Глава 20

Он просит меня прикурить, когда я пробегаю мимо в парке Осаки, в тени знаменитого замка. Огонька у меня не находится, но, поймав мой взгляд, он зовет меня присесть. Вид у него безобидный, да и пробежка моя почти окончена, поэтому я соглашаюсь.

На вид ему лет 45. Похож на бизнесмена, причем весьма успешного. Идеально пошитый костюм, явно дорогой, с легким блеском. Должно быть, он замечает, что я одобрительно его разглядываю, и заговаривает со мной, как со старым другом.

«Это случилось почти четыре года назад, – говорит он. – В офис пришли люди и сделали объявление. От стыда мы не могли даже поднять головы и посмотреть друг другу в глаза. – Он замолкает. – Они сказали, что это не наша вина… экономический кризис… плохой экспортный год… и все равно…»

Кто‑то дает ему прикурить. Я не смотрю ему в лицо и делаю вид, что любуюсь замком. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: передо мной человек, который хочет выговориться.

«Я потерял все сбережения и дом. Жену с детьми отослал к родителям. Мы все считали, что это временно. Несколько раз я ездил их навестить, но мне было слишком больно и слишком стыдно. Теперь мы не видимся: так легче для всех. То же самое получилось с друзьями. Хуже всего, что внешне я по‑прежнему выглядел, как они, – это словно напоминало им о том, что с ними такое тоже может случиться. Как‑то раз я вышел из дома с портфелем, в лучшей одежде, как на работу. И больше уже не возвращался».

Он теребит подкладку костюма. Ткань уже порядком обтрепалась.

«Я научился штопать,‑ бормочет он. Точно читая мои мысли, и распахивает пиджак: прореха в подкладке залатана крошечными и донельзя аккуратными стежками. – На ночь костюм приходится снимать, чтобы не помялся во сне».

Он хрипло смеется, но в голосе нет ни капли веселья.

«Как‑то ночью я чуть не замерз до смерти. То была моя первая зима – январь выдался очень холодный. Я откладываю деньги, чтобы носить костюм в химчистку раз в 3 месяца. Пока его чистят, мне целую ночь и день приходится прятаться. А чтобы он не потерял вид, подвешиваю его над решеткой в метро – оттуда пар идет».

Он обратился ко мне по‑английски, но постепенно перешел на японский. Некоторые слова я понимаю, некоторые нет, но по выражению его лица ясно, что он имеет в виду.

«Бывает, я покупаю дешевый билет и езжу на метро туда‑сюда. Меня никто не трогает, ведь я похож на бизнесмена. Но ездить нужно всегда в час пик, когда много народу и неудобно. Я никогда не сажусь. А бывает, на меня заглядываются девушки. – Он улыбается. – Жизнь не так уж плоха».

Когда он шагает в толпе, его никто не замечает. Эти поездки в метро как ни странно, заставляют его чувствовать свою связь с миром. А увидев грязного бомжа в помятой одежде, распластавшегося земле, он реагирует так же, как и любой добропорядочный гражданин: «Я никогда не окажусь на его месте».

Он докуривает до фильтра. Курение – дорогая привычка, и большинство бездомных подбирают брошенные, наполовину выкуренные сигареты, но он так делать ни за что не будет.

«Я слишком много пью, – удрученно замечает он. – Дурная привычка из прошлой жизни. Когда я пью, то вспоминаю бары, куда мы ходили после работы – друзья, мама‑сан, клубы дыма, шум, тепло. Там всегда было тепло. Тогда я этого не замечал, но теперь…»

Несмотря на приличную одежду, он не может найти работу. Он ничего больше не умеет. Продавцом его не берут – говорят, что им нужны молодые женщины, а он слишком образован, чтобы торговать за прилавком. Его костюм отпугивает людей, как и грязные лохмотья. А ведь у него есть расходы – раз в неделю нужно стричься. Его старый парикмахер не подозревает, что его клиент бомж, хотя прошло уже несколько лет. А экс‑бизнесмен ни разу не попросил скидку и всегда платит наличными.

Огонек был всего лишь предлогом. Впрочем, я – эпизодический актер в его пьесе, участник всего одной сцены. А сюжет у нее такой; успешный бизнесмен прогуливается в обеденный перерыв. Только вот на работу ему возвращаться не надо. Но костюм – это вовсе не декорация; это его достоинство, его лицо.

Он все время теребит подкладку в одном и том же месте. Прореха растет.

«Наступит день, – произносит он, продолжая тормошить пиджак, – когда этот костюм совсем износится. И тогда все будет кончено».

В ту ночь мне снятся стервятники с бесплотными телами, рыскающие по сточным канавам и переулкам, пока люди безмятежно спят. Выясняется, что Осака известна не только как маркетинговая столица, но и как город бездомных, которых здесь больше, чем в любом другом японском мегаполисе. Большинство – бывшие разнорабочие, мигрировавшие в город в 1980‑е годы, в период строительного бума. После первого же экономического кризиса рынок недвижимости рухнул, прошли сокращения, работу удалось сохранить лишь здоровым и молодым. Среднестатистический бездомный – мужчина старше 40. В обществе, где все регулируется жестокими правилами, работы для таких людей просто нет. Обычно бездомные обрезают все связи с семьей – им попросту стыдно показывать, в кого они превратились. Они спят на тротуарах и под мостами, а по утрам аккуратно сворачивают футоны и стряхивают мусор с безупречно чистых татами. Большинство зарабатывает на жизнь сбором мусора – 8 часов тяжелого труда приносят около 10 долларов в день. Я часто вижу их в супермаркетах: они толкают тележки, нагруженные картонными коробками, а по пятам бегут грязные собаки. Бездомные из парка Осаки натягивают между деревьями голубые навесы, фиксируют брезент старыми аккумуляторами и подметают листья вокруг своих чистеньких «домиков». В Японии их не считают за людей. Они как неприкасаемые в феодальные времена – даже не участвуют в переписи населения. Для среднестатистического японца этих людей просто не существует. Как ни странно, среднестатистическому японцу бездомные отплачивают тем же: полным равнодушием. Поэтому к ним очень сложно подобраться.

Наконец, исчерпав все свои ресурсы, я обращаюсь к Морита‑сан.

«Познакомиться с бездомным сборщиком мусора?»

Обычно мои просьбы не способны ее удивить, но на этот раз она в шоке. «Даже не знаю», – настораживается она, но уже через минуту придумывает план и звонит местному шефу полиции. Тот рассказывает о благотворительной компании, которая раз в неделю готовит обеды для бездомных. Морита‑сан упрашивает шефа познакомить меня с этими людьми. И вот в дождливое утро вторника я сажусь в вагон метро и еду в парк Камагасаки кормить тысячу голодных.

Работа уже кипит: организаторы таскают ведра с овощами и перепелиными яйцами, пожертвованными местными рынками. Вся еда, разумеется, просроченная. Мы поджигаем несколько костров, ставим на них большие металлические котлы и начинаем готовить. В ход идет каждый кусочек. Упавшее на землю яйцо аккуратно моют и отправляют в котел. Эти люди знают, что такое голод – ведь все они тоже бездомные.

В углах парка кучкуются группки неряшливо одетых мужчин и женщин. Сама собой формируется очередь длиной примерно в 3 квартала. Кое‑кто достает зонтик, но большинство стоит и терпеливо мокнет под дождем. Получив свой рисовый шарик, бездомные по очереди макают его в оба соуса и быстро отходят в сторону. Усевшись на грязные доски, они смакуют обед, откусывая по‑птичьи маленькие кусочки. Внешний вид блюда никого не интересует: главное – питательная ценность. Доевшие шарик тут же встают в конец очереди за добавкой.

Основное блюдо – щедрая порция риса и рагу из овощей и перепелиных яиц. Я наполняю тарелку за тарелкой, глядя в безропотные, отчаявшиеся лица. Почти все говорят «спасибо». Кое‑кто даже кланяется. Еда кончается, когда в очереди стоит около 50 человек Они спокойно расходятся в стороны, хоть и прождали несколько часов под дождем. Закончив обед, все встают в новую очередь, на этот раз чтобы помыть миску и палочки и аккуратно убрать их в пластиковые контейнеры. Несколько человек помогают нам прибраться. Среди них – пожилой мужчина по имени Нисида‑сан.

Он родился в 1937 году. Закончив 2 класса средней школы, он вынужден был пойти работать. Его приняли на знаменитый завод, где изготавливали динамит для угольных шахт. Он стал профсоюзным активистом, бунтовщиком, и в 23 года организовал забастовку. Когда бастующих разогнали, он понял, что попал в беду, уволился и переехал в Осаку. Затем он 2 года работал на подъемном кране, грузил в доках списанные американские автомобили. Потом его повысили, и он 15 лет проработал на погрузке холодильного оборудования.

«То были лучшие годы моей жизни, – вспоминает Нисида‑сан, улыбается и качает головой. – Были и деньги, и хорошие друзья, и вдоволь саке, и чистая сухая постель… Саке и хорошая песня. Что может быть лучше».

Потом идиллия кончилась. Нисида‑сан перевалило за 40, он уже не мог конкурировать с молодыми и здоровыми. Место, где он работал, контролировалось якудза, и он не получил ни выходного пособия, ни пенсии. А без домашнего адреса не получишь пособие по безработице. Поэтому Нисида‑сан живет на улице, встает в 5 утра и рыщет в чужом мусоре, разыскивая алюминиевые банки.

Я прошу разрешения пойти вместе с ним. Он соглашается без колебаний.

По пути домой захожу поблагодарить Морита‑сан. Говорю, что мы с Нисида‑сан завтра идем собирать банки. Морита‑сан предлагает найти мне переводчика и сопровождающего – ей кажется, что в такую рань на улицах небезопасно. Я тронута ее заботой.

С моим переводчиком Асао мы встречаемся на станции метро. Я согласилась приютить его на ночь. Асао 32 года, а он все еще студент. У него черные зубы и привычка выкуривать 4 пачки в день.

Свой путь домой решаю срезать и иду через торговый центр. Асао резко останавливается у винной лавки.

«У тебя есть алкоголь?» – спрашивает он.

Пытаюсь вспомнить. «Кажется, есть пиво».

«Сколько бутылок?»

«Одна».

«Большая?»

«Маленькая».

Он заходит в магазин и хватает с полки бутылку саке. Я предлагаю заплатить. Тогда он берет вторую и 6 банок пива. «Иначе не засну», – объясняет он.

Я устраиваю его поудобнее в гостиной, убедительно прошу не курить в доме и решаю немножко посидеть рядом для приличия. Асао открывает окна, включает телевизор и обогреватель на полную мощность.

Сам Асао называет себя марксистом, но при этом говорит, что больше всего в жизни хочет заработать побольше денег. Я спрашиваю, в чем выражаются его марксистские увлечения, и он бормочет что‑то про студенческие демонстрации, а потом быстро меняет тему. Его цель – устроить студенческую революцию, как в Америке 1960‑х, только главное при этом не попасть в переделку.

«А пока вот изучаю акупунктуру по вечерам», – возвращается на землю Асао.

Получив лицензию, он должен будет отработать 2 года, а после этого уедет в Никарагуа и присоединится к армии запатистов*. А еще он хочет выучить много языков и иметь собственный кабинет, где смогут бегать его дети, пока он лечит благодарных пациентов. Жену он хочет любящую, но независимую. После свадьбы и рождения детей она должна продолжать работать. Тогда у них всегда будет доход.

____________________

* В истории Мексики движение за национальное освобождение; в наши дни является чем‑то вроде антиглобалистской организации, выступающей заодно против бедности.

____________________

«А кто будет смотреть за детьми?» – спрашиваю я.

«Она, – раздраженно отвечает он. – Поэтому я и говорю, что мне нужна любящая жена».

А еще Асао хочет, чтобы она была активисткой, и при этом показывает на меня. «Такой, как ты», – заявляет он.

По странному совпадению меньше недели назад он расстался с девушкой.

«Что случилось?» – не могу сдержаться я.

«Я не мог заниматься с ней сексом», – отвечает он.

Я резко меняю тему.

Асао жил у своей девушки в качестве гостя, а теперь ему придется переехать в общежитие, делить комнату с 6 другими студентами и платить за это 230 долларов в месяц. Ему это совсем не нравится.

Я спускаюсь на кухню и готовлю Асао ужин. Потом сижу и смотрю, как он ест. В жизни не видела, чтобы человек так хлюпал. Я не смогла бы так свинячить даже под дулом пистолета. Асао прихлебывает пиво, гладит себя по животу и зажигает сигарету. Оставляю его наедине с телевизором и бутылкой саке.

В предрассветной темноте встречаемся с Нисида‑сан на станции метро. У него есть расписание на истрепанном клочке бумаги, где написано, в каком квартале сегодня выставляют мусор. К рулю велосипеда привязана мягкая игрушечка – медведь панда. На багажнике – грязная желтая сумка с одеждой и прочим скарбом; зонтик и велосипедный насос крепко привязаны к раме. Есть еще шкафчик на вокзале, но чтобы достать или положить вещи, нужно каждый раз платить 4 доллара, поэтому он редко туда ходит. От холода защищают белые перчатки и поношенная серая куртка с меховым капюшоном Нисида‑сан выглядит так, будто только что принял душ, – выдают только заспанные глаза. Ему не терпится поскорее начать.

Мы едва поспеваем за его велосипедом. Он точно знает, в какое время хозяева того или иного дома выносят мусор. В некоторых домах банки на переработку вообще не сдают – и Нисида‑сан просто проносится мимо. Он усердно крутит педали, тормозит без предупреждения и пинает мусорные мешки. Пинать нужно, чтобы услышать, есть ли внутри алюминиевые банки. Проверив мешки на звук, Нисида‑сан наклоняется и проверяет на ощупь: алюминий мягко хрустит в руках. Если внутри больше одной или двух банок, он слезает с велосипеда, развязывает мешок, достает банки, аккуратно завязывает узел, чтобы мусор, не дай бог, не просыпался, и едет дальше. К моему удивлению, алюминиевых банок очень мало. Кажется, японцы действительно больше любят чай – зеленый или ячменный – и спортивный напиток с малоаппетитным названием «Pocari Sweat» (* Пот (англ.)). «Соса‑Сolа» и «Рерsi» здесь не жалуют.

Мы кружим по кварталу, следуя известной лишь Нисида‑сан запутанной схеме. Оказывается, по мусору о жителях домов можно очень многое выяснить: у кого была вечеринка, кто много пьет, что люди выбрасывают и отправляют в переработку. Нисида‑сан знает, кто из местных выгуливает собаку перед завтраком, кто недавно поссорился, чьи дети тайком курят и по ночам убегают из дома. Он первым замечает, что кто‑то из соседей купил машину, и знает, на какую именно электричку спешит вот этот служащий. Пусть бездомных держат за невидимок, но сами они не слепы.

Но и у нас есть глаза. Дважды за свой обход Нисида‑сан останавливается, когда ему кажется, что никто не смотрит, и покупает в автомате стаканчик саке. Два быстрых глотка – и стакана как не бывало. Одна пятая часть дневного дохода. А ведь он еще даже не завтракал.

К 9:30 велосипед уже еле едет под тяжестью банок. По обе стороны багажника и руля привязаны черные и желтые пакеты. Наконец Нисида‑сан замедляет ход. Теперь можно спокойно поговорить.

Оказывается, в Кюсю у него есть сестра и брат. Брат был плотником, он на 6 лет старше Нисида и сейчас уже, наверное, на пенсии. Сестра замужем за служащим. Они не виделись почти 20 лет. Сам Нисида‑сан не был женат, детей у него нет.

«А если бы вы встретили женщину и полюбили ее, женились бы?»

Он качает головой. «У меня нет средств, чтобы обеспечить семью. Да и работа нестабильная». Нисида‑сан смотрит на меня.

«По части брака мы с вами схожи, – без малейшей злобы замечает он. – И у вас, и у меня шансов маловато».

«А если бы у вас были дети, какое напутствие вы бы дали им в жизни?»

Он отвечает уверенно, не раздумывая. «Гордиться своей работой. Быть честным человеком».

Я решаю задать сложный вопрос. «Если бы вы нашли десять миллионов иен, как бы поступили?»

«Отнес бы в полицию, – тут же отвечает он. – По закону нашедшему полагается двадцать процентов».

«Ну а допустим, вы бы выиграли в лотерею?»

Он задумывается. Кажется, над этим он вообще не размышлял. Отвечает, что снимет хорошую квартиру на 1‑2 месяца Или поедет на курорт с горячими источниками полечить больные суставы.

Кажется, он вполне доволен своим местом в жизни. Мог бы, конечно, зарабатывать побольше, если бы по вечерам собирал еще картон, но предпочитает отдыхать. Ему больше ничего не нужно разве что саке.

Добираемся до центра приема тары. Нисида‑сан взвешивает утренний улов и тоскливо смотрит на весы.

Получив наконец деньги – 8 долларов 50 центов, он приглашает нас в свое любимое местечко. Я отчасти ожидаю, что это окажется бар, но, к моему удивлению, мы идем в публичную библиотеку. Нисида направляется сразу к стойке с журналами, берет потрепанный экземпляр научно‑популярного журнала и усаживается в кресло. В зале тепло и тихо; весь вечер в его распоряжении.

Невольно вспоминаются толпы несчастных служащих, которые спешат на электричку в 7 утра и возвращаются домой лишь за полночь. Нисида‑сан далеко до их материального благополучия, зато у него есть нечто иное, имеющее куда большую ценность: время. Время поразмышлять, выспаться, почитать книгу.

В тот же вечер приходит письмо от Асао. Я пишу ответ. После полуночи звонит телефон. Асао пьян.

«Мне нечего тебе сказать, но я все равно звоню. Я по тебе скучаю. Я хочу тебя».

Я не хочу Асао. Ни капельки. Я хочу спать. Мы оба встали в 4 утра. Он снова затягивает волынку: я по тебе скучаю… В перерывах между признаниями раздаются громкие прихлебывания из бутылки.

«Я хочу опять тебя увидеть. Не только для секса, чисто по‑дружески».

«Ну, спасибо».

Вот он, мой первый поклонник больше чем за год. Неудивительно, что Гэндзи побледнел, когда я в шутку попросила найти мне мужа.

«Давай поужинаем вместе».

Я отклоняю приглашение, ссылаясь на занятость Асао начинает ныть, что у меня нет на него времени. «Тебе нужен такой активист, как я…»

Бинго.

«Я пьян».

Еще раз в яблочко.

Но отдаться от Асао оказывается не так уж просто. Он снова звонит через час, потом 3 раза в 2 часа ночи и дважды в 2:30. Наконец, я честно признаюсь, что скорее пойду на свидание с Нисида‑сан. Выключаю телефон и ложусь спать.

Date: 2015-07-22; view: 301; Нарушение авторских прав