ГЛАВА 19. Провинциальная Фудзисава так и не стала мне родной, а вот в Осаке я потихоньку обживаюсь

Провинциальная Фудзисава так и не стала мне родной, а вот в Осаке я потихоньку обживаюсь. Наш квартал живет в собственном ритме, и мне удалось постепенно под него подладиться, хотя, может, я просто стала более восприимчивой? Дважды в неделю, в 6 утра, приходит мусорщик. Из его громкоговорителя доносится веселая зазывная песенка. В нескольких футах от моего окна спешат на работу и по делам жители нашего переулочка – кто с портфелем, кто с пакетами, а одна женщина – со скрипучей коляской и никогда не умолкающими близняшками. Соседи слева отвечают на сотовые, и я уже различаю разные звонки.

Вечером окрестности наполняются звуками, которые остаются неизменными вот уже несколько веков. После захода солнца появляется торговец сладким картофелем. Его скрипучая тележка‑жаровня издает одинокий совиный свист, приглашая отведать исияки‑имо – сладкий картофель, печенный на горячих углях. Добровольный пожарный патруль – хиоси‑ги – не отличается такой пунктуальностью: перед тем как выйти на промерзшие улицы, патрульные обычно согреваются в местном баре. Ходят по переулкам и аллеям, выкрикивая «Хи‑но‑ё‑дзин!» («Берегитесь пожара!»), тем самым напоминая жителям, чтобы те выключали керосиновые обогреватели на ночь. Лучи их фонариков скользят по стенам моей спальни; я жду, пока они пройдут, и снова засыпаю.

Потом приходит торговец лапшой. Он появляется примерно в половине первого ночи; ржавый мегафон играет старинную мелодию. Я вылезаю из кровати, надеваю куртку и ищу его тележку на полуночных улицах. Торговец готовит лапшу, подбрасывая ее в сите и затем опуская в миску дымящегося ароматного бульона. Немного яйца, рыбные фрикадельки, нарезанный зеленый лук – и блюдо готово. Я бегу домой, забираюсь под одеяло и ем в темноте. В желудке образуется приятное тепло, и я сворачиваюсь калачиком, кладу руки на живот и засыпаю безмятежным сном.

Лабиринты узких переулков, запутанные, как клубок спагетти, с овощными лавочками на каждом углу – вот какое впечатление производит Осака на первый взгляд. Но на самом деле это очень современный город, второй по величине в Японии. Осаку называют маркетинговой столицей: здесь тестируется большинство новых товаров. У жителей Осаки репутация самых капризных потребителей в мире, и если товар понравится им, то можно точно рассчитывать на успех. На запруженных улицах и в бесконечных моллах можно купить все что угодно. Местные жители ничуть не стесняются своей прагматичной репутации и вместо приветствия часто спрашивают. «Успел сегодня заработать?» Осака – город бизнесменов.

Каждый будний день огромная движущаяся волна мужчин и женщин с портфелями выплескивается на улицы жилых кварталов, водопадом стекает по ступеням станций метро и распадается на тонкие ручейки, текущие каждый к своему поезду. Я пристраиваюсь в хвост. Мы шагаем к краю платформы и с великим трудом набиваемся в переполненный поезд. Я оказываюсь в тесном кольце совершенно незнакомых людей. Меня до сих пор поражает, как это японцы, у которых вообще не приняты публичные прикосновения, умудряются пережить это ежедневное вторжение в личное пространство.

Но даже в переполненном вагоне этикет – это все. Специально для этого случая был разработан уникальный кодекс поведения, призванный поддерживать гармонию. Нельзя смотреть другим пассажирам в глаза. Нужно вообще делать вид, будто их не существует: даже если кто‑то чихнул, не вздумайте сказать «Будьте здоровы». Японцы игнорируют любое поведение, которое потенциально может вовлечь их в разговор, – будь то дружелюбная улыбка или пьяная развязность. Они стараются не привлекать к себе внимания, по возможности вокруг себя создают некое пространство, но если физический контакт неизбежен, не нужно воспринимать это как личное оскорбление. Спать нужно красиво: не храпеть, не пускать слюни, не сползать на пол.

Как правило, японцы в поезде впадают в некое медитативное состояние – настоящее искусство передвижения на метро в стиле дзен. На лицах появляется застывшее выражение, как у дряхлых стариков, оставшихся дома в одиночестве, или у моделей, позирующих нагишом. Они не выглядят несчастными или недовольными: на лицах написано лишь спокойное достоинство. Они погружаются в некое место внутри себя, которое находится в тысяче миль отсюда. Я изо всех сил стараюсь пробиться сквозь толпу, а они, кажется, ее даже не замечают.

На нужной станции срабатывает внутренний будильник, и пассажиры выходят из транса. Их выдавливают из поезда, как зубную пасту из тюбика. В следующие несколько секунд они разбегаются по многочисленным сверкающим небоскребам, выстроившимся вдоль центральных бульваров Осаки.

В Фудзисаве мы с Гэндзи подолгу говорили о том, что происходит внутри этих небоскребов. Благодаря ему я узнала о нескончаемом рабочем дне, корпоративной иерархии, о том, что столы в комнате всегда стоят лицом друг к другу, чтобы служащие видели, кто чем занимается. Но лишь услышав о протоколе обмена визитными карточками, я по‑настоящему поняла, как ужасно запутана жизнь японского бизнесмена.

Визитная карточка содержит единственную, но жизненно необходимую информацию о положении человека в социальной иерархии. Взглянув на визитку, можно узнать о роде деятельности компании и той ступени, которую занимает служащий на корпоративной лестнице. Визитная карточка определяет ваше место за переговорным столом и в лифте, ту разновидность японского, которую необходимо использовать при общении с другими бизнесменами. Если у человека нет визитки, он просто не существует.

Процедура обмена визитными карточками таит в себе множество опасностей. Первым карточку протягивает тот, чей ранг ниже. Так как я женщина молодая, да еще иностранка и не связана ни с одной солидной корпорацией, я почти всегда оказываюсь ниже своих собеседников. Карточку держат обеими руками, повернув вверх той стороной, где надпись по‑японски (с оборотной стороны – по‑английски), и так, чтобы символы не располагались вверх ногами. Затем следует долгий и глубокий поклон, после чего нужно повторить свое имя.

Чужую карточку нужно принять с еще более низким и долгим поклоном. Обычно я не могу прочесть ни строчки, но все равно притворяюсь, что пристально изучаю иероглифы. Иногда представляю, что передо мной абстрактное искусство, и пытаюсь разглядеть в картинках очертания женщины. Затем следует ритуальное приветствие, я достаю сделанную на заказ визитницу и аккуратно убираю карточку, как будто та действительно является произведением искусства. Черкать что‑то на визитке ни в коем случае нельзя (по крайней мере при посторонних). Изуродовать чью‑то визитку ‑непростительный грех. Этот урок я, слава богу, выучила заранее

Не так давно губернатор Нагано встречался с чиновником из префектуры. Чиновник взял карточку губернатора, нарочно сложил ее пополам и положил в карман. Происшествие засняли на камеру. Три дня эта пленка крутилась во всех национальных новостях. В офис губернатора поступило более 8000 звонков, электронных писем и факсов от взбешенных граждан, которые требовали, чтобы чиновника немедленно уволили. Пристыженный чиновник публично извинился и подал в отставку, губернатор заявил, что обсудит ситуацию с главой управления общественными корпорациями и другими чиновниками. В конце концов провинившемуся уволиться не разрешили; была проведена пресс‑конференция, на которой публично продемонстрировано письмо с извинениями. Чиновник признался, что его обращение с визиткой было легкомысленными неуважительным. Он поклялся в дальнейшем выполнять свои обязанности с особым рвением, «как после нового назначения».

Раз уж я взялась снимать документальный фильм, надо испытать на себе, каково это – быть служащим японской корпорации И вот я хорошенько высыпаюсь, беру камеры и сажусь в скоростную электричку. Мой путь лежит в Синдзюку – престижный район Токио, известный своими ночными клубами. Сегодня мне предстоит снимать уникальное событие – последний поезд отправляющийся со станции метро.

Синдзюку – самая людная станция во всей Японии. Каждое утро ее платформы наводняют более сотни тысяч людей. Они снуют по подземным переходам, подобно армии термитов, а выплеснувшись на улицы, растворяются в городской толпе. В полночь те же толпы все еще пьют и веселятся в барах, но в какой‑то момент все они одновременно смотрят на часы и понимают, что последний поезд вот‑вот уйдет. Такси до пригорода обходится в 200 долларов – для большинства жителей токийских окраин это слишком высокая цена за то, чтобы вернуться к своим домашним тапочкам и жесткому футону. Поэтому в 0:30 ночи на станцию Синдзюку врывается взбесившийся табун людей. Посадка в последний поезд напоминает кровавое побоище.

Мне это только на руку. Немного крови в моем фильме не помешает.

Есть только одна проблема: если я сниму, как уезжает последний поезд как сама доберусь до дома? Сверяюсь с картой: пешком будет далековато, но в принципе можно дойти до соседней станции Токио. Или еще лучше – поймать такси и до утра просидеть в библиотеке пресс‑клуба, листая старые издания «Atlantic Monthly» и «Реорlе».

Незадолго до полуночи приезжаю на станцию Синдзюку. Обегаю все платформы, пока не нахожу ту, на которой яблоку негде упасть. В сторонке стоит высокий длинноволосый парень европейской наружности: оказывается, этот австралиец прожил в Японии 9 лет. Он показывает место, где лучше ждать поезда, и рассказывает жуткие истории о том, какая давка начнется потом. По его словам, все служащие станции выстроятся вдоль вагонов и будут силой заталкивать людскую массу в двери. Мне не терпится на это посмотреть.

«Знаешь, почему последний поезд уходит в час?» – спрашивает он.

Я, конечно, не знаю.

«В Токио влиятельная таксистская мафия. По идее, правительство могло бы пускать по поезду в час в течение ночи, как в Нью‑Йорке, но Ассоциация таксистов щедро платит политикам, и те принимают указы и закрывают метро на ночь».

Приближается поезд. Люди ломятся вперед. Мой австралиец активно пробивает себе дорогу, как сперматозоид, плывущий к яйцеклетке. Я полностью поддаюсь во власть броуновского движения. Мой друг уже в вагоне, меня отталкивают в сторону. Выживает сильнейший.

Снимаю еще несколько поездов в ожидании главного. Табло на соседней платформе показывает, что скоро отходит состав до станции Токио. Я даже подхожу поближе; чтобы удостовериться. У меня уже есть хороший сюжет. Может, просто сесть на поезд и не беспокоиться насчет такси? Но нет – я просто обязана увидеть, что это за пресловутый последний поезд. Это же будет незабываемое зрелище?

Люди постепенно стекаются на платформу. Смотрю на часы и все жду, когда же появятся обезумевшие толпы, но тут подъезжает последний поезд – почти пустой – и все неспешно заходят в вагоны, где полно свободных мест. Двери закрываются. Поезд уезжает. Я остаюсь одна.

Я как ребенок, которого все лето обещали сводить на клоунов, а потом цирк взял и уехал.

Выхожу на улицу. У дверей станции табличка «Стоянка такси». Рядом с табличкой очередь примерно в сотню человек и ни одного такси. Первым стоит парень с букетом цветов. Отправляюсь в самый хвост. За мной пристраиваются 2 пьяных бизнесмена. Холод стоит жуткий, а у меня с собой всего лишь тонкая куртка в набитом до краев рюкзаке. Стоит перестать двигаться, и пот примерзает к лицу. Я устала, умираю от скуки и готова отдать 2 здоровых зуба за любую, хоть самую дрянную книжку.

Проходит час. На циферблате 1:30 ночи. Я смотрю в начало очереди и вижу все того же мужика с букетом. Мне казалось, что очередь потихоньку движется вперед но теперь я понимаю, что это вновь пришедшие налегали сзади. Вокруг все или слишком пьяные, или слишком усталые, или же попросту смирившиеся с ожиданием. Я решаю идти пешком.

Выбравшись со стоянки, достаю карту. Путь предстоит неблизкий – миль 8, а то и 10. Помню, Роберто как‑то говорил, что по пятницам всегда ходит в ресторан в Харадзюку и слушает бразильскую музыку. Харадзюку совсем недалеко, а в ресторанах обычно тепло…Да и Роберто приглашал заходить в любое время.

Звоню ему на сотовый. Голосовая почта. Я в тупике – идти в ресторан пешком? Он совсем не по пути на станцию Токио. А Роберто, конечно, очень хороший парень, но полагаться на него я бы не стала… Не хочу сказать ничего плохого, но у него даже туалетной бумаги в туалете нет. Может, он вообще дома, а ресторан закрыт. Ломиться в двери посреди ночи бесполезно. Так что пойду‑ка я лучше на станцию Токио. Устану – поймаю такси.

То, что таксисты не любят иностранцев, – общеизвестный факт. Тусовщики из Токио весьма нелестно отзывались на их счет. До сегодняшнего дня я не могла полностью оценить их негодование. Что вообще можно делать в городе после часу ночи? Как вообще можно сидеть 6 часов подряд в дорогом, шумном, прокуренном баре? Если честно, тайком я даже была на стороне таксистов. Гайдзины редко говорят по‑японски, не могут нормально объяснить, куда им ехать, и известны своей несдержанностью. Будь я японским таксистом, наверное, тоже не захотела бы иметь с ними дело.

Но разве могла я знать, что сама окажусь на улицах Токио в 2 часа ночи и буду пытаться остановить одну из недружелюбных желтых машин? Пустые такси с зелеными огоньками начинают появляться примерно через полмили. Я машу рукой. Таксисты проносятся мимо с каменными лицами, точно непоколебимые воины‑самураи. Иду к светофору и пытаю счастья здесь. На перекрестке останавливается машина. Стучу в окно: ни ответа ни привета. Водитель мертвой хваткой вцепился в руль. Как только загорается зеленый, он нажимает на газ, чуть не сбив меня с ног.

Зеленый, желтый и снова красный. Мне удается привлечь внимание другого, таксиста. Тот очень медленно тянется к разблокировке задней двери, дверь открывается… ура! Пока я копаюсь у задней двери, собираясь влезть в такси, загорается зеленый свет. Таксист захлопывает дверь и уезжает.

В третий раз на светофоре останавливаются целых 3 свободных такси. Водители видят, что я сигналю, их зеленые лампочки с надписью «свободно» подмигивают мне, как рождественские огни.

Загорается зеленый, и они продолжают подмигивать уже из‑за поворота. Счастливого Рождества!

Наконец мне надоедает, я прохожу пешком примерно полмили и вижу отель. В холле интересуюсь, не мог бы администратор вызвать для меня такси. Я даже согласна заплатить ему за услугу.

«Никак нет, – отвечает служащий (тоже с непроницаемым, как у самурая, лицом). – Такси‑сервис только для гостей отеля».

«Если бы гость стоял у вас в холле, ему вряд ли понадобилось бы вызывать такси», – замечаю я. Но мои слова никого не интересуют. Приходится идти обратно, на холодную улицу.

3:30 утра. Сказать, что я устала, значит, ничего не сказать. Ноги болят под весом тяжелого рюкзака. Пожелав смерти всем таксистам, решаю идти пешком.

Иду через город по спящим железнодорожным путям, огибая станции. Улицы Токио абсолютно пустынны, если не считать бездомных, которые, как бесплотные тени, вылезают из подворотен на охоту за алюминиевыми банками. Рестораны давно закрыты, но я высматриваю торговый автомат. Они есть почти на каждом углу и чем только не торгуют: сигаретами, фотокамерами, телефонными картами, дисками с поп‑музыкой. Иногда попадается холодная газировка, горячий кофе, пиво, крепкие спиртные напитки, а в некоторых кварталах – порножурналы и ношеное женское белье.

Наконец вижу мигающий знак реклама горячего супа с кукурузой. Открываю крышку и вдруг слышу за спиной какой‑то звук. Там, на куске картона, крепко спит бездомная женщина, скрестив по‑турецки ноги. Она согнулась пополам, голова почти касается асфальта. Сажусь рядом и пью суп. Мне почему‑то нравится смотреть, как она храпит и в такт покачивает головой. Но сидеть на холодном асфальте не слишком‑то приятно, и вскоре я начинаю дрожать. Распрямив затекшие ноги, я проникаюсь уважением к бездомным, придумавшим систему теплоизоляции с помощью картона, и еще большим презрением к таксистам. Бездомной оставляю 120 иен – как раз хватит, чтобы купить банку супа.

Через час натыкаюсь на отель‑капсулу. Женщин они обычно не пускают, но попытка не пытка. Захожу и интересуюсь на всякий случай. К моему удивлению, клерк кивает, берет мои 40 долларов и протягивает ключ. Мы поднимаемся на третий этаж. В отеле‑капсуле есть все, что нужно загулявшему офисному служащему после ночи обильных возлияний или игры в патинко. В киоске в лобби можно купить лапшу быстрого приготовления, пиво, саке и сигареты. Есть чистые белые рубашки и галстуки в ассортименте. На большом экране передают бейсбол, в подвале – целый этаже книгами комиксов. Когда клиент наконец решает, что пора спать, скрипучий лифт отвозит его в постель‑ячейку.

Этажи представляют собой бесконечные коридоры с рядами ячеек. Это похоже на гигантский пчелиный улей, а местами и на морг. Каждая ячейка в 1 м высотой, в 1 м шириной и в 2 м длиной. Отгородиться от мира можно тоненькой опускающейся ширмой. Замков нет, но нужны ли они? Все равно в ячейку поместится только один.

Внутри капсулы – лампа и радиоприемник Есть телевизор, подвешенный в углу, но для просмотра нужно купить специальную карточку по 8 долларов в час. Мне телевизор не нужен. Я выключаю свет и засыпаю, как только голова касается подушки.

Первый поезд со станции Токио отходит ровно в 6 утра. На платформе уже толкутся 2 десятка людей, все в помятой вечерней одежде. Рядом со мной стоит женщина в длинном облегающем платье и туфлях на шпильках с блестками. Все смотрят в одну точку, у всех круги под глазами и серые лица.

Через 4 часа вываливаюсь из вагона в Осаке. Рядом со станцией – стоянка такси. Бизнес идет плохо. Один из водителей смотрит на меня, и я ему киваю. Он открывает заднюю дверь, а я с гордым видом прохожу мимо. Так ему и надо!

Date: 2015-07-22; view: 285; Нарушение авторских прав