Тайная дверь

А Эвелин, смолкнув, отложила в сторону стопку желтоватых листов.

– Дальше, дальше! – тихим, умоляющим голоском произнесла Ксанфия. – Что было дальше?

И тотчас все малыши заёрзали на лавке и стульях. Кто‑то шумно вздохнул. Я быстро поднял руку и, останавливая нарастающий шум, громко сказал:

– Самому не терпится узнать, что было дальше. Но мы сможем это узнать только вечером.

– П‑чему? – горестной мышкой пискнула Ксанфия.

– Подчиняясь з о ву событий, – улыбнулся я ей. – Во‑первых, скоро вы все захотите есть («Я уже хочу», – угрюмо сказал горбун Гобо). – А ещё приедут наши гости с тяжёлыми стволами деревьев, очень уставшие, и их тоже будет донимать голод. Так что дамам придётся заняться приготовленьем обеда.

– Пит! – вдруг закричал Чарли. – Пит умеет читать! Пусть он нам дальше читает!

– А Пит, – я взглянул на их временного предводителя, – поведёт вас в цейхгауз.

– Зачем? – тут же спросил Чарли.

– Закопать разрытые нами ямы, чтобы можно было брёвна сгружать.

– А вы, добренький мистер Том? – просительно произнесла Грэта, добавив в голос мёда и патоки.

– А мы будем развязывать понемногу фуражный воз и заносить сюда продукты, чтобы было из чего готовить обед. А вот вечером мы зажжём в камине огонь, всем нарежем хлеб, окорок, усядемся тихо и будем слушать.

Маленький муравейник, оживлённо перешёптываясь, полез из‑за стола.

Когда мальчишки ушли, мы с Носатым и Таем сняли парусину с фуражного воза и стали перемещать провизию. Корзины с сыром и окороком Носатый вносил в зал, это было понятно. Но вот что делать с птицей и сырым мясом? И я спросил у Тая:

– Ты ледник где‑нибудь видел?

Он припоминающее всмотрелся вдаль и сказал:

– Ледник быть должен. Кажется, на чертеже видел, мастер.

Тогда мы вошли в залу, и я попросил у Эвелин чертёж замка, сшитый в одну книгу вместе с купчей и земельными планами. Она вынесла его, сходив на женскую половину, за ширмы. Мы развернули бумаги на углу стола и всмотрелись.

– Вот здесь, – показал Тай. – Возле места, где готовят еду. Для склада оружия место мало. Для склада продуктов подходит. Ледник, мастер.

Место, указанное им, было совсем рядом, но входа в него я не видел. Всмотревшись в план, я не без удивленья спросил:

– Но здесь, на чертеже, кажется, указана дверь?

Тай взглянул и сказал:

– Да, мастер. Указана.

Это место было в стене, противоположной от стола, и на удалении от камина. Мы уставились удивлёнными взглядами в эту стену. Белая штукатурка, никакой двери. В эту минуту в залу в очередной раз вошёл Носатый, поставил на стол корзину и стал вынимать из неё кольца пронзительно запахшей чесноком колбасы.

– А ну‑ка, братец, – поманил я его, – неси топор.

Носатый, удивлённо мигнув, не стал переспрашивать, а быстро принёс топор, лежавший рядом с ним, в дровах возле камина. Эвелин, Власта и помогавшие им девочки оставили своё занятие, смолкли и стали смотреть. Я подошёл к стене, и Тай подошёл тоже, держа в руке перегнутый чертёж. Я сверился с чертежом ещё раз, выбрал место – и с силой ударил обухом топора. Упал небольшой пласт штукатурки и открылась лёгкая, на одной лишь глине кирпичная кладка. Один кирпич сдвинулся с места и едва не выпал по ту сторону стенки. Тогда азартно и быстро я нанёс десяток ударов и пробил в половину своего роста дыру.

– Дверь! – сказал Тай, сунув голову в облачко известковой пыли.

Я отдал ему топор и он за минуту вынул скрывавшиеся под штукатуркой кирпичи.

Открылся дверной проём, не очень широкий, в ярд с небольшим. И в этом проёме, действительно, виднелась изумительно красивая, резного красного дерева дверь. Она была поставлена бывшими владельцами, очевидно, недавно, в «мирные» относительно времена. А распахнув её и шагнув дальше, сквозь толщу стены, на два ярда, я увидел и старую дверь, из почерневшего от времени дуба, с изъеденной ржавчиной железной оковкой. Она была открыта и отведена вдоль стены. Тёмный коридор уходил вдаль, а справа, разрезая каменный массив, взлетали вверх ступени круглой каменной лестницы. Закручена лестница была стандартно, по часовой стрелке, то есть широким радиусом на левую руку, в которой весьма неудобно держать меч. (А вот защитник при нападении на замок, отступая наверх, широкий радиус имел как раз на правой руке, и перед нападающим – при работе мечом – у него было сильное преимущество.)

Я взглянул на Эвелин и попросил:

– Свечу.

Она кивнула и отошла. А Тай подошёл к лестнице и стал неторопливо шагать по каменным ступеням – вверх, вверх… Эвелин принесла зажжённую свечу и, освещая темноту слабым мерцающим светом, я двинулся в глубину коридора. Ну что. Вот слева дверца в небольшое подземелье – ледник (я открыл её, глянул на уходящие вниз ступени, закрыл.) А дальше – обычный, широкий, с округлыми каменными сводами над головой оружейный цейхгауз. Я прошёл шагов двадцать, спотыкаясь о пыльный хлам. Здесь коридор заметно поворачивал вправо, и я дошагал до тупика, всю торцевую стену которого занимали широкие массивные полки. Все они были заняты, и я наугад вытянул надрубленный рыцарский щит.

С этим щитом вернулся ко входу. Здесь, освещаемые светом залы, стояли Эвелин, Власта, а между ними, ухватившись за их платья, глазели на меня широко распахнутыми угольками круглолицая румяная, в кудряшках, Омелия, худенькая длинная Грэта, Ксанфия с алым от волнения личиком и Файна, со слегка оттопыренными ушками и вздёрнутым носиком. За их спинами переминался с ноги на ногу Носатый, и я протянул ему щит. Дамы поспешно расступились и стали смотреть, а он, приняв, показывал им полутораярдовый треугольник, набранный из дощечек тёмного дуба, обтянутых сгнившей кожей, которая едва держалась на частых железных клёпках, кованых в шип.

Дробно топая, спустился сверху Тай.

– Нет ловушек, – сказал он негромко. И добавил: – Светло, красиво.

Тогда я передал ему свечу, кивнул в сторону ледника и, пригласив жестом дам, пошёл вверх. Да, на втором этаже действительно было светло: слева, на сколько хватало взгляда, ровной строчкой светились вырезанные в западной стене узкие стрельницы. Я выглянул в ближнюю и увидел верхнюю кромку замковой стены, по которой шёл ночью на нежданную встречу со своей Тенью. Справа от меня тянулся длинный простенок, в котором виднелись дверные проёмы – не совпадающие с проёмами стрельниц. Это верно: стрела или камень, влетев в бойницу, не должны попасть в комнату!

И вот я осмотрел пару комнат. Добротная солдатская мебель. Столы, шкафы, кровати. Незатейливые, тяжёлые, из долговечного английского дуба. Окна, глядящие во двор, на «главную площадь» замка. И – в противоположной стене – тоже двери, ведущие на открытую, выложенную вдоль стены, каменную лестницу. Слева и справа, двумя крыльями, лестница эта сбегала на мощёный тёсаной брусчаткой плац «главной площади». Кроме всего, здесь стояли небольшие железные печи, набранные из толстых кованных листов.

Поднялись дамы и девочки, и, оживлённо переговариваясь, стали осторожно (они скрипели) открывать тяжёлые двери и осматривать комнаты бывшего замкового гарнизона. А я вернулся к началу коридора и по всё той же круглой лестнице поднялся на третий этаж.

Да, и здесь слева были бойницы, но в гораздо меньшем количестве. И комнаты здесь были другие! С такими же, как спрятанная под кирпичной кладкой, резными дверями из красного дерева, обставленные изумительной, лакированной, дорогой мебелью. Нет, неспроста был замурован вход в этот огромный барбакан[4]!

И это были не комнаты даже, а полноценные апартаменты. Сразу за дверью – гостиная с камином, с огромным окном на внутренний двор (кстати сказать, на юго‑восток). Из гостиной вправо – арка и дверь в столовую и кухню с плитой. Даже дрова лежат в дровянике! (Два окна на юго‑восток). Из гостиной влево – арка и дверь в двойную комнату: слева – ванная с туалетом (лавки, керамический пол, огромный медный котёл для воды), справа – гардеробная, и довольно большая (одно окно на юго‑восток). Двумя руками дотянувшись и одновременно толкнув, чтобы захлопнуть, двери гардеробной и ванной, я прошёл дальше – и замер. Кабинет! Письменный стол, шкафы с книгами!!! (Окно на юго‑восток). И дальше, пройдя сквозь кабинет, я увидел спальню. Она была полностью обставлена разнообразнейшей мебелью, даже перевёрнутые вверх ступнями деревянные ноги для сушки чулок стояли перед кирпичным камином. Два окна на юго‑восток (я для того с подробностью упоминаю окна, чтобы хоть как‑нибудь передать слоистое море солнечного света, неподвижные волны которого заполнили эти огромные жилые пространства.)

Вернувшись к резной двери, я обнаружил в замочной скважине старинный тяжёлый ключ. Проверил замок. Легко работает, хорошо смазан. И тут из круглого барабана лестницы вышла Эвелин.

– Иди скорее! – взволнованно прошептал я ей.

И, взяв за руку, повёл показывать лаковый узорный паркет, портьеры из крашеной шерсти, шёлковые занавеси, большую, квадратной формы кровать с алым атласным пологом, дамский столик с зеркалом, пустой, громадный, пахнущий воском шкаф для белья, ковры на стенах, ковры на полу, бюро с бумагой, перьями и склянкой давно засохших чернил, притаившиеся в углах диванчики и оттоманки, торжественный, хотя и не очень большой стол в гостиной, восемь стульев, задвинутых сиденьями под него, узкую печь, облицованную изразцами, в спальне, а также дверцу из кабинета, ведущую на открытую лестницу вдоль внутренней стены, глядящей во двор.

Взявшись за руки, взволнованно дыша, мы вышли в коридор и осмотрели ещё один такой апартамент, а потом и ещё. Все три были полностью меблированы, и, судя по узости круглой лестницы, мебель изготавливалась и собиралась прямо здесь. Оттого, очевидно, её не забрал последний владелец!

Дальше коридор протекал сквозь высокую арку – и, войдя в эту арку, мы увидели пустой оружейный цейхгауз. Это был верхний этаж восьмиугольной северной башни. В диаметре шагов двадцать пять – тридцать, без потолка, с кровлей шатром, с невероятно мощными балками по кругу кровли, с восемью окнами. На полу здесь был не паркет, а длинный, гладко строганный брус. У стен кое‑где стояли планширы с ржавыми копьями и протазанами. Была ещё прилепленная к стене кирпичная коробка, шага три на четыре, очевидно – крюйт‑камера, в которой валялся расколотый приклад аркебузы.

– Танцева…

– Танцевальный зал! – одновременно произнесли мы и, взглянув друг другу в глаза, рассмеялись.

О, мы ещё не знали тогда, насколько нужной и важной окажется в скором времени эта лёгкая мысль.

И вот мы вернулись в ближайший к восьмиугольнику апартамент. В спальне здесь было меньше, в сравнении с первым, роскошных тканей. Бегло отметив это, мы прошли в кабинет. И кабинет был не столь обильно наполнен, как в ближнем к лестнице апартаменте. Книг, например, здесь не было вообще. Пустые полки за стеклянными дверцами, и – тук!! – дёрнулся предчувствием азартной охоты удар моего сердца. Любезный читатель! Окинь кабинет как бы моим взором! Дверцы всех остеклённых шкафов были полуоткрыты. А вот два высоких, от пола до потолка, узких шкафа, на двух боках от окна, стояли закрытыми наглухо, как шинель у чиновника в лютую стужу. Дверцы их, набранные из пластин красного дерева, были плотно вдавлены в свои гнёзда.

Тук!!

Массивные накладки из воронёного железа чернели узкими замочными скважинами.

Тук!! Тук!!

Пятнышки закаменевшей пыли предательски указывали, где в спешке было пролито масло, когда торопливо, обильно смазывались замки.

– История повторяется, – сказал я с тем хищным азартом, который хорошо знаком всем кладоискателям.

– Что, милый? – не понимая, но ответно улыбаясь моей улыбке, спросила Эвелин.

– Помнишь наш лагерь на острове Корвин? – сделав голос таинственным, спросил я её.

– Да, милый. Хорошо помню.

– Когда я уплыл после ссоры со Стивом на «Дукат», я вот так же стоял в каюте перед запертым капитанским столом. А потом вдруг просто подошёл к платяному шкафу, заглянул в него, и из кармана висевшего там камзола вынул связку ключей. И, отперев стол, нашёл еду и оружие.

Не сговариваясь, мы одновременно, медленно перевели взгляды на стоящий в углу чёрный, глухой, с массивной и затейливой инкрустацией платяной шкаф. С осторожной грацией лани, предавшейся неодолимому любопытству, Эвелин подошла к шкафу, взялась за длинную, почти на треть створки вертикальную ручку и, потянув, медленно отвела створку к стене. Тихим шёпотом поприветствовали её хорошо смазанные петли. Она взглянула в шкаф, потом перевела взгляд на меня. Большие бархатные глаза её широко раскрылись. Полуоткрытые губы в один миг обметало жаром. На скулы выпрыгнул и засветился румянец. Подняв руку, она сняла с траверсы и, держа за крючок планки, вытянула на свет плечики с висящим на них камзолом. Добротный, из отличного сукна, парадный когда‑то камзол имел, опять же когда‑то, золотые или серебряные пуговицы, которые в данный момент были срезаны. Словно пеньки на обновлённой садовой аллее, ровной строчкой топорщились короткие пучки ниток. Я подошёл и, глядя в любимые бархатные звёзды, так же полуоткрыв губы, запустил обе руки в плотные суконные щели карманов. И увидел, как жена моя, милая, близкая, отражая, как зеркало, моё лицо, плотно сжимает губы, с невыразимым волнением сдвигает домиком бровки…

И медленным движением фокусника я достал и поместил в воздухе перед нашими лицами кольцо с двумя короткими тонкими ключиками.

– О, что же там будет? – прошептала Эвелин, направив лучики своих глаз в красные планширы плотно запертых створок.

– Карбункулы, аметисты, смарагды, – взволнованной скороговоркой сказал я и медленно, тишайше ступая, стал подкрадываться к глядящим на меня весьма недружелюбно шкафам.

За моей спиной звякнул крючок торопливо наброшенных на траверсу плечиков. Эвелин, ступая так же неслышно, – я лишь по жаркому дыханию слышал её, – подошла и остановилась. Я вставил в скважину ключик. Клац… Клац… Ничего. Торопливо поменяв ключ, я повернул…

Щёлк. Скрип. Скри‑ип‑скрип‑скрип‑ип…

Дай мне миллион фунтов стерлингов и фору в миллион вариантов, я ни за что не предположил бы увидеть в шкафчике то, что открылось нам с Эвелин.

А ты, любезный читатель, не желаешь ли отложить на секундочку книгу и наскоро погадать – чем может быть заполнен высокий и узкий шкафчик в давно покинутом кабинете замка, проданного потомками трудолюбивых владельцев, возжелавшими голых денег вместо добротных стен, балюстрад, ротонд, альковов, арок, балкончиков, переходов…

Если желаешь, – отводи поскорее глаза и мечтай, потому что я немедленно повествую о том, что увидели в невероятном шкафу Том и Эвелин.

Это было похоже на гипертрофированную клавиатуру фантастического клавесина. Тонкие полочки были устроены так часто, что расстояние между ними образовалось едва ли в пол‑локтя. И эти пол‑локтя, от правой стенки до левой, плотно набиты почти золотыми, цвета слоновой кости, матово поблёскивающими клавишами – обрезанными за кромками сегментов стволами бамбука. Строго подобранными по длине, покрытыми лаком. И представь, любезный читатель, в какое изумительное панно соткались эти шпалеры из вертикально выставленных на полочках кусков бамбука, если каждый из них сверкал наклеенной полоской из цветной, очень яркой бумаги. Красные, синие, зелёные, жёлтые, коричневые, золотистые, фиолетовые, белые ярлычки.

Неуверенно протянув руку, я взял один. Перемычки сегментов плотно закрывали торцы бамбуковых цилиндров. Я качнул в воздухе. Мягкий и весомый шлепок внутри бамбуковой трубки. «Ага».

Секунду подумав, я крепко сжал концы цилиндра и крутнул их в разные стороны. Тихо щёлкнул, лопаясь, цветной ярлычок, и короткий край, выточенный на токарном станке на манер втулки, вышел из основного цилиндра. Я медленно протянул его Эвелин, положил в торопливо подставленную, трогательным ковшичком, на детский манер сложенную ладошку. Развернул плоско свою ладонь, перевернул над нею цилиндр…

С мягким шуршанием скользнув из тёмного жерлица, в ладонь мне ткнулась тугая коричневая сигара. Ударил по комнате резкий, неанглийский, неведомый аромат.

– Что это такое? – одними губами спросила Эвелин.

– Табак…

– Табак?!

– Да. Только не матросский, составленный из «лапши» и обрезков. А скрученный из больших целых листьев. Как правило, из дорогих, лучших сортов. Королевский табак.

– Дорогих? – с удивлением спросила Эвелин.

Я передал ей цилиндр, сигару и негромко ответил:

– Пара таких скруток по стоимости равна добротному пистолету.

И, оставив её удивляться, подошёл ко второму шкафу. Отомкнул замок, отворил тоненько провизжавшую дверцу.

– Пятьдесят! – послышалось восклицание Эвелин.

– Что? – я с готовностью посмотрел на неё.

– На одной полочке их пятьдесят!

Я кивнул:

– В этом шкафу – то же самое!

О, хотя и не очень. На одной из средних полок обнаружилась громоздкая, причудливая шкатулка. Я изъял её, отнёс и поставил на стол. Массивная, в зигзаг кованая рукоять вращала большую передаточную шестерню, которая в свою очередь вращала малую. И малая, вращаясь в сопоставлении с разницей диаметров стремительно, вращала стальное, с насечками, колесо. А оно скользило по неподвижно закреплённому булыжнику маслянисто‑коричневого цвета: кремню. Я взялся и с силой двинул ручку. Колесо взвыло и вынесло из кремня длинный сноп искр. С шипением искры вошли в хлопковый, набитый угольной пылью фитиль. Он вспыхнул. И я, взяв у Эвелин сигару, пыхнув пяток раз, раскурил. Повернул кивающий на коротком коромыслице колпачок, который загасил фитиль.

Выпрямился. И, закрыв глаза, набрал полный рот вкуснейшего дыма. Мгновение подержав, открыл глаза и произнёс:

Date: 2015-07-25; view: 360; Нарушение авторских прав