских, были верны своей присяге. Они держались с солдатской простотой и отказывались от каких бы то ни было показаний. Многие из них, наподобие командующего II‑й русской армией под Танненбергом, генерала Самсонова, избегли пленения при помощи самоубийства.

Для глубокой разведки в тылу армии, внутри России, оставался лишь узкий путь, через Швецию и Финляндию. Для того, чтобы представить себе затруднительность этой разведки,

Достаточно подумать о том, сколько времени требовалось для поездки агента в Россию, и какую ценность сохраняли его сообщения к моменту его возвращения. События, обыкновенно,

Далеко опережали его. Тем большее значение приходилось придавать попыткам передавать сведения по телеграфу. Но и это средство оказывалось непригодным в таком полицейском государстве, как Россия. Не удавалось справиться с затруднениями в передаче сведений с фронта и тогда, когда [134] положение позволило перенести передовые сборные пункты в Финляндию, в Крым и на Кавказ.

При этих обстоятельствах шпионаж играл для немцев на русском театре военных действий лишь второстепенную роль. Он мог быть успешным, в крайнем случае, лишь при узкоограниченных тактических целях. Ни про одну из перегруппировок русской армии не было своевременно сообщено шпионами.

Зато достоверный источник сведений представляли собой перехваченные русские радио. Все приказы были, конечно, шифрованные, но система шифра была проста и менялась редко. Легко удавалось, поэтому, расшифровывать.

Обычным источником сведений для разведки являлись и документы русских властей, захваченные во время наступления германской армии. В военном отношении ценность их была, по большей части, невелика, так как речь в них шла о прошедших уже событиях. Но зато они давали всегда полную картину господствовавшего в русской армии и в народе настроения.

Как я уже упоминал при описании возникновения войны, сообщения из России и тогда указывали на то, что говорить о действительно враждебном отношении народа и армии к немцам не приходится. Я говорил также, что это впечатление подтверждалось в начале войны и показаниями пленных, несмотря на то, что поражения, нанесенные германской армией русским, влекли за собою тяжелые жертвы и лишения для русского солдата и делали для него течение войны иным, чем он его себе представлял, и чем его изображали сверху. Недружелюбное отношение поляков, литовцев и балтийцев могло объясниться тем, что театром военных действий была их родина. Равнодушие русского солдата имело, однако, и оборотную сторону. Ему не доставало военного воодушевления, пленные не знали, какую цель должна преследовать война с Германией. Для истиннорусского солдата не играли никакой роли ни идей реванша и освобождения отечества от вступивших в него немцев, с помощью которых французское правительство успешно поднимало настроение своих войск, ни экономическая и [135] политическая конкуренция Германии, в которой был убежден каждый английский солдат. Он исполнял свой долг, не задавая вопросов. При царском правительстве, в течение первого года войны не замечалось никакой пропаганды ни на русском фронте, ни среди германских войск.

Лишь при правительстве Керенского началась среди русских войск враждебная немцам пропаганда. Ей стали служить старые известные революционеры, как Плеханов, Амфитеатров и знаменитая Брешко‑Брешковская. Словом и пером работали они в войсках за продолжение войны. Каждый, произносивший слово «мир» клеймился немедленно, как продажный немецкий агент. Благоразумно замалчивалось, что русская кровь должна и дальше проливаться за чужие цели. Успехи этой пропаганды выявились очень скоро. Через шесть недель после революции армия была в руках нового правительства, и пленные были настроены определенно враждебно по отношению к Германии. Вновь ожила их уверенность в победе. Переговоры, которые велись во время этой революции со многими высшими командными властями русской армии, в том числе с главнокомандующим северным фронтом, генералом от кавалерии Драгомировым и ставили себе целью помешать этой перемене, остались безрезультатными. Французская пропаганда победила.

В качестве контрреволюционного учреждения русская разведка была как таковая сначала во время мартовской революции упразднена. Место разведки заняла самая ярая пропаганда, приведшая разведслужбу к частому с ней соприкосновению. Ежедневные сношения между фронтами привели к тому, что немцы знали обо всех переменах на русской стороне. Поэтому и наступление Керенского не застало их неподготовленными.

Военные действия прервали пропаганду. Она стала вновь возможной лишь в начале сентября 1917 года. Неудачное наступление сделало, однако, недействительным старый лозунг о безусловном продолжении войны. На многих участках началось братание германских и русских войск. Германская разведка получила возможность проникать в русские ряды и там [136] агитировать за мир между Россией и Германией. Германские разведывательные офицеры восторженно принимались войсками и их носили на плечах через окопы и лагеря.

В ноябре после большевистского переворота создалось новое положение. Военная борьба фактически кончилась. Но на Востоке германский фронт должен был быть сохранен, дабы не подпускать большевизма к границам Германии. А на русской стороне продолжалась пропаганда французской разведки в союзе с социалистами‑революционерами против постыдного для России Брест‑Литовского мира и за возобновление войны с Германией. Пропаганде этой не удавалось больше достигнуть своей цели. В то время, как военная борьба на западе концентрировалась для решающих боев, на востоке она перешла в борьбу чисто политическую. Большевистская пропаганда среди германских войск была невелика. Русские властители перенесли центр тяжести своей пропаганды не на театр военных действий, а внутрь Германии. Идея переворота заносилась не столько с фронта в страну, сколько из страны на фронт.

Попытка переворота со стороны социалистов‑революционеров с помощью Антанты в июле 1918 года в Москве, убийство германского посла фон Мирбаха и германского главнокомандующего на Украине генерал‑фельдмаршала фон Эйгорна, были последними активными проявлениями деятельности французской разведки, работавшей до и во время войны за участие России в борьбе против Германии.

Date: 2015-07-22; view: 349; Нарушение авторских прав