Баруунтуруун – Чита

ЭВАН: Мы полчаса ждали, пока Дэвид перезвонит. Красота окружающей природы, почти починенный мотоцикл Клаудио, да и все остальное перестало иметь значение. Хотелось только знать, что с Рассом. Мне постоянно приходила в голову мысль: по какой‑то совершенно дурацкой причине Расс никогда не пристегивался ремнем безопасности. Я ему много раз говорил: «Ты его на себе даже не почувствуешь, а однажды он может спасти тебе жизнь». Но Расс только отмахивался. Потом я спросил у Чарли, кто еще мог быть с Рассом в его пикапе, который мы называли «Зверем».

«Василий, – ответил он. – Он всегда ездит с Рассом». И Василий тоже никогда не пристегивается. Я думал, они оба погибли. Пока мы ждали звонка от Дэвида, нас мучили тревожные размышления. Особенно выделялась среди них одна мысль: Расс, Василий, Дэвид, Джим, Сергей, Клаудио, Чарли и все, кто нам помогал в пути, – все здесь из‑за меня. Из‑за моей мечты. Потому что мне захотелось на пару месяцев вырваться из привычной обстановки и отправиться на поиски приключений. И вот теперь мы с трудом пробирались по большой стране без нормальных дорог, на русском мотоцикле, который все время ломался. Команда рисковала, и сейчас два человека, возможно, мертвы или тяжело ранены, за сотню миль от больницы. Я задумался: стоило ли оно того. Если с ними произошло что‑то серьезное, мне не удастся себя простить.

Зазвонил телефон.

Это был Дэвид. «Все хорошо… Господи, ну и кошмар… Вы бы знали. „Зверь“ перевернулся и на крышу встал. Они оба целы… тряхнуло их, конечно, сильно, но все нормально. Василий за спину держится, но, думаю, это пройдет».

Дэвид объяснил, что случилось. У «Зверя» лопнуло заднее колесо, когда Дэвид ехал в горку. Задняя часть машины просела, автомобиль два раза перевернулся и приземлился на крышу. Дэвид выбежал из‑за холма и увидел, как «Зверь» лежит, а все его четыре колеса смотрят в небо. Они с Джимом и нашими монгольскими связными вытащили Расса и Василия, который серьезно ушиб спину, и положили их на землю рядом с машиной. Василий рассказал другую версию случившегося: Расс слишком сильно гнал и потерял управление. Но это было неважно. Самое главное – с ними все в порядке.

«И что теперь Расс собирается делать?» – спросил я.

«Да он попросил помочь вытащить его машину на дорогу, вроде, хочет дальше ехать или что‑то типа того».

И тут шоковое состояние Дэвида дало о себе знать: «В смысле… черт… Знаешь, в чем проблема?.. Я же это все своими глазами видел». Он глубоко вздохнул. «А ты, вообще‑то, зачем звонил?»

Наши проблемы теперь казались пустяковыми, но посоветоваться с Дэвидом все же было нужно. Я рассказал ему об идее покончить с мучениями на местных дорогах и вернуться в Россию. «Мне, конечно, не нравится думать, что мы тут перетрусили и решили слинять, – сказал я, – но если посмотреть с другой стороны: мы едем со скоростью 40 км/ч в лучшем случае – в самом лучшем случае, а до Улан‑Батора еще полторы тысячи километров».

«Мы с Рассом на ваши решения влиять не собираемся. Выбирать только вам, – сказал Дэвид. – Но позволь мне сказать одно: возможно, вы будете жалеть об этом до конца жизни… Обдумайте все хорошо. Мы, конечно, сами составляли маршрут и не беседовали ни с одним мотоциклистом, проехавшим Монголию… Но это же путешествие всей жизни – станет ли опоздание на неделю таким уж страшным событием? Стоит ли пропускать ради езды по асфальту культурные и духовные достопримечательности целой страны – я же вижу, что вам многое тут нравится. Тем более, если мы готовы признать свои ошибки в составлении графика и уменьшить ежедневный пробег до 80 км, а упущенное нагнать в Америке».

Пока Дэвид говорил, я вспомнил вчерашний вечер и поедание яичек в юрте, а потом вышел на улицу и позвонил Ив. Я отошел от лагеря, стоял под дождем и наблюдал, как сыновья этой чудесной кочевой семьи, так радушно принявшей нас, пасли стадо животных. Там было голов четыреста всех мастей – козы, овцы, коровы, яки. Солнце уже час как зашло, и начинало темнеть. Красота невероятная – ребята скачут по широкой, открытой и залитой сумеречным светом долине, а их силуэты вырисовываются на фоне темнеющего неба. Картина, словно из прошлого: мужчины на лошадях пасут скот в тишине, их очертания размыты дождем. Очень красивое зрелище, я был тронут до глубины души.

«В конечном итоге, решать только тебе, Эван». Это Дэвид все еще говорил по телефону. «Вчера шел дождь, и дороги теперь из сложных превратились в абсолютно непролазные, грязь тяжеленная, и канавы из‑за травы не всегда видно, в общем, будет очень трудно. Решать тебе, но я вижу, что тебе эта страна все‑таки нравится. Думай, Эван. Ну, опоздаешь ты на неделю в Нью‑Йорк – так уж ли это важно?»

Когда Дэвид закончил, я уже полностью отказался от той идеи. Дэвид прав. Через Монголию я никогда больше не поеду и всегда буду жалеть, что сдался в трудный момент. Чарли отнесся к моим соображениям с пониманием. «Да, давай поправим маршрут», – сказал он.

«План придется серьезно пересмотреть, – сказал я. – Мы должны проходить за день столько, сколько сможем, вот и все. Гонка за графиком продолжается, хоть раньше у нас и была мысль совсем об этом не думать. Мы изо всех сил стремились успеть в Улан‑Батор к субботе. Но если так торопиться и дальше, Расс будет не единственным пострадавшим. А нам это надо?»

Чарли достал карту, и мы стали ее изучать. Там была одна толстая красная линия, которая могла не означать ничего особенного, а могла указывать более короткий путь в Улан‑Батор.

«Давай возьмем и сделаем это, – сказал Чарли. – Давай поедем в дурацкую неизвестность».

«Всегда мечтал поехать в дурацкую неизвестность, – ответил я. – Ну что за дело?»

Но Чарли еще хотелось увидеться с Рассом и Дэвидом. Он решил сам убедиться, что с ними все в порядке, хотя я бы уже с радостью поехал дальше. «Слушай, это их авария, – сказал я. – У нас тоже проблем полно. Еще их нам не хватало».

Меня беспокоило отвращение Чарли к ночевкам в палатке и его желание больше времени проводить с командой. С ними, конечно, ехать действительно легче, но когда нас так много, мы начинаем меньше внимания уделять другим людям и у нас остается не так много шансов познакомиться с кем‑то новым. Когда мы едем втроем, только Клаудио, Чарли и я, может произойти все что угодно, например, вечер с кочевниками в юрте. И утром на сборы меньше времени уходит, чем когда мы все вместе. Несмотря на трудности, переживаемые сейчас командой, мне хотелось уехать от них подальше и путешествовать самостоятельно.

Пока мы решали, что делать, монгольские ангелы‑хранители починили мотоцикл Клаудио и убежали куда‑то за свой джип. Потом они вернулись с маленькой зеленой пластиковой флягой из‑под масла. «Бензина, наверное, хотят попросить», – предположил я. Но тут один из них сказал что‑то по‑монгольски – слова «водка, водка» прозвучали несколько раз. Отвинтив крышку фляжки, он протянул ее Чарли. Похоже, в Монголии ни одно дело не могло завершиться без водки. Очень жаль, что из всех русских традиций, которые Советы экспортировали в свои страны‑спутники, самой живучей стала традиция «обмывания» любого дела водкой, хотя, очевидно, сначала это не было частью монгольской культуры. Разобравшись с формальностями, монголы погрузились в свой оранжевый джип и уехали, а мы продолжили путь в Баруунтуруун.

ЧАРЛИ: Разумеется, мы снова упали. И само собой, «Красный дьявол» опять сломался. Меня эти его постоянные поломки уже достали, и я начал жалеть о его покупке. А если бы мы остались с командой, Клаудио мог бы пересесть к ним в машину. Теперь к нам на помощь пришли уже другие монголы. Двое были одеты по‑западному. Третий, 97‑летний старец в бордовой шелковой тунике и штанах, с розовым шарфом, обмотанным вокруг головы, уселся рядышком, закурил длинную деревянную трубку с металлической чашей и стал наблюдать, как те первые двое возятся со сцеплением. Посмотрев на все наши инструменты, разложенные рядом на траве, один из них что‑то сказал остальным. Они засмеялись, и мне стало понятно его высказывание: инструменты есть, а умения нет. Мотоцикл они починили в два счета. Когда с работой было покончено, старик предложил нам затянуться из его трубки. Мы в ответ угостили его упаковкой кендалского мятного печенья и парой маленьких бутылочек виски.

Я уже смирился с тем, что в Россию мы не поедем, и много думал об этом во время езды. Путешествие займет всего три‑четыре месяца, пришло уже время вести себя по‑взрослому и перестать скучать по дому. Было в этом что‑то жалкое – сидеть посреди Монголии и мечтать из нее выбраться. «Прими все как есть и не рыпайся», – сказал я себе. Пока в голове крутились такие мысли, вдали показался Баруунтуруун. Город, наконец‑то. Чтобы до него добраться, нужно было переправиться через реку, по деревянному и уже почти развалившемуся мосту. Его опоры явно пошатывались. А сам мост – просто какой‑то беспорядочный набор досок и железнодорожных шпал. Я решил, что мотоцикл он не выдержит, и стал снимать ботинки, носки и штаны.

«Наша первая переправа», – сказал я нервно. Рек мы боялись с самого Лондона. «Сначала я вброд пройду. Посмотрю, какое течение и глубина». Я вошел в воду и осторожно пошел к другому берегу.

«Здесь мелко! – прокричал я. – Нормально, перейдем!»

«Эй, ты только посмотри туда!» – прокричал в ответ Эван. На другом берегу пыхтел русский мотоцикл. Подъехав к мосту, он взял и осторожненько по нему проехал, пока я, как полный идиот, стоял без штанов в воде под ним.

«Извини, но лучше тебе все же по мосту поехать, – сказал Эван, когда мы отсмеялись. – Лично я в воду не полезу, если есть мост. А все‑таки, какая там глубина?»

«Хватит, чтобы нарваться на неприятности», – ответил я.

Мост дико шатался и гремел, пока мы его по очереди переезжали, но до другого берега все же благополучно добрались. «И что теперь?» – спросил я.

«Поедим и поедем дальше, – ответил Эван. – Не дадим Рассу с Дэвидом нас догнать».

«Слушай, а может лучше их все‑таки дождаться? Ребята же в аварию попали, хотелось бы своими глазами посмотреть, как они».

«Ты не хочешь ночевать с нами в палатке, Чарли?» – резко спросил Эван. «Хочу, просто…»

«То есть, тебя в этом что‑то не устраивает?» «Да нет же, нет…»

«Я не хочу торчать с остальными лишь потому, что тебе так больше нравится».

«Я всего лишь хочу встретиться с Рассом, – сказал я. – Они, блин, в аварию попали, а мы должны поддерживать друг друга. Мне хочется посидеть с Рассом и поговорить с ним об этом».

Я посмотрел на Эвана. Он выглядел уставшим и одновременно взбудораженным. Мне очень хотелось увидеть Расса и Василия, и я надеялся на понимание со стороны Эвана.

«Ну, хорошо, – сказал Эван. – Наверное, ты прав. Я об этом как‑то не подумал. Мы заночуем с Рассом и Дэвидом. Не вопрос, так и сделаем». Вот и все. Что мне нравится в Эване, так это его ослиное упрямство, которое тут же исчезает, если он начинает понимать: его мнение – не единственное или не самое лучшее. И злобы он при этом не затаивал. Дело сказано – дело сделано, и точка.

Баруунтуруун – довольно большой город, с очень веселыми и энергичными жителями. Там и сям на домах виднелись спутниковые тарелки, был магазин с бакалеей, одеждой, канцтоварами, водой, табаком и водкой. Мы купили кофе и шоколад. Эван уже падал от усталости. На улице нас тут же окружили местные, в том числе не один десяток детей, и все желали знать, как работают наши мотоциклы. Нас забросали советами, как, куда проехать, в какой гостинице остановиться, где лучше всего разбить лагерь. Потом подошел приятного вида монгол средних лет в дорогого покроя костюме. Он заговорил по‑английски и рассказал, что сейчас живет в Улан‑Баторе, а в 1997 году работал на «Кэмел‑Трофи», когда она проходила в Монголии. Мы разговорились, и я стал показывать ему маршрут. Он нас «порадовал»: на протяжении следующих 100 км дороги лучше не станут. «Потом чуть‑чуть полегчает, – сказал он, – а вообще места очень живописные». А самая хорошая новость была такой: последние 650 км дороги до Улан‑Батора заасфальтированы. Мы на это даже не надеялись, и такая перспектива очень обнадеживала.

Потом подъехала наша команда во главе со «Зверем», который выглядел так, будто прокрутился в мясорубке. Я был в шоке. Лобовое стекло отсутствовало, и Дэвиду пришлось надеть горнолыжные очки, чтобы вести машину. «Не очень у нас удачный день выдался», – сказал он. С помощью веревки и блока они вытащили «Зверя» на дорогу, потом гидравлическим домкратом выпрямили ему крышу, чтобы дверца водителя закрылась. Задняя дверь была распахнута – она больше вообще не закрывалась.

Мы караваном покинули город и ехали еще где‑то час, пока не остановились на вершине холма. После всего пережитого за этот день лучшего места для лагеря было не найти. Чистое небо, наконец‑то без туч, на котором уже садилось оранжево‑красное солнце. И самое главное – мы все собрались вместе.

«Мне кругом одни клещи мерещатся», – заявил Расс и рассказал, как где‑то сразу после аварии он провел рукой по волосам и обнаружил выпуклость на черепе. «Ну и везет же мне, – подумал я. – Сначала авария, а теперь еще и клещ присосался. Потом этот „клещ“ оказался осколком стекла, застрявшим в волосах».

«Хорошо вместе, – сказал я. – Сначала мы суп из яичек едим, и вот уже я слышу, что вы в машине перевернулись. Честное слово, я, пока был в шлеме, даже немного всплакнул – так переживал за вас».

«А знаете, какая музыка в машине играла, когда Расс ее перевернул? – спросил Эван. – Та песня „Coldplay“, где в клипе парень в аварию попадает. Самая подходящая музыка для аварии».

«Бедный Василий, – сказал я. – Мало ему аварии и навалившегося сверху Расса, так еще и музыку оглушительную слушать пришлось».

Пока другие болтали и готовили еду, Эван отозвал меня в сторонку. «Хочу объясниться насчет своего поведения: я только и делаю, что смотрю на карту и с ужасом вычисляю, сколько еще надо проехать, – сказал он. – От этого портится настроение, а еще больше я раздражаюсь из‑за своей первой реакции на настоящие трудности – желания позорно все бросить и сбежать».

Я ответил ему, что и сам чувствую то же самое.

«Но я‑то думал, я гораздо сильнее, а теперь сам всех подвожу». Эван был к себе слишком уж суров.

«Да, здесь тяжело, очень тяжело, – сказал я. – Но еще тут очень красиво – на этом‑то мы и должны сосредоточиться, поменьше надо думать о трудностях, знаешь ли. Никто не обещал легкой поездочки».

«Да я и сам знал, трудности будут, – сказал Эван. – Вот только не догадывался, что у меня появятся мысли типа „давай срежем, давай объедем стороной эту Монголию“. Что это? Момент слабости, наверное».

Мы решили ехать дальше по новому пути и поклялись стараться воспринимать вещи проще. Нужно было больше оглядываться по сторонам. Любая дорога покажется трудной, если смотреть всего на пять метров впереди себя.

«Мне кажется, это еще из‑за нашего представления о Монголии как о чем‑то волшебном, – сказал Эван. – Якобы, все здесь будет идиллически прекрасно и легко. Поедем в девять, остановимся в три, поставим лагерь у реки и отправимся рыбачить. Но стоило нам здесь очутиться, как все оказалось совсем не так – ну, мы и сникли».

Следующий день начался хорошо. Мы поехали в горы, и это был самый чудесный утренний перегон за все время. Мы словно оказались в швейцарских Альпах. Вдали виднелись заснеженные горные вершины, а мы проезжали мимо юрт и кочевников, пасущих верблюдов, яков, лошадей, овец и коз. Нам попадались пышные зеленые пастбища и реки, текущие через сосновые леса. Благодаря хорошей дороге и красотам природы Эван был в хорошем настроении, но я никак не мог избавиться от страха, что эта благодать обязательно закончится и мы заблудимся. Я оказался прав: мы спустились в долину, где прошел дождь, и земля стала настоящим болотом. Всего за час дорога из идеальной превратилась в кошмарную. А больше всего тревожило то, что нигде не было видно ни единого следа шин. По всей видимости, этой дорогой пользовались крайне редко.

Мы поехали дальше и оказались у реки. Мост там имелся, но он частично обрушился. Переправа получилась непростой, но справились и вскоре остановились на обед. Пока мы ели, мимо проехали две монгольские парочки, одна – со стиснутым между взрослыми маленьким ребенком; обе на таких же «Красных дьяволах», как у Клаудио, только украшенных монгольскими узорчатыми накидками на сиденье.

Мы с ними немного поболтали, а ребенка угостили конфетой. Они ехали по той же дороге, и это меня успокоило – все нормально, пока едем правильно.

Потом мы поехали вперед; дорога становилась все более и более подтопленной, а потом на нашем пути оказалась первая по‑настоящему широкая река. Но мы переправились без проблем и поехали дальше. Река эта вилась и пересекалась с дорогой, так что затем нам пришлось переправляться через нее еще раз. Перед третьей переправой на другом берегу реки мы увидели юрту и двух пастухов рядом с ней. Эван поехал первым. Он дошел до середины реки и остановился – наехал на камень. Я видел, как мотоцикл уходит из‑под рук Эвана, а он отчаянно старается его удержать, и молился, чтобы он успел нажать на аварийный выключатель отсечки топлива, прежде чем мотоцикл уйдет под воду – чтобы вода в двигатель не попала. Я не мог прийти ему на помощь, мне ведь негде было поставить свой мотоцикл, поэтому Эвану нужно было постараться самостоятельно удержать мотоцикл на середине реки. Я закричал пастухам. Они увидели, что происходит, и сразу же бросились на помощь. В конце концов, я тоже нашел, куда поставить мотоцикл, и тоже полез в реку. Общими усилиями мы вытащили байк Эвана из воды. Он завелся с первого же раза: Эван только‑только успел нажать на выключатель. Благодаря его быстрой реакции двигатель не залило водой.

Потом пришла моя очередь переходить реку. Душа ушла в пятки, когда я в нее залез, но ничего, справился. Клаудио шел последним. Разумеется, он на своем «Дьяволе» проплыл, как на яхте, и не пикнул.

«Как же быстро прекрасное утро иногда переходит в отвратительный день, а?» – сказал Эван.

«Точно, – ответил я. – Ладно, поехали дальше. Неплохо бы еще пару километров намотать на колеса».

«Вперед – к следующей реке, – сказал Эван. – Дождаться не могу этой радости».

Мы проехали еще три километра, и тут дорога кончилась. Эван был впереди, но я решил, что нам лучше вернуться. Мне было ясно: мы где‑то не туда свернули. Значит, снова придется пересекать ту реку. Эван, по вполне понятным причинам, из‑за этого очень нервничал, так что теперь я оставил мотоцикл на берегу и пошел вслед за ним, придерживая байк за зад, пока он вел его по дну. Но еще раньше, на берегу, пока я искал место, где поставить свой мотоцикл, Эван не удержал свой и уронил его на гальке. Мотоцикл почти перевернулся, в результате разбилась одна из противотуманных фар и появилась царапина на бензобаке. Все снова шло не так. Как и накануне, у меня появилось чувство, будто весь мир на нас ополчился, стало слишком тяжело. Те пастухи снова помогли переправиться через реку, после чего мы поехали по другой дороге. Местность становилась более болотистой, и все по очереди падали. Мотоцикл Эвана несколько раз увязал в грязи по самую ось. «Зато теперь я могу ногами до земли доставать», – грустно сказал он. В такой ситуации есть только один способ выбраться – чтобы водитель «газовал», а мы вдвоем поднимали и толкали мотоцикл. Силы заканчивались, погода портилась, но надо ведь ехать дальше. Дорога становилась грязнее, и видно ее было все хуже. Иногда параллельно одной дороге шли десятки других. Сам по себе выбор дороги – задача более чем непростая. Потом полил дождь, и я забеспокоился всерьез. Если мы будем продвигаться с такой скоростью, а дождь не кончится, думал я, мы застрянем в этой долине всерьез и надолго, никогда из нее не выберемся!

И тут пошел снег. Я еле полз по дороге, совершенно не представляя, куда еду. Это становилось невыносимо. Мой организм отказывался функционировать, и я не знал, что делать. Иногда мы вели себя, как неудачники в старых немых комедиях. Я застрял в грязи, мотоцикл начал падать, я попытался его поймать, но не смог – он был слишком тяжелый. Эван подъехал, чтобы мне помочь, вместе мы его подняли, Эван осторожно поехал дальше, но заехал в лужу и тоже упал. Клаудио бросился помогать Эвану и, пока вытаскивал его из этой лужи, сам промок до нитки и заляпался грязью.

«Ох, Клаудио, черт, прости меня, друг, – сказал Эван. – Ну куда же подевался асфальт, хоть маленький кусочек асфальта, а? И что случилось с третьей, четвертой, пятой и шестой передачей? И что случилось с сухой одеждой? Почему мы больше не можем сидеть на мотоцикле и не падать с него? И почему ты, Клаудио, за все это время почти ни разу не упал?!»

Это было слишком. Приближался сильный шторм, и я потерял всякую способность и волю управлять мотоциклом. Эван после падения в реку и нескольких купаний в лужах насквозь промок. Еще он был с головы до ног заляпан грязью и выглядел совершенно несчастным. Мне было не лучше. Я больше не ехал на мотоцикле – я тащил его через болото и никак не мог понять, что здесь происходит, и вдруг… разрыдался. Я измучился до предела и ревел, как младенец, стекло в шлеме изнутри запотело от слез. За два часа мы проехали 10 км, медленно и тяжело. Загруженные под завязку BMW в грязи были практически неуправляемы. Как будто настал конец света, я мог думать только о предстоящем переезде через Сибирь, а потом остановился и задумался. Было четыре часа дня, а с утра мы проехали всего 55 км. Небо затягивали черные тучи, и я решил: нам остается только доехать до тех деревьев вдалеке и разбить под ними лагерь.

Мы подъехали к деревьям и, когда слезали с мотоциклов, увидели солнечный луч, пробивающийся между тучами. Дождь ненадолго прекратился. Клаудио, который редко выступал с предложениями, вдруг заговорил. «Давайте попробуем выбраться из этой долины сегодня, – сказал он. – Если ночью опять пойдет дождь, мы застрянем здесь на много дней. Это же самая низина, и вся грязь скапливается здесь. Завтра вообще не пролезем».

Клаудио был прав. Я сразу согласился, что так и надо сделать. Выбора не оставалось – надо ехать дальше. «Сваливаем отсюда», – сказал я.

«Подождите минутку!» – вмешался Эван. «Нам ехать надо», – сказал я. «Дайте мне время подумать…» «Что?»

«Я не так быстро соображаю, как вы двое, – сказал Эван. – Дайте и мне возможность высказаться – это и называется общее решение. А наше решение – это всегда твое решение».

«Ничего подобного, – сказал я. – Это вообще Клаудио сказал, что мы должны забраться на гору, пока дождь не начался, а не я. Если мы поедем дальше, то, может, успеем добраться до Ондорхангая, а там, возможно, какая‑нибудь дрянная гостиничка или юрта подвернется».

Мне показалось, Эван нарывался на ссору. Он замерз, устал, измучился, и теперь ему надо было на ком‑нибудь выместить всю эту гамму переживаний. Я пожал плечами, и мы поехали дальше. Но легче не стало, а стало гораздо труднее. Мы прошли несколько перевалов, и в каждой долине, куда мы спускались, земля была еще мягче, чем в предыдущей. Мы переправились через несколько рек, и вода в них с каждым разом становилась все грязнее и грязнее. Дорога почти исчезла, превратившись в одно сплошное болото, а трава вокруг становилась все более сырой и скользкой. Но потом стали попадаться телеграфные столбы, и мы начали по ним ориентироваться. Дорога чуть‑чуть улучшилась, начался подъем на высокий холм. Когда мы забрались на его вершину, все вокруг совершенно изменилось. Как будто кто‑то провел черту по ландшафту. За спиной осталась грязевая ванна, а впереди лежала каменистая пустыня.

Дорога теперь стала сухой, и через 30 км мы оказались в Ондорхангае. На окраине города я заметил белую машину, ехавшую очень медленно и осторожно, и подумал: это добрый знак. Мы поехали следом и приблизились к другой окраине маленького городка. Тогда я обогнал эту машину, попросил женщину за рулем остановиться и спросил, как проехать в Сонгино, следующий пункт нашего маршрута. Она велела следовать за ней и повела нас по дороге, которая вышла к реке. Мы через нее переправились – город был на другом берегу. А там… дорога оказалась самой гладкой из всех, что попадались нам в Монголии. Мы ехали на скорости 60 км/ч. Фантастика! Эван весь промок и замерз, и мы решили проехать еще минут сорок пять, чтобы у него высохла одежда, а потом остановились и разбили лагерь.

Это было счастье. Наконец‑то – нормальная, ровная дорога в пустыне. Я был страшно горд, что нам удалось преодолеть грязь, реки и болота. Мы это сделали! Невероятное достижение, особенно после отказа от поворота на Россию.

«Ну, потренировались хотя бы перед Сибирью, – сказал я. – Хуже, чем было, уже наверняка не будет».

«Точно, – ответил Эван. – А знаете, мы ведь могли поехать в Канны, или на юг Испании, или… не знаю… в Мексику, или еще куда‑нибудь. Но нет, я рвался в Сибирь, ГУЛАГ этот чертов посмотреть. И знаете что еще? Я не помню, почему мне так этого хотелось, вообще ничего не помню. У меня сегодня все мозги набекрень съехали».

Пока Эван сушил свои вещи и готовил ужин, мы с Клаудио полезли на вершину холма, на котором поставили палатки. Было видно: дорога, с которой мы только что съехали, вела дальше на юг, но потом возвращалась, огибала гору и шла в долину как раз в нужном направлении. Это нас порадовало, потому что на следующий день уже не пришлось бы сомневаться в выборе дороги. Наконец‑то появилась возможность ехать нормально, но, когда мы ужинали в лагере, я увидел черную тучу, преследующую нас с самого приезда в Монголию. Мы каждый день пытались от нее убежать, и каждый вечер она нас догоняла. Это значило, что каждую ночь мы спали под дождем. Так я и отправился спать, безумно уставший и с мыслями о предстоящем ливне и завтрашнем продолжении кошмара.

Но на следующий день перегон от лагеря под Ондорхангаем через Сонгино до Номрога прошел замечательно. Мы ехали через пустыню, и дорога была гладкой как стекло. Все получалось легко, хорошо. Солнышко сияло, дул ветерок, мы почти не ошибались, а пейзаж был очень живописным. Эван, правда, уронил мотоцикл и отбил кончик рычага КПП, но, по сравнению с предыдущим днем, такая «авария» показалось пустячной. К полудню мы прошли почти 160 км. Остановились около одного юртового поселения, чтобы посетить местный храм, и встали перед ним на колени. Я все еще не восстановился после тягот предыдущих нескольких дней, и сейчас у меня даже комок к горлу подкатил. Впервые за четыре дня нас не било ветром и не заливало дождем. Я уже и забыл, что значит быть в тихом и спокойном месте.

Мы еще немного проехали вперед и оказались перед озером Тельмень. Там мы спрятались за мотоциклы, чтобы укрыться от резкого порывистого ветра, и тут снова увидели приближающуюся черную тучу. «Надо срочно ставить палатку, – сказал Эван. – Кажется, дождь собирается».

Только поспешили взяться за дело, как подъехал старик на лошади. Мы поздоровались, пожали друг другу руки, и он принялся помогать нам забивать колышки для палатки. Растяжки еще никогда не были так хороши. Потом появился еще один всадник, помоложе. Он слез с лошади и присел на корточки неподалеку, молча наблюдая, как мы занимаемся своими делами и готовим ужин. Впервые я забеспокоился насчет снаряжения. Пока он смотрел, как мы достаем вещи, обустраиваем лагерь, разжигаем печки и готовим еду, я подумал, как же это все выглядит в его глазах. Мы наварили супу, лапши, разлили их по металлическим мискам и поделили между всеми. Кажется, им наша еда понравилась. После ужина появилась жена старика. Мы показали ей фотографии наших детей, и она пригласила нас в свою юрту. Надеясь, что на этот раз обойдется без супа из яичек, мы последовали за этим семейством. Следом бежала собака с очень длинными ногами, я таких еще не видел. В юрте было очень красиво, и она оказалась гораздо больше, чем все те, которые мы видели раньше. Мы сели и стали пить монгольский чай. Его готовят из молока, щепотки чая и добавляют немного соли, он очень вкусный и здорово помогает при обезвоживании. На огне посреди юрты в большом котелке варилось что‑то похожее на молоко. Его стерег тот пожилой монгол; он зачерпывал жидкость ковшиком и медленно выливал ее обратно с небольшой высоты, дав ей соприкоснуться с воздухом, и слегка помешивал. Его жена назвала это «со» и предложила попробовать. На вкус – почти как теплое молоко с сахаром, пикантности блюду добавляло то, что готовилось оно на огне, в котором горели навозные лепешки яка. Было очень вкусно. Еще нас угостили чем‑то похожим на комковатый крем на крекере, посыпанном сахаром. Тоже волшебное блюдо.

Когда мы поели, женщина показала нам свои фотографии, которые висели в большой рамке на стене юрты. Мы подарили ей открытку, и она вставила ее в эту же рамку, рядом с фотографиями родственников. Так что сейчас где‑то в Монголии есть юрта, на стене которой висит черно‑белая фотография старика на русском мотоцикле с очень гордым видом, отца той женщины. А сразу над ней висит цветная фотография нас с Эваном, где мы стоим с не менее гордым видом во дворе штаба на Бульвер‑Стрит, в окружении мотоциклов и ящиков с инструментами. Потом женщина провела нас по всей юрте, по‑монгольски объясняя, для чего нужны те или иные ее части. Было очень приятно смотреть на эту маленькую и очень дружную семью. Женщина и ее муж явно любили друг друга, они все время держались за руки, разговаривая с нами, и постоянно переглядывались. Вечер прошел чудесно, но потом нам все же пришлось вернуться в палатки. Когда мы вышли из юрты, то увидели их старшего сына. Он скакал по степи вдалеке и с помощью длинного хлыста собирал животных. Там были овцы, козы и коровы. Его отец показал нам знаком, чтобы мы не двигались, и, когда стадо подошло ближе, жестами попросил нас помочь ему отделить животных помоложе и поместить их в загон. Солнце садилось, а мы наклонялись над загоном, гладили овец и коз, а они сосали нам пальцы.

«Большое вам спасибо, – сказал Эван сыну на лошади, чей силуэт вырисовывался на фоне темнеющего красно‑бордового неба. – Это был прекрасный вечер. Увидимся утром за завтраком».

На следующий день мы проехали очень большой путь от Номрога до Белого озера. Остановку сделали в Тосонтсенгеле, где шикарно пообедали. Мы бы его не нашли, если бы не водитель грузовика, нарисовавший для нас очень удобную карту. На ней было только схематическое изображение реки, моста, дороги с какими‑то точками на ней и горы с двумя маленькими домиками и двумя рощицами. Разумеется, стоило пересечь мост, мы увидели дорогу с точками, проехали по ней километров 30 и вышли к подножию горы. На полпути наверх проехали мимо двух рощиц. Еще чуть дальше мы нашли два маленьких домика, и сразу за ними начинался проселок, ведущий вправо, который мы без этой карты и не заметили бы. Карты велели нам ехать по трассе, но это была совершенно новая дорога, причем намного лучше. Мы неслись на 60 км/ч, громко радуясь почти нормальной поверхности. По пути мы переехали несколько шатких мостов, сделали остановку под деревом, все ветки которого были обвязаны шаманскими ленточками, проехали мимо множества лошадиных скелетов и увидели огромное количество стервятников. Мотоцикл Клаудио, конечно же, периодически ломался, но каждый раз каким‑то чудом нам удавалось починить его самостоятельно. В конце дня мы лихо съехали по длинному спуску и оказались у большого моста через очередную реку. И рядом с этим мостом стояла наша команда. Мы очень обрадовались встрече. Это значило, что все справились с самым сложным этапом путешествия, – фантастическое достижение. Команда решила ехать дальше до Улан‑Батора, а мы отправились к Белому озеру, до которого добрались только в одиннадцатом часу вечера. И в этот момент я полюбил Монголию, после стольких взлетов и падений, мучительных дней по колено в грязи, отказа от плана повернуть в Россию, тяжелых споров под дождем, измождения и боли в руках и ногах. Временами мы попадали в самый настоящий ад, но где‑то в глубине души я от этих трудностей даже получал удовольствие. Мне нравилось встречаться с новыми людьми, а готовность незнакомцев прийти на помощь казалась поразительной. Без этого у нас бы ничего не получилось. Я вспомнил, как в детстве застрял где‑то посреди графства Уиклоу со сломанным мотоциклом, который требовалось починить, чтобы доехать до дома. Я давно уже так не радовался: наверное, с тех самых пор, когда был дома с семьей. Все самое трудное осталось позади, и это было здорово.

ЭВАН: Добравшись до Белого озера, мы почувствовали огромное облегчение. У меня в жизни ничего не было тяжелее этих дней с момента отъезда от российской границы. Даже в самых страшных снах мне не мерещились такие ужасы. У Белого озера я целый день пролежал в юрте, не в силах даже встать и распаковать вещи, не желая думать о конце пути или хотя бы о завтрашнем дне и не в состоянии принимать решения.

Проснулся я очень рано и увидел, как какой‑то маленький человек разжигает мою печку. Он зажег огонь и потом ушел, а я встал и сварил себе кофе. Потом взял удочку и побрел к озеру. Я шел почти час, прежде чем нашел подходящее для рыбалки место. Крючок, правда, за камни цеплялся, но немного побыть одному было здорово. После двух тяжелых недель пути мне требовалось немного отдохнуть от Чарли, Клаудио и всех остальных. По пути сюда я прошел мимо маленького святилища: монголы иногда складывают из камней небольшие пирамиды, и прохожие привязывают к ним голубые ленточки. Не знаю, можно ли там загадывать желания, но я все же загадал. Загадал и добавил камень в общую кучу, чтобы поблагодарить Всевышнего за этот день и окружающую красоту. На обратном пути я положил еще один камень, выражая свою признательность за то, что он не дал мне убить ни одной рыбы. Если честно, мне просто нужен был повод, чтобы здесь постоять. Днем я поплыл на лодке с местными жителями, которые закинули сеть на озере и поймали восемь или девять крупных рыбин. Когда они побросали их на дно лодки, мне стало неприятно. Вообще‑то я ем рыбу и мясо, а еще работал когда‑то на форельной ферме, где каждый день перебрасывал сотни обреченных рыбин, но мне было грустно смотреть на умирающих животных. Наверное, пора становиться вегетарианцем.

Здорово целых два дня почти ничего не делать. Путь сюда получился изматывающим, и в особенно утомительные моменты я сильно падал духом. А бедный Чарли от этого страдал. Я знаю, что иногда становлюсь очень вредным. Я лежал на постели и чувствовал себя физически больным – сказывалась усталость, накопившаяся за две недели очень трудной езды. Ощущения, как при отравлении. Я поверить не мог, что удалось заехать так далеко. Временами казалось, будто только кендальское печенье не дает нам свалиться замертво. Раз уж им питался первопроходец Эдмунд Хиллари, забравшийся на Эверест, и исследователь Антарктики Шеклтон, наверное, и нам тоже было грех жаловаться.

Перед путешествием я думал, что мне будет тяжело столько времени не знать о событиях в мире. Но вот я лежу, слушаю гуляющий вокруг юрты ветер и вдруг понимаю: быть совершенно не в курсе последних новостей – это один из самых больших плюсов поездки. Мы проехали треть нашего пути вокруг света; стали другими лица людей, дома, уклад жизни и верования. Но если бы мы не были совершенно одни, то легко могли бы увидеть все эти страны и не узнать самого главного – все люди одинаковы, все любят своих детей, ищут место для ночевки и еду. Нам всем нужно одно и то же, а мир не такой уж и большой. Я лежал в юрте и думал о политике. Если бы президент Буш (который, наверное, Монголию и на карте‑то не найдет) и ему подобные потрудились поинтересоваться происходящим за пределами собственных стран, то они могли бы найти общее у людей всех национальностей и религий. Тогда захотелось бы обращать больше внимания на сходство, а не на различия, и было бы в мире тогда гораздо больше порядка и справедливости.

Здорово получить, наконец, выходной, но ко мне снова вернулась ужасная тоска по дому, а точнее, по семье. Я звонил жене и детям, и Ив рассказала, что в первый раз за эти недели наша младшая дочка расплакалась из‑за моего отсутствия. Накануне я сам разговаривал с маленькой Эстер, но она на меня рассердилась и никак не отпускала. Ив пришлось отрывать ее от телефона, и из‑за этого расплакалась Клара. Это невыносимо – сидеть в юрте за тысячи километров от них. Я почувствовал себя совсем несчастным и пошел искать Клаудио и Чарли. Решил не мучиться в одиночестве и поговорить с ними, что мне здорово помогло.

Когда я проснулся следующим утром, маленькая монголка растапливала печку. В дырке на верхушке юрты, выступающей в роли дымохода, виднелись снежинки. Нет, только не снег, подумал я. Вскочил с постели и высунулся на улицу. Все горы вокруг были покрыты снегом – а мы собирались сегодня пройти несколько горных перевалов. Господи, с чем нам еще придется столкнуться? Дождь и болота уже пережили, и теперь вот повалил снег.

Очень похолодало, мы надели всю термоодежду и отправились в путь. Дорога шла вверх по холму, мимо потухшего вулкана и была отличной. Подмораживало, но за это утро мы прошли больше ста пятидесяти километров, главным образом из‑за желания поскорее проехать горные районы и спуститься в более теплые низины. Дорога стала лучше, и у нас появилось время смотреть по сторонам; мы проезжали живописнейшие перевалы и ущелья, и настроение у всех было лучше некуда. На обед мы остановились в маленьком кафе в Цецерлеге, которым владели двое англичан. Это было, как минимум, необычно – найти посреди монгольской пустыни настоящее английское кафе, с английской музыкой, с гамбургерами, круглосуточными завтраками и даже воскресным жарким. На выезде из города мы увидели огромный валун: он лежал на первом увиденном в Монголии отрезке асфальта. Я заметил, что Чарли его аккуратно объехал. А потом раздался треск: Клаудио наехал прямо на камушек.

«Все из‑за тебя, чтобы ты знал», – сказал Клаудио Чарли.

«Как Чарли может быть виноват в том, что ты наехал на камень?» – спросил я.

«Чарли должен был объехать его широко, но не сделал этого. Он проскочил мимо, и я камня даже не заметил».

«Клаудио, он же, как маленькая планета!» – сказал Чарли. «Да, но ты слишком близко к нему проехал, я ничего не увидел. И я точно знаю: ты специально так сделал, – сказал Клаудио. – Это первая нормальная асфальтовая дорога в Монголии, и я витал в облаках от счастья, смотрел только налево и направо, на красивые виды вокруг».

«Так кто же тогда виноват?» – спросил я.

«Чарли, – сказал Клаудио без малейшего намека на иронию. – Он ехал впереди, и камня я из‑за него не увидел».

Чарли засмеялся: «Как только я его объехал, стал смотреть в зеркало, потому что знал: Клаудио обязательно на него наедет».

«Ну вот, видите! Это он виноват! – настаивал Клаудио. – До этого момента я тебе всегда доверял. Куда едешь ты, туда еду и я. Так и на этот раз, ехал за тобой, а ты специально проехал рядом с этим камнем, чтобы я на него попал».

«Ты и раму свою тогда в горах так же поломал? – спросил я. – Тоже ехал за Чарли?»

«Нет, он оторвался и оставил меня одного, я его догнать не мог».

Мы с Чарли расхохотались. «Ты Клаудио перед обедом видел? – спросил я у Чарли. – Когда он снова слишком к тебе приблизился, и ты остановился? Ему пришлось дать мотоциклу упасть, чтобы его остановить. И потом он поднялся и посмотрел на тебя укоризненно, будто бы говоря: „Это все из‑за тебя“.

«Но… но я же тогда медленно ехал, – сказал Клаудио с возмущением. – И целился в ограждение. Куда мне еще было ехать?»

Справедливое замечание. «Красный дьявол» в управлении оказался тем еще зверем, и Клаудио приходилось с ним нелегко. Я вообще не представляю, как он мог на нем ездить. Но теперь задний тормоз – единственный рабочий тормоз на этой машине – оказался сломан, а выхлопная труба погнулась. К счастью, она была сделана из такого мягкого металла, что мы без особого труда ее разогнули. Когда поездка продолжилась, мотоцикл Клаудио ломался с завидным постоянством, и так продолжалось до моего падения. Я стал слишком самоуверенным и дерзким, перепрыгивал борозды и перелетал кочки, забыв про всякую осторожность. Мы с Чарли ехали по двум сходящимся дорогам, и мне хотелось раньше него выйти на перекресток. Я съехал в овраг, и хотя другой склон явно был слишком крутым и совершенно неподходящим для моего мотоцикла, я попробовал с ним справиться. Разумеется, закончилось это замысловатым падением. Где‑нибудь в начале путешествия моя гордость бы серьезно пострадала, но сейчас, когда такие падения стали нормальной частью нашей жизни, я только засмеялся. Повреждения достались не мне, а мотоциклу. Он столько всего пережил в пути! Его две недели кормили низкооктановым 76‑м бензином, и он все равно ехал вперед – воистину замечательная машина! На этот раз разбился счетчик и треснул держатель кофра, так что пришлось его закреплять шинными лопатками и шнурами, как Чарли тогда сделал с мотоциклом Клаудио.

Минут десять спустя вперед вырвался Клаудио. Он перебирался через какие‑то колеи, и, когда пытался объехать яму с водой, колесо застряло и Клаудио вылетел из седла. Он сильно приложился ребрами о землю, ему было очень больно, и он даже мотоцикл потом не мог завести.

«Как твои ребра, Клаудио? – спросил Чарли. – Не то чтобы мне так уж интересно…»

«С ними все нормально», – ответил Клаудио, но по его позе я видел, что ему очень больно. Чарли дал Клаудио свой мотоцикл, и последние несколько миль до стоянки кочевников сам сидел на «Красном дьяволе». За несколько сотен ярдов до лагеря грунтовая дорога кончилась и начался асфальт. Вот и все. Никаких больше борозд, грязи и пыли. Асфальтовая трасса до Улан‑Батора, потом мимо столицы и до самой российской границы. Для Чарли это было настоящее счастье. Он спрыгнул с мотоцикла и распластался на дороге.

«А‑а‑а‑х, – блаженно вздохнул он. – Какой прекрасный асфальт! Только посмотри, какой он гладкий, какой теплый и твердый». – «И это в Монголии…» – добавил я.

Чмок! Чарли целовал дорогу. «Боже, красота‑то какая!» – «Чарли, – сказал я. – Брось уже. Мы почти приехали, вставай!» – «А мы где?»

«Мы здесь. А лагерь – там. Давай уже, поехали быстрее!» – «Я мог бы так полчаса пролежать, – сказал Чарли. – Лежать и лежать на этом чудесном асфальте».

«Тогда увидимся там», – сказал я, показав на юрты. «Отлично, – откликнулся Чарли с сарказмом в голосе. – Мы, значит, едем вместе через всю Монголию, а под самый конец он меня бросает. Знаешь что? С меня хватит. Я с тобой больше не дружу. Конец».

Мы часто шутили, что Чарли «подает на развод», но в шутке Чарли была и доля правды. Проведя вместе больше семи недель, мы начали уставать. Даже собирались продать двухместную палатку, в которой ночевали вместе с самого Казахстана, и вместо нее приобрести в Улан‑Баторе две одноместки. Мы поняли, что не можем больше находиться рядом 24 часа в сутки. Это слишком. Чтобы не свихнуться, нам нужна была возможность время от времени побыть одним. Мы приехали в юртовый лагерь, где впервые за десять дней приняли душ. У нас тряслись коленки: проехать почти 320 км и добраться до Хархорина, древней столицы, из которой Чингисхан правил простиравшейся от Вены до Пекина империей.

Следующим утром Клаудио выглядел ужасно. Из‑за болей в груди он не спал всю ночь. «Я не мог лечь, – сказал он. – Я надеялся, что это обычное растяжение, но как только попытался прилечь, в груди сильно заболело. Я, кажется, ребро сломал. Надеюсь, это не так, ведь иначе путешествие для меня закончится». Но, несмотря ни на что, Клаудио уселся на «Красного дьявола» и собрался проехать последние 400 км до Улан‑Батора. Было ужасно холодно, в голову бил ветер, и уже в первой части пути я выбился из сил. После обеда нам наконец попался отрезок нормального асфальта и выглянуло солнце. У меня слипались глаза, и пришлось даже немного на себя покричать, чтобы не заснуть. В конце концов, мы все же добрались до Улан‑Батора и приехали в гостиницу, где в фойе нас уже ждал Тед Саймон. Лучшего приветствия нельзя было и желать.

Тед четыре с половиной года путешествовал на мотоцикле вокруг света и потом описал свои приключения в «Путешествии Юпитера». Это одна из причин нашего визита в Монголию, ведь сам Тед для меня герой, и книга его стала одной из вдохновительниц путешествия. «Если кого и винить в нашей кругосветке, – сказал я, – то только тебя, Тед». Познакомиться с ним и обменяться дорожными впечатлениями было здорово. Путешествие Теда прошло иначе. Он совершил его в одиночестве и с самого начала не ставил никаких временных рамок. Тут его вдохновляла совершенно другая философия. Тед назвал самыми главными элементами пути задержки и препятствия. В его словах была доля истины, но мы не могли позволить себе слишком уж задерживаться. Мы боялись, что Тед неправильно воспримет нашу кругосветку, не совсем так, как нам хотелось. Но он был чрезвычайно мил. Теду стукнуло уже 73, и он только что вернулся из своего второго путешествия вокруг света. Он проехал по тому же маршруту и обнаружил, что мир сильно изменился со времен первого путешествия, причем в худшую сторону. В 1973 году Тед отправился в путь в кожаной куртке с овчинной подкладкой и на обычном Triumph Tiger. Мы подумали: на все наше оборудование – навигаторы GPS, спутниковые телефоны и навороченные байки – он будет смотреть, по меньшей мере, с презрением. Ничего подобного. «Надо пользоваться лучшими подарками времени, – сказал Тед, – в пределах своих возможностей, конечно».

Отдыхая в Улан‑Баторе, мы провели с Тедом три дня, он все время рассказывал веселые случаи из своего путешествия. BMW Клаудио отремонтировали, так что «Красного дьявола» мы подарили Теду. Тот назвал его «смертельной ловушкой», но потом весело заявил: кататься на нем по городу и его окрестностям в нашем обществе было очень даже ничего. Еще мы вместе выполнили главную задачу остановки в Улан‑Баторе – приняли участие в проекте Unicef, посвященном беспризорникам.

Улан‑Батор – странный город, уродливое пятно на прекрасном ландшафте Монголии. Рядом с центром города стоит электростанция, качающая горячую воду по огромным трубам, покрытым асбестом, протянувшимся по городским улицам, и выпускающая в воздух грязный дым. С тех пор как Монголия в девяностых годах перестала быть союзником Советского Союза и обрела независимость, количество беспризорников здесь выросло во много раз. Вместе с рыночной экономикой в страну пришла безработица, упадок системы социального обеспечения, а пропасть между богатыми и бедными стала стремительно увеличиваться. Пока относительно состоятельные граждане носили кашемир, цепляли на пояс сотовые телефоны и пропадали в дорогих барах, образовался целый город детей под оживленными улицами, в лабиринте пустых помещений под трубами теплоцентрали. Там можно спастись от холода зимой, когда температура на улице падает до – 30 °C. Среди беспризорников попадаются даже двухлетние малыши.

Однажды вечером сотрудники Unicef повели нас к этим уличным детям. На оживленной улице с магазинами мы встретились с группой примерно из десяти мальчишек, которые провели всех к себе домой – через какую‑то дыру в грязную тесную яму под трубой. Всеобщее внимание ребятам нравилось, и они гордо показывали нам эту темную, вонючую пещеру. Было ужасно видеть, что здесь обитают даже шестилетние малыши. Мальчишки, конечно, были прожженные и дерзкие, но они все же еще оставались детьми, хоть и прошли через многое. Ребята эти хорошо и легко общались – и между собой, и с нами. У одного была татуировка, и я показал ему свою. Все тут же захотели ее потрогать. Самый маленький из них погладил мою руку очень нежно – очевидно, ему сильно не хватало нормального человеческого контакта. Он был еще так мал, и мне ужасно захотелось обнять всех этих ребят.

На следующий день мы пошли в государственный центр, где беспризорным детям предоставляли еду и крышу над головой. Это единственное госучреждение такого рода в городе с почти миллионным населением. Там жили сорок детей, большинство – совсем маленькие. Например, среди них была двухлетняя девочка, которая до этого жила на улице со своим четырехлетним братом. Персонал в центре явно работает очень много, но на всех его все равно не хватает, и большая часть малышей остается без должного присмотра. Меня словно обухом по голове ударило, когда я увидел условия жизни детей даже в этом, считающемся нормальным, центре. Четырехлетняя девочка лежала на полу, упираясь головой в стену. Ножки у нее были тоненькие и слабые, она вся дрожала. У меня сердце кровью обливалось, когда я на нее смотрел, такую несчастную, одинокую и так нуждающуюся в любви и внимании. Я много времени провел рядом с малышкой, поглаживал ее голову, личико и играл с ней. Но потом нам пришлось уйти. Я обнял всех, кого смог, и попрощался.

В гостинице я все время думал об увиденном. Было время обеда, но мне не хотелось ни с кем общаться, я не мог это ни с кем обсуждать. Завтра мы уедем в Улан‑Удэ, а та крошка так и будет лежать на полу, явно очень больная и без нужной помощи. Я не мог понять, почему ее не отвезли в больницу. Но потом мне объяснили: этот государственный центр не может позволить себе оплатить медицинские услуги. Я никак не мог успокоиться. По‑моему, нет ничего хуже, чем когда у ребенка нет шанса нормально начать жизнь. Увиденное не выходило у меня из головы, и невозможно было смириться с тем фактом, что такие маленькие и ранимые дети – совсем как моя маленькая Эстер – оставались совершенно одни и были вынуждены справляться со своими бедами самостоятельно. Та бедная малышка ничего такого не заслужила. Она произвела на меня огромное впечатление, стала самым ярким воспоминанием за все путешествие. Может, это и есть та загадочная женщина, которая должна сильно повлиять на меня, как напророчила цыганка в Праге. Я боялся за жизнь девочки, поэтому узнал про стоимость ее лечения и передал деньги в центр. Конечно, это лишь капля в море. Даже если девочку вылечат, ее место займет вторая, а потом третья. Главной своей задачей Unicef, как мне сказали, считает не денежные пожертвования, а прежде всего борьбу беспризорностью детей, поддержку их семей и общин. Unicef хочет сделать так, чтобы дети не оказались брошенными, поощряет их учебу в школе и обеспечивает необходимой медицинской помощью. В тот момент я пообещал себе, что, как только вернусь домой, буду всячески сотрудничать с этой организацией. До конца нашего путешествия оставалось шесть недель, но я точно знал: буду теперь работать с Unicef до конца жизни.

На следующий день мы поехали в Улан‑Удэ, через российскую границу, где встретились с нашей командой. Покореженный пикап Расса пришлось бросить, и они теперь ехали в одной машине, все оборудование и другие вещи были сложены в багажнике, на крыше и в прицепе. Когда мы проходили пограничный контроль, мной владело множество противоречивых чувств. Монголия оказалась большим испытанием, как физическим, так и моральным. Я все еще думал о тех детях из государственного приюта. Езда через страну потребовала огромных усилий, но в итоге дала мне все, что я хотел получить от путешествия: пасторальный рай и множество интересных, открытых людей. Они приглашали в свои дома не Оби‑Ван Кеноби на мотоцикле, а обычного путешественника. Трудные первые дни – более трудных дней на мотоцикле у меня еще не было – преподали нам очень ценный урок: если бы мы тогда бросили все и сбежали в Россию, то пропустили бы самую интересную часть Монголии. Знакомство с ней напоминало путешествие по страницам «National Geographic». Стоило моргнуть, как перед тобой открывался поразительной красоты вид. В стране, где люди до сих пор ездят верхом и носят традиционную одежду, время как будто остановилось, но в то же время нельзя было сказать, что она застряла в прошлом. Большая часть сельского населения до сих пор живет в юртах, но многие из них пользуются солнечными батареями и спутниковыми тарелками. Все молодые парни там хотели быть пастухами и всю жизнь ездить на лошади, перегоняя овец и коз, тогда как девушки мечтали уехать в Улан‑Батор и учиться в университете. Еще было очень здорово ходить по рынкам, когда никто не узнает. Инкогнито. Я мечтал об этом и в Казахстане, но там полиция и внимание прессы не позволили нам увидеть настоящее лицо страны. Монголия от всей этой суеты, как и от западной культуры вообще, совершенно далека. Она вся такая нетронутая и неиспорченная, и я чрезвычайно рад, что имел счастье путешествовать по ней. А еще мы с Чарли и Клаудио молодцы, смогли же ведь справиться с этим самым трудным этапом пути.

ЧАРЛИ: Хотя до Улан‑Удэ было еще довольно далеко, на границе мы решили доехать до него без ночевки на полпути. Обедали мы в кафе, где, к большой радости Эвана и моему удивлению, продавался «Айрн‑Брю» шотландского разлива. В Улан‑Удэ мы приехали уже поздно ночью. Ужасно хотелось спать, но нужно было еще дождаться машины нашей команды. На следующий день мы отправились гулять по городу. После тихой Монголии он показался нам очень оживленным и шумным. Из громкоговорителей лилась музыка, виднелись рекламные объявления; пыльные площади были полны людей, потягивающих темное пиво из пластиковых стаканов, которое разливалось прямо из бочек. По улицам ездили трамваи, троллейбусы, там же стояли лотки с дешевыми солнечными очками. В центре города имелась парадная площадь, наследие советских времен, окруженная правительственными зданиями и украшенная, как нам сказали, самым большим в России бюстом Ленина.

«Надо разделить следующий этап пути на маленькие отрезки, – сказал Эван, когда мы гуляли по городу. – У меня в голове пока не укладывается, что отсюда нам надо доехать до Магадана». Мы стояли перед выбором. Дороги от Читы до Тынды (а это 1000 км на север), по словам тех, с кем мы говорили, практически не существовало, там был только старый гравийный проселок, недавно подновленный свежим гравием – это только первый слой нормальной дороги, и еще маленький отрезок старого асфальта. На карте его выделили пунктирной линией, которой обозначают строящиеся дороги. Но мы ничего не знали о стадии строительства. Можно было рискнуть и поехать по ней или сесть на поезд, как делали все остальные мотоциклисты‑путешественники, когда‑либо проезжавшие по этим краям.

«Идея с поездом мне кажется неправильной, – сказал Эван. – Разве можно потом будет говорить, что мы проехали на мотоциклах вокруг света, если 1000 км пути сидели в поезде?»

«А еще хуже будет, если мы поедем на поезде, а потом из окна увидим прекрасный асфальт параллельно железной дороге, – ответил я. – Очень обидно может получиться».

«Ну, правил тут нет, – сказал Эван. – Решение только за нами. Но я не хочу потом всю жизнь жалеть, что мы выбрали поезд. И в то же время, не хочу тащиться из Читы в Тынду восемь недель из‑за отсутствия там нормальной дороги».

Дэвид был настроен еще более пессимистично. «Нам тут все говорят, что ехать дальше самим безумие, – сказал он. – Говорят, дорог там вообще не стало, а реки разлились, потому что зима выдалась очень тяжелая, и что мы оттуда потом не выберемся».

У Дэвида была еще куча своих проблем. Например, с покупкой второй машины взамен разбитого «Зверя». У его Mitsubishi Shogun имелся шноркель, с которым он мог проехать по воде глубиной три с половиной фута, но в Сибири нам, по всей видимости, придется пересекать реки на глубине шесть с половиной футов. Потом Дэвид искал новую машину, мы размышляли о будущем, а Клаудио побрился наголо – это его экстремальное представление об идеальной стрижке. Тем временем Эван познакомился с шаманом, и тот предложил организовать нам встречу с шаманской жрицей, которая наколдует благополучный остаток путешествия. На следующий день мы оставили остальных в Улан‑Удэ и поехали на озеро Байкал, древнейшее пресноводное озеро на планете. Ему больше двадцати миллионов лет, и в нем находится пятая часть мировых запасов пресной воды – второго такого водоема, большего по размеру, в мире не существует. По пути мы проезжали мимо красивых поселений с деревянными домиками, огромных стад коров, пасущихся вдоль дороги и возвращающихся домой только вечером. Мы были полны ожиданий – нам рассказывали, что это одно из самых живописных озер на планете.

Но нас ждало страшное разочарование. Мы были в дельте реки, впадающей в это озеро. Само озеро оказалось плоским, болотистым и совершенно неинтересным – ни намека на обещанную красоту с горами по берегам. Потом появилась шаманка с переводчиком, назвавшимся репортером по части новостей с местного телевидения. Такого мы не ожидали. Шаманская жрица – приземистая и толстая темноволосая женщина с кислым выражением лица – казалась вечно недовольной. Под ее хмурым взглядом мы построили маленький алтарь – сооружение из палок – и развели костер на этом заиленном байкальском берегу. Потом начался обряд. Били барабаны, звучали заклинания и сжигались прутики, и это великолепие постоянно прерывалось беспричинными наездами на нас со стороны шаманши. В конце концов, мне все это дико надоело, я извинился и ушел под предлогом того, что замерз и хочу надеть свитер. Если бы я там остался еще на минуту, то не сдержался бы и оторвал ее шаманскую (или не очень) голову.

Ночь мы провели в брошенной хижине на берегу, потом поехали дальше, в Читу. Во время остановки на обед мы переговорили с водителем грузовика, который посоветовал ехать поездом от Читы до Тынды. Еще он сказал, что Дорогу Костей мы сможем проехать за шесть дней.

Потом на заправке мы познакомились с парой, ехавшей из Владивостока в Москву. Они рассказали, что очень большая часть дороги от Читы до Тынды находится в жутком состоянии. Мы знали, что с гравием справимся – в Монголии бывало и похуже – но ведь до самого Магадана у нас не появится возможности подремонтировать мотоциклы. Речь шла не столько о времени, сколько о риске повредить шины, проехав 1000 км по гравию или чему‑нибудь еще более экстремальному.

«Это, конечно, не Транссибирская магистраль, – сказал Эван, – но раз уж мы в Сибири, то, наверное, нельзя упускать возможность проехать какую‑то часть пути на поезде. Так все мотопутешественники до нас делали».

«Для этого должна быть веская причина», – сказал я.

«Причина есть, я сейчас не вижу другого выхода и уже не могу дождаться поезда, – сказал Эван. – Здорово же: целый день на поезде – лежишь себе, ноги кверху».

На том и порешили. Если сможем поехать на поезде, так и сделаем. Иначе придется ехать по гравию, а этого нам совсем не хотелось, особенно после более поздних событий того дня. Мы уже несколько часов ехали по жаре и изо всех сил боролись со сном. Вдали показалась заправочная станция, где, мне показалось, хорошо бы было остановиться и попить кофе или воды. Только я замедлился и сделал правый поворот, как за спиной вдруг раздался жуткий грохот. Я оглянулся и увидел, что Эван пытается остановиться, а Клаудио лежит на дороге. Его мотоцикл валяется рядом на боку, а сам он весь измазан гудроном, который в такую жару на дороге плавится.

«Что, черт возьми, произошло?» – прокричал Эван. Как и я, он изо всех сил боролся со сном. Перед глазами все расплывалось, и он тоже кричал в шлем, чтобы не дать себе заснуть.

«С тобой все нормально? Ты цел? – спросил Эван у Клаудио. – Что случилось?»

«Я заснул», – сказал Клаудио.

Это был очень ценный урок. Мы все еще не могли прийти в себя после перегона через Монголию. Пожалуй, поезд – это безопаснее, чем шестьсот миль по пыльной гравийной трассе. Мы поехали дальше и вечером остановились на красивом поле рядом с тихой речкой, по берегам которой росли сосны. Мы поставили палатки, я разделся и полез в реку купаться. «Вода примерно такая вот холодная», – сказал я, разведя пальцы дюйма на два. «По сравнению с той алтайской речкой, где вода была вот такая», – добавил я, показав пальцами промежуток где‑то на полдюйма.

К полудню следующего дня, проехав 320 км по сосновым лесам, мы оказались перед впечатляющим фасадом главного читинского вокзала, выполненного в стиле модерн. Когда Эван и Клаудио отправились на поиски билетов, я остался ждать снаружи в обществе алкашей и наркоманов. Они забросали меня вопросами на русском.

«Сколько литров?»

«Какая максимальная скорость?»

«Сколько вы сказали литров?»

«Какая вы сказали максимальная скорость?»

«Какой объем у двигателя?»

«Сколько литров?»

«Он, правда, так быстро ездит?»

«А вы откуда?»

«А куда едете?»

«Что вы здесь делаете?»

Пытаясь объяснить, что не знаю русского и не могу ответить на их вопросы, я заметил молодого парня, который старался привлечь мое внимание. Он был высокий, молодой, с модной стрижкой и красивой подружкой. «Что вы здесь делаете? – спросил он. – Я учу английский в колледже».

«Парень, как хорошо, что ты мне встретился, – сказал я. – Потом поговорим, а сейчас пойди в кассу, увидишь там двух парней – один лысый, а другой в футболке и штанах, как у меня, они там пытаются билеты купить. Помоги им, будь другом».

И он пошел, на целую вечность оставив меня с этими алкашами.

ЭВАН: Мы с Клаудио стояли в очереди в главном зале вокзала и ломали голову, как будем спрашивать о доставке на поезде трех мотоциклов до Тынды. И тут подошел этот парень и похлопал меня по плечу. «Вы Эван? – спросил он. – Ваш друг сказал, что вам нужен переводчик».

Парень оказался что надо. Нет ничего хуже российской бюрократии, а железные дороги – натуральная вершина русского официоза. Нас прогнали из пассажирских касс в товарные, потом в грузовое отделение, потом к начальнику станции и потом по всей цепочке еще раз, и парень все это время терпеливо переводил и объяснял, что нужно сделать дальше. В каждой конторе говорили одно и то же: «Niet». «Нельзя», – говорили нам. Мотоциклы слишком тяжелые, в них бензин, до Тынды поездов нет, есть один пассажирский, но мотоциклы придется отправлять на другом поезде через Сковородино, где их перегрузят еще на другой поезд, и так далее. Никто не хотел нам помочь.

К концу дня мы отчаялись и совсем уж было решились ехать до Тынды своим ходом по гравию. Выходим с таким решением из очередной конторы, и вдруг подходит один из работников грузового двора. «Скажу вам кое‑что, но это пока только разговор, – сказал он. – До Тынды доехать можно, но вам придется ехать вместе с мотоциклами в товарном вагоне. Приходите завтра, я все улажу».

Ночью мы отлично выспались и рано утром явились на станцию. Сначала нам сказали, что сделка сорвалась, потом, вроде, снова все наладилось, но только при условии, если мы заплатим грузчикам вперед, а мотоциклы погрузим на поезд незаметно. Все это выглядело ужасно сомнительно, и я опять начал думать о 1000‑километровой поездочке по гравию. Но потом ситуация поменялось – появился вчерашний грузчик. Все стали шептаться. Мы услышали слово «nichevo» – «без проблем» по‑русски – несколько раз, потом переводчик сказал: «Это обойдется вам в шесть тысяч рублей». На этой стадии мы уже были готовы на все. К тому же, 220 долларов за перевозку трех мотоциклов и нас троих, когда до места назначения сутки пути – совсем недорого. «Ждите здесь, пока мы вас не позовем, – сказал тот грузчик, – быстро закатывайте мотоциклы в вагон, чтобы никто не увидел».

Мы ждали час, потом еще час. В 10.30 поезд не уехал, в 11.30 тоже. К полудню мы начали терять надежду. И тут снова появился наш грузчик. «Пойдемте, – позвал он. – Только тихо, не шумите и постарайтесь не привлекать к себе внимания». Трудновато, конечно, было трем BMW с тремя мотоциклистами в ярких дорожных костюмах пробраться по главной платформе к хвосту поезда незамеченными, но мы справились – нас никто не остановил. У товарного вагона, пол которого был метрах в десяти от платформы, нас уже ждали шесть железнодорожных рабочих. В мгновение ока они погрузили мотоциклы на железную тележку, подкатили ее ближе к вагону, потом похватали мотоциклы и погрузили их в вагон.

«Порядок, – прокричал один из рабочих, когда мы тоже туда забрались. – Деньги давайте». Эван передал ему толстую пачку российских рублей. Дверь вагона с грохотом захлопнулась. Мы оказались в кромешной тьме.

Date: 2015-07-22; view: 285; Нарушение авторских прав