ГЛАВА 15. Мой новый дом стоит в старом квартале в центре Осаки, в глубине узкого переулочка

Мой новый дом стоит в старом квартале в центре Осаки, в глубине узкого переулочка. Тонкостенная развалюха вплотную теснится к соседним домам. Обстановку можно охарактеризовать как «спартанский раздрай»: нет ни туалетной бумаги, ни соли; под окном воют кошки, а один из соседей приезжает за полночь на ревущем мотобайке. На первом этаже сгорели две из четырех ламп, а третья только мигает. Стоит зайти в душ, и кончается горячая вода. Но в этих отнюдь не роскошных апартаментах мне живется просто замечательно. Я свалила оборудование на пол, в угол спальни, и мне не нужно за это ни перед кем извиняться. Если я забуду повесить сушиться несчастный коврик для ванной, никто не станет внушать мне, что я совершила смертный грех и навсегда останусь неотесанной деревенщиной. За все время, что я прожила в просторной квартире у Танака, я ни разу не чувствовала себя так хорошо, как здесь.

Наконец‑то я сплю на нормальной кровати, которую не нужно затаскивать в чулан ни свет ни заря, два больших шага – вот и моя спальня. В углу – маленький книжный шкаф и школьная парта. В доме нет ни отопления, ни теплоизоляции, а стены такие тонкие, что сквозь бумагу просачивается солнечный свет. Входная дверь всегда открыта, и когда газовщик приходит проверить счетчик, то просто заходит без стука. На кухне нет ни микроволновки, ни духовки, ни горячей воды. На каждую комнату – по одной розетке и по одной лампочке. В гостиной на втором этаже есть балкон, где едва помещается стиральная машинка и сушка для белья. Зимой машинка замерзает и работает только в солнечные дни, когда как следует оттает. До соседского балкона легко дотянуться рукой, а до того, что через улицу, можно доплюнуть. Но у моей комнаты есть одно бесценное достоинство, которое с лихвой возмещает все изъяны: если кто‑то постучит в дверь, я без минутного колебания могу приказать ему убираться.

Вытащив на балкон грязный ковер из спальни, я вешаю его на перила и выбиваю каждый истертый сантиметр. Запачканную вонючую подушку запихиваю в крошечную стиральную машинку с тройной дозой порошка. Чище она не становится, но теперь хоть пахнет приятно. Я бегу на улицу, покупаю маленький напольный обогреватель – и впервые за несколько недель руки перестают болеть от холода. Грязную посуду я мою в раковине ванной комнаты и с ужасом вижу, что пластиковое сиденье унитаза покрыто странной хрустящей коркой с серо‑коричневыми пятнами. Выливаю на него полбутылки дезинфицирующего средства, поддеваю щипцами и на 20 минут отправляю под горячий душ.

Мой новый сосед Джерри – высокий, светловолосый, симпатичный и голубой. Он отлично одевается и выглядит вдвое моложе своего возраста. Джерри работает в частной фирме – преподает английский скучающим 40‑летним домохозяйкам. Зарплаты хватает на жизнь в стиле студенческой общаги, сигареты и пиво. В Японии он почти 5 лет; вернется ли в Штаты – неизвестно. Мужчины‑ гайдзин * (*иностранцы) в Японии очень популярны, и для сексуально активного гея здесь сравнительно безопасно.

Джерри работает вечером, а после идет на вечеринку. Бывает, что к 2‑3 часам ночи приводит домой кого‑нибудь из знакомых. Все утро он спит, иногда до 4 часов. Мы так редко видимся, что общение происходит в основном путем записок на грифельной доске в ванной.

Как‑то утром, столкнувшись с Джерри в коридоре, я прошу его познакомить меня с соседями. Мне хочется участвовать в жизни нашего района. Он лишь смеется в ответ.

«В прошлом году я решил устроить клумбу перед домом, – рассказывает он. – Так парень из соседнего дома взял и высыпал на землю два килограмма соли».

Зачем? Им не нравится, что в их маленьком переулке поселился иностранец? Или это потому, что он голубой?

Джерри пожимает плечами и идет спать.

Не он один ведет подобный образ жизни. В Осаке полно иностранцев, и многие зарабатывают преподаванием английского. Почти все живут изолированно и в свободное время общаются только с другими иностранцами. Они приехали в Японию по 2‑летней визе, потом некоторые продлили ее еще на год. Кое‑кто остается на 4‑6 лет, до тех пор, пока не поймут, что на родине их навыки уже никому не нужны.

Японская система правил и обязательств на них не распространяется – достаточно хотя бы для видимости соблюдать принятые в обществе условности. Им платят лишь за то, что они говорят на родном языке. Обычно даже не надо готовить план урока. Но среднестатистический японец относится к ним безо всякого уважения. Помню, как Гэндзи за ужином как‑то сказал: «Учителя английского, которых вы присылаете к нам, в вашей стране годны лишь для того, чтобы работать на бензозаправке». Гэндзи редко проявлял такую резкость – разве что будучи уверенным, что говорит очевидное.

Я спрашиваю Джерри, и тот, к моему изумлению, кивает. «Большинство учителей, живущих в Японии, – отбросы общества в той или иной степени. Здесь уже одно то, что ты иностранец, гайдзин, ставит тебя особняком. А принадлежность к другой нации оправдывает любые странности. К тому же любой человек европейской наружности сразу же становится тебе родным – таким образом, тебе никогда не будет одиноко».

Однако по мере знакомства с другими учителями из Осаки я начинаю сомневаться в словах своего соседа. Все без исключения иностранцы, с кем мне доводится встречаться, прилагают нечеловеческие усилия, чтобы стать хоть немножко японцами.

Рори – большой шутник и добряк. Женат на красивой и умной японке. Их 3‑летняя дочка послушна, как ангел. В прошлой жизни Рори был гидом по рафтингу в Новой Зеландии и почти 300 дней в году сплавлялся по реке. В Японию переехал, чтобы проводить больше времени с ребенком. К сожалению, японский ему выучить так и не удалось, разве что основные фразы, и бывает, что он даже не понимает, о чем говорит его дочь. Дома Рори не может даже ответить на звонок, а общается только с другими иностранцами. Дочкины сказки тоже на японском: он даже не может почитать ей книжку на ночь. Что она подумает о нем, когда станет постарше и начнет приводить домой друзей? Боюсь, как бы роль идиота не оказалась для Рори намного хуже положения вечно отсутствующего отца.

Лу согласился работать в компании IВМ лишь ради командировок в Японию. Когда шеф заявил, что командировок не будет, он уволился и приехал сюда в качестве учителя английского. Встречается с японкой. У нее блестящие губки, подведенные глазки и рыжие волосы.

Увидев меня в пиццерии, она первым делом заявляет: «А Ру пукает!»

Я мысленно перебираю все похожие по звучанию японские и английские слова, но ничего не находится. «Не поняла?»

«Ру пукает! Пукает!» – кричит она.

«Съел вчера плохую рыбу, вот теперь и мучаюсь животом», – смущенно поясняет Лу.

Поначалу я думаю, что общение на уровне 5‑летнего ребенка объясняется плохим знанием английского, но прислушавшись, как она говорит по‑японски, понимаю, что это не так. При этом подружка Лу одета, как картинка из модного журнала, и с видом эксперта стреляет сигаретки у приятеля Лу. Когда ее блюдо оказывается слишком острым, она обиженно надувает губки, и Лу тут же бежит менять тарелку. Образ маленькой девочки – намеренный выбор, а не свидетельство умственной отсталости.

Следующей весной они хотят пожениться.

Мэри 29 лет, и она глубоко несчастна. Работает в обычной школе, и босс не разрешает ей жить одной. Сейчас она уже в третьей приемной семье. Первые хозяева выкинули ее после того, как она пригласила приятеля на ночь. Мэри протащила его в комнату после полуночи, в гробовой тишине, с выключенным светом, но приемные родители узнали об этом еще до того, как утром парень ушел. Мэри устроили выволочку: она, видите ли, плохо влияет на их 24‑летнюю дочь, которая 3 раза в неделю напивается до поросячьего визга и уже 2 раза засыпала на крыльце, потому что не могла найти дверь.

Второй раз она поселилась в доме 73‑летней пенсионерки, бывшей учительницы, которая согласилась пустить к себе иностранку лишь под давлением со стороны бывшего босса. У старухи было 2 взрослых сына, которые ее никогда не навещали, и 3 кота, которые ели с ее тарелки. Мэри жила в пристройке с окнами в сад. Через 3 месяца она увидела в саду пожилого мужчину в кресле‑качалке и поняла, что у ее хозяйки, оказывается, есть муж, который вполне себе жив и здоров. Каждую ночь хозяйские коты садились у Мэри под окном и выли, пока однажды в отчаянии она не вылила им на головы чайник с холодной водой. На следующий день у нее перестал работать водонагреватель. Она попросила хозяйку починить его, но шли недели, а газовщик так и не появлялся. Мэри пыталась исправить нагреватель сама, но оказалось, что в квартире выключен газ. В конце концов ей надоело принимать ледяной душ, и она попросила босса найти ей новую семью.

Третьи хозяева оказались милыми людьми – раз в неделю приглашают ее к обеду, а по субботам угощают мандаринами с фермерского рынка. Она пытается улыбаться и поддерживать разговор, но больше всего на свете ей хочется вернуться в Штаты.

Сара – жена уважаемого бизнесмена из Осаки. Она здесь уже 12 лет и искренне пытается стать настоящей японкой. Ходит на курсы по кулинарии и ведению домашнего хозяйства, обожает японский язык, крутит роллы получше любого шеф‑повара и даже пробовала вести чайную церемонию. Но своих сыновей, которым 7 и 9 лет, Сара послала в американскую школу. Видит их раз в год во время 2‑недельного отпуска в Луизиане. Они уже забыли страну, где родились, японское культурное наследие для них пустой звук Сара говорит, что таким образом их защищает.

На углу у станции вечно ошивается один израильтянин. Каждый раз, когда я его встречаю, он называет новое имя – Томас, Свен, Майкл, но он там всегда – днем и ночью. Сидит за столиком на тротуаре и продает украшения и сумки. Я специально ловлю его в момент, когда торговля идет не очень, и слушаю, как он рассказывает о себе.

«Видите? – он показывает пару дешевых серебряных сережек. – Я их купил за двенадцать долларов. А знаете, за сколько продаю? (Вопрос риторический.) За триста восемьдесят пять. Неплохо, а? В месяц я зарабатываю почти девять тысяч. И никакой тебе офисной работы, никакой политики. Через полгода я вернусь домой и смогу внести аванс за дом в Тель‑Авиве». Томас‑Свен потирает руки. На улице середина декабря, и он уже весь посинел от холода. Мимо проходит компания бизнесменов, и мой новый друг принимается нахваливать товар. Они делают вид, что не замечают его, и поспешно скрываются за углом.

Он равнодушно машет рукой. «Когда они идут группами, то никогда ничего не покупают. Надо выискивать одиноких мужчин, которые куда‑то спешат, особенно с шести до десяти вечера. Эти бегут на свидание, и если хотят, чтобы оно закончилось удачно, должны сделать своим девушкам подарок». Томас‑Свен берет тоненький серебряный браслет. «Восемьсот долларов. Японцы – самый наивный народ из всех, кого мне доводилось встречать. Продал четыре штуки в месяц – и свободен».

Через минут 20 врать ему надоедает.

«Работа моя просто ужасная, – устало говорит он. – Торчать на улице приходится по двенадцать часов в день, а бывает, что и по шестнадцать. Семь дней в неделю, и никаких тебе выходных, больничных и льгот».

Все лето он просидел на тротуаре, жарясь на полуденной жаре, как яйцо на сковородке. 75% прибыли приходится отдавать поставщику, который, в свою очередь, платит якудза, контролирующим этот квартал.

«Благодаря мафии у меня нет конкурентов, – говорит торговец. – Мой участок отсюда и досюда». И он показывает размеры своего угла: от забегаловки в пяти домах вниз по улице до стоянки велосипедов рядом со станцией. «Захочет кто посягнуть на мою территорию – через десять минут явится один из их парней и объяснит что почем!».

К несчастью, авторитет якудза не распространяется на полицейских. «На этой неделе копы приходили уже дважды, А месяц назад закрыли мой киоск перед самыми праздниками! Я мог бы столько заработать – ведь все магазины два дня были закрыты. Я так рассчитывал на эти дни!»

Мало того что торговать на тротуаре незаконно у моего друга к тому же туристическая виза, то есть, по сути, работать ему запрещено. Если полицейским взбредет в голову его арестовать, он отправится в тюрьму или вынужден будет заплатить штраф в несколько тысяч долларов, после чего его немедленно депортируй. Но Томас‑Свен‑Майкл готов рискнуть.

«Всего полгода, – мечтает он, – и у меня будет дом с тремя спальнями и двумя ванными комнатами. В лучшем районе Я сдам его в аренду и вернусь сюда, а меньше чем через год смогу купить второй». Он притопывает ногами, чтобы согреться.

За 3 дня до Рождества уличные торговцы вдруг пропадают с улиц. Через 2 недели якудза заключают с полицейскими новый уговор. Я снова вижу столик с дешевыми безделушками, но вместо Томаса‑Свена за прилавком худой юноша в наушниках и с 3‑дневной щетиной. О своем предшественнике он ничего не знает.

Мимолетные встречи в общей гостиной и случайные вечеринки у Джерри приоткрывают мне ту грань японского общества, которую иначе мне бы никогда не довелось увидеть. Я говорю о мире японских гомосексуалистов.

«Главное – притворяться, что ты не гей, тогда можно делать практически все что угодно. Но говорить правду нельзя никому – ни коллегам, ни соседям, ни даже семье». У японского приятеля Джерри, с которым они уже полгода вместе, была престижная работа в ресторанном бизнесе – ровно до тех пор, пока он не согласился сняться для рекламы презервативов в журнале для геев с ничтожным тиражом. Через неделю его уволили с работы. Семья от него отреклась.

«А что, если ты случайно наткнешься на кого‑то из коллег, ходя из гей‑бара?»

«Надо сделать вид, что ты его не заметил, а потом вести себя так, будто ничего не было. Конечно, слухов не избежать будут и шепотки в коридорах, и подозрительные взгляды в мужском туалете. Но до тех пор, пока ты сам не признаешься в своей гомосексуальности, остальные будут делать вид, что ничего не замечают».

До тех пор, пока тебе не исполнится 30 – в этом возрасте полагается жениться. Кто‑то смиряется с неизбежным, позволяет родителям выбрать себе жену и так и доживает свой несчастный век, лишь изредка вступая в случайные связи. А кто‑то женится на лесбиянке и под прикрытием семейного счастья продолжает жить в свое удовольствие.

Джерри надевает красивую голубую рубашку, которая наверняка разбудит в его ученицах тайные фантазии и, если повезет, поможет найти партнера. «Япония – не худшая страна для гомосексуалиста. Здесь никто не станет докапываться до правды. Никто не захочет вывести тебя на чистую воду. Надо только притворяться – и тебя оставят в покое».

«Не так уж плохо», – думаю я, пока не знакомлюсь с лесбиянкой, которая живет здесь уже 3 года и только что вышла за гея‑японца. Семья в Штатах уже 10 лет знает об ее ориентации, но она ничего не рассказала им о муже. В Японии никто даже не подозревает, что она лесбиянка. Одна ложь поверх другой… Через 7 месяцев она едет домой. Ее жизнь – как поезд, сошедший с рельсов и неминуемо летящий к пропасти.