Действующие лица 17 page. – Эй, – перебил его я, подняв глаза от узла на левом шнурке, – что-то я не заметил, чтобы ты вышел потолковать с собратом по оружию

– Эй, – перебил его я, подняв глаза от узла на левом шнурке, – что-то я не заметил, чтобы ты вышел потолковать с собратом по оружию. Это тебе до чертиков хочется вернуть его в Илдрекку – почему же не присоединился к нам?

– Мне сейчас не с руки сцепиться с Бронзой. – Волк поерзал на постели и отвернулся.

– Надо же, как удобно! – отозвался я и снова занялся обувью.

К чертям собачьим! Я вынул кинжал и обрезал чертов шнурок. Сапог ослабил хватку. Я облегченно вздохнул. Сколько часов – нет, уже дней – я провел на ногах?

– Так или иначе, как ты сюда попал? – Я посмотрел на Волка. – Я могу понять, что Птицеловка впустила Дегана, но не тебя.

– Какой же я бандит, если не сумею проникнуть в гостиницу?

– Такой, что обалденно лучше большинства илдрекканских Домушников и Отмычек. Птицеловка прочно стоит на стреме – как ты прошел?

– Азаарийцы передвигаются не так, как все.

– Может быть, зато уж гонят точно, как остальные, – заметил я, снимая второй сапог. Райское блаженство! – Полагаю, мне не приходится рассчитывать на рассказ о том, где ты был, не говоря уж о проходе в Эль-Куаддис?

– Рассказывать особо нечего. – Волк отряхнул пыль с кафтана. – Мне задолжал бей одного мелкого военного округа. Он прибыл в Эль-Куаддис с докладом к могулу, вот я и прошел. А что?

Я выпрямился и направился к моему дорожному сундуку, поскольку было ясно, что Волк и не думает сойти с кровати.

– Да то, что было бы здорово не петь ради ужина, коли ты мог нас провести, – ответил я, устраиваясь на исцарапанной деревянной крышке.

– Бей не покровительствует искусствам, как падишах. Слово, замолвленное за вас, повредило бы моему делу.

– А где тебя носило до этого?

Волк проигнорировал вопрос и указал на закрытую дверь:

– Почему ты не пошел за ним?

– За Деганом? Ты издеваешься? Он если чего и стремался, так это меня, идущего по пятам. Он знает меня чересчур хорошо и слишком ловок, чтобы позволить мне это.

Я не добавил, что он заслуживал лучшего отношения с моей стороны, а если и нет, я вряд ли одолел бы в таком состоянии пять кварталов.

– В таком случае тебе придется найти его заново. – Волк хмыкнул, явно не убежденный. – И уломать.

– Ты что, не слушал? Я пытался, он не желает возвращаться. Он, черт возьми, даже не хочет в орден и больше озабочен его спасением извне.

– Слышал, – откликнулся Волк. – Не будь дураком. Бронза – Деган, и в сердце он горит желанием снова нацепить меч.

– Ну так пока непохоже, чтобы голова у него ладила с сердцем.

– Тогда тебе придется выяснить, чем занята голова, чтобы сердце последовало за ней.

– Ага, прямо сейчас и займусь. – Я принялся расстегивать дублет в надежде, что Волк поймет намек. – Слоновая кость и бумаги, не вопрос. Я уверен, что это большая редкость в городе, битком набитом кустарями и поэтами.

– Все дело в слоновой кости.

Я протер глаза буграми ладоней. Он, видно, не уймется? Ладно, я подыграю, если это поможет выставить Волка за дверь. Рулить и доказывать, что дело безнадежно, я буду потом, когда приду в чувство.

– А что в ней особенного?

– Кость, которую он ищет, не звериная и не рыбья. Не спрячешь ее и в сундук: Слоновая Кость – Деган из времен зарождения ордена более двух веков назад. Он был нашим первым архивариусом и одним из прародителей нашего братства.

– Постой, – проговорил я и сел прямее. – Деган? Деган Слоновая Кость?

– Ты думаешь, мы сплошь металлические?

– Нет, но…

– Ты ничего не знаешь. – Он глубоко вздохнул. – Слоновая Кость приложил руку к написанию Клятвы Деганов, не говоря о той Клятве, которой мы обмениваемся с клиентами. Он был в числе тех, кто писал законы, по которым мы живем; одним из тех, кто сформулировал изначальную присягу на верность империи; он тот, кто хранил наши первые летописи и традиции. Во многих смыслах он наш отец. А потом он ушел.

– Ушел? – повторил я. – Почему?

– Случился разлад: Слоновая Кость разочаровался, со временем даже исполнился отвращения к ордену. Это было как-то связано с теологией и душами. – Волк провел рукой по своей посеребренной гарде и покачал головой. – Ну что мы знаем о душах? Мы мечники, наша задача – высвобождать души из тел, а не спорить об их природе и назначении.

Вопреки усталости я навострил уши. На учении о природе души основывались не только Имперский Культ и дар императора систематически воплощаться как Маркино, Теодуа и Люсиен; оно также составляло суть разрушительной мощи имперской магии. Там, где обычные маги опирались на крохи волшебной энергии, поступавшие из некоего места под названием «Нефир», а самые искусные связывались с ее источником напрямую, имперские Эталоны каким-то образом извлекали и направляли эту энергию при помощи собственных душ. Насколько я понял, это было чертовски трудно и не менее опасно; большинство Ртов считали это невозможным. Тем любопытнее прозвучало это слово в устах Волка.

Я постепенно осознавал, что «душа» означала в империи нечто большее, чем религиозное понятие.

– Однако времена были другие, – продолжил Волк. – Слоновая Кость почему-то решил, что мы, Деганы, не только не подлежим Клятве – той, что он сам помогал писать и насаждать силой, – но и недостойны служить ни императору, ни империи. Такая перемена не понравилась его братьям и сестрам. Они клялись жизнями и мечами, служа цели, которую он сам обозначил – и вот, похоже, отверг. Иные говорили, что у собак и то больше верности, чем у Слоновой Кости. В Казарменном зале впервые пролилась кровь.

Волк замолчал. В его глазах почти отразилась смута той эпохи, как будто он прозревал ее повторение, если не добьется успеха.

– Значит, Слоновая Кость бежал? – спросил я.

– Нет, – покачал головой Волк и милостиво встал с моей постели. Будь у меня силы, я бы запрыгал от радости. – Нет. В конечном счете даже Слоновая Кость осознал последствия своего присутствия для ордена. Он отрекся от места среди нас и ушел.

– Тогда зачем Деган ищет его бумаги?

– Когда Слоновая Кость покинул орден, а также империю, он захватил с собой основополагающие документы Деганов: старые Клятвы, исходный свод обрядов, историю Деганов от начала и до того момента. Для моего же брата Бронзы главное то, что Слоновая Кость забрал и тексты наших первых законов.

– Законов, – повторил я. – О сути Деганства, например?

Смысл начал вырисовываться: если Деган хотел помочь ордену, то что может быть лучше документов, способных ответить на вопрос, который вызвал раскол?

– Да, и о том, как восстановиться в ордене. – Волк кивнул.

– Но я же сказал, что Деган… Бронза не хочет возвращаться.

– Может быть, и нет, но нам для наших целей важны законы. Старинные законы могут оказаться полезными, если нам нужно доставить Бронзу в Казарменный зал, не говоря о возможности раскрыть там рот. Нынешние Деганы во многом полагаются на воспоминания и предания, написанные после ухода Слоновой Кости. Первоначальные законы явятся прецедентом, пусть даже оглашенные человеком, который запятнал себя убийством товарища.

– И ты полагаешь, что эти законы, бумаги Слоновой Кости, находятся в Эль-Куаддисе?

– Так думает Бронза, иначе зачем он здесь? – Волк шагнул к двери.

Я не был готов указывать на прорехи, зиявшие в этой логике, и промолчал. Вместо этого подошел к постели и поскреб шею. Ночной пот высох и оставил по себе тонкую липкую пленку.

– А вдруг Деган откажется огласить эти законы, если вообще вернется в Илдрекку. Или не захочет встретиться с орденом? И даже снова со мной говорить, если на то пошло?

– Тогда я процитирую за него.

– Мы разговариваем об одном человеке? – спросил я. – Не представляю, чтобы Деган позволил кому-то действовать от своего имени, если не хочет сам.

– Это моя забота. – Волк оскалился.

Теперь наступил мой черед содрогнуться. И я по-прежнему не был убежден.

Спал я беспокойно, несмотря на изнеможение – а может быть, как раз из-за него. Мне не мешали стук и гвалт, сопровождавшие репетицию во дворе; за годы жизни вблизи от ночных тележных маршрутов в бедных районах Илдрекки такие вещи стали для меня естественным и привычным фоном. Бедой была периодическая тишина, в которой можно было услышать скрип половицы или шаги в коридоре, – она понуждала меня приоткрывать глаза и беспокойно ворочаться.

В какой-то момент я распахнул их и узрел расплывчатый силуэт, двигавшийся по комнате. Не успев окончательно проснуться, я схватился за нож, но это была всего-навсего Птицеловка, которая бережно отвела клинок и прошептала что-то о браке по залету. Я попытался спросить, какой кретин женится на лету, но вырубился, так и не успев произнести ни слова.

Когда я открыл глаза в следующий раз, солнечные лучи, которые проникали в окно, лежали горизонтально – время было далеко за полдень. Я перекатился на край постели, скривившись от боли, причиненной этим движением, и вернулся на прежнее место.

Резуны. Ассасины. Схватки во тьме. Все правильно.

Наверно, лучше еще чуток полежать.

Я только затих и начал подумывать о целебном бальзаме для паломников, за которым можно было бы послать хозяйского сына, когда услышал голос Птицеловки:

– Пора бы и просыпаться.

Я чуть не выпрыгнул из постели и замер, застигнутый свежей волной боли. Застонав, я оглядел комнату.

Птицеловка со скрещенными руками сидела на стуле спиной к двери. На полу стояли керамический чайник и пустая чашка, рядом лежала недоеденная краюха хлеба.

Я не стал спрашивать, как давно она здесь. Уже знал.

– Не обязательно было тут торчать, – заметил я, медленно усаживаясь.

– Нет, обязательно.

– Волк не вернулся бы.

– Да пошел он! Хоть бы и вернулся. – Птицеловка обвела взглядом помещение. – Я хотела понять, как эта сволочь сюда проникла, а здесь было самое тихое место, чтобы подумать.

– Точно. – Я свесил ноги и сделал вдох. Дальше будет больно. – И что надумала?

– Должно быть, он пробыл здесь много часов еще до прихода Дегана. Наверное, проскользнул, когда я была занята – выставляла Ворону, которую подрядила.

– Серьезно? Он вошел, пока ты наращивала число дозорных?

– Даже не начинай.

– Но ты должна признать…

– Я ничего не должна, и оставить тебя в живых – тоже.

Я спрятал улыбку, сделав глубокие вдох и выдох. Потом еще. Затем встал.

Оказалось хуже, чем я ожидал.

– О Ангелы! – задохнулся я.

– Так тебе и надо.

Я не ответил. Минувшей ночью огрехи охраны уравновесились моей встречей с людьми Жирного Кресла. Всякое недовольство обнаружением в комнате Волка, которое я мог бы выразить, Птицеловка отвергла, указав, что мне вообще повезло вернуться. С ней было трудно спорить, но мне тем не менее удалось. В последнее время нам везло на «тем не менее».

Что касалось нейяджинов, то, не скрою, я опустил эту часть. После встречи с убийцами в туннеле и с учетом злобы, которую затаила Птицеловка, мне не хотелось сообщать ей об их проснувшемся интересе к моей особе. Она явно что-то заподозрила – мы оба знали, что мне было трудно справиться с четверкой Резунов, располагая лишь свежими ссадинами и скверным нравом, однако усталость вновь победила упрямство, и я наконец сумел умолить ее отложить разбирательство на потом.

Я наклонил голову, ощутил в шее щелчок и пошарил в кисете. Мне понадобилась вся сила воли, чтобы растереть зерно ахрами в ладонях и не употребить его сразу. Пот исторгал из него аромат, и раз уж мне будет так плохо, то пусть хоть эта мелочь скрасит день.

– Ну и как же, по-твоему, попал сюда Волк? – спросил я.

– Если только через окно, которое для него слишком мало? Понятия не имею. У меня были Вороны на крыше и во дворе, а в общем зале всю ночь просидел Дуб, стороживший лестницу.

– Через заднюю комнату? – Я докатил зерно до кончиков пальцев и положил в рот. По телу пробежала легкая дрожь, и плечи начало отпускать. Не бальзам, но сойдет. – Может быть, через кухню?

– Хозяин с работниками твердят, что нет, но я проверяю. – Птицеловка потерла загривок. – Чего я не пойму, так это почему Волк не вышел, пока Деган был здесь. Если он подслушивал, то почему не закончил охоту? Вряд ли ему представится лучший случай оказаться с Деганом лицом к лицу.

– Он считает иначе. Говорит, что для беседы время еще не пришло, коль скоро вдруг пошла речь о бумагах Дегана Слоновая Кость.

– И ты поверил?

– Да нет же, черт побери! По-моему, Волк все это время знал о бумагах или хотя бы подозревал. Деган сам сказал, что Волк в этом деле специалист. Я думаю, что Волку нужны и законы, и Деган; ему не хочется рисковать и встревать преждевременно.

– Тогда у Волка может быть масса планов.

– Возможно даже, – я кивнул, – что он не врет о причинах, по которым ищет Дегана, но я сомневаюсь, что он сказал все. Ответить коротко? Я не знаю. Мне ясно одно: я не должен выходить из игры, если хочу помочь Дегану и выяснить, что замышляет Волк. А это означает танцы под Волкову дудку – по крайней мере, какое-то время.

– Даже если Деган не хочет твоей помощи?

– Даже если так.

Ибо, нравилось ему или нет, я не собирался снова бросить его в беде.

Стянув рубашку, я осмотрел невзрачные синяки и ссадины на груди и плечах. Они не могли быть причиной боли, которую я испытывал, из чего следовало, что остальные притаились в глубине и вылезут наружу через день-другой. При этой мысли я скривился.

– Насколько я понимаю, от него помощи не дождешься? – Птицеловка поерзала на стуле и кашлянула.

– Деган четко изложил свое мнение, – отозвался я, швырнув рубашку на постель. Затем открыл дорожный сундук. – Сейчас такая просьба оттолкнет его еще больше, а мне нужно наоборот.

– И молчание поможет?

– В последний раз, когда он попросил меня кое-что сделать, я совершил прямо противоположное. Не представляю, чтобы повторный заход наполнил его симпатией ко мне.

– Но если бы ты рассказал ему о Закуре и…

Речь Птицеловки прервал громкий стук в дверь. Наверное, он ее оглушил, судя по скорости, с какой она спрыгнула со стула.

Я улыбнулся. Это хорошо. Так ей и надо.

Дверь задергали, когда я уже открывал рот, чтобы велеть гостям убираться. Затем стук повторился и раздался голос Езака:

– Дрот? Спускайся! Скорее!

Я посмотрел на Птицеловку. Она вскинула брови и помотала головой. Без понятия.

Тогда я перевел взгляд на умывальник. Меня ждали вода, мыло и полотенце. Большой соблазн.

Чертовы актеры.

– Скажи Тобину, что я еще даже…

– Тобин ни при чем, – перебил меня Езак. – Труппа тоже.

– Тогда кто?

Пауза была длиннее, чем мне хотелось.

– Просто спускайся, – раздалось затем. – Сейчас же.

Внизу ждали двое, не считая Езака: детина, похожий на соляной столп в часы досуга, и старуха. Кроме них, в общем зале не было никого, даже хозяина за стойкой.

Свидетелей нет. Дурной знак.

Я осторожно сошел с последней ступеньки. Шнурков в сундуке не нашлось, и я просто натянул незашнурованные сапоги, так и потопал. Прикинул было, не затолкать ли мои распухшие, больные ноги в походные, но один взгляд на грязную, задубевшую обувь убедил меня, что дело не стоит таких мучений. Сейчас, оценив ситуацию в общем зале, я начал задумываться, не прогадал ли, – возможно, придется бежать, и к черту боль.

Женщина сидела сбоку, на столе перед ней стоял запотевший керамический кубок, над которым поднимался пар. Одета в кремовый кафтан; простая вуаль опущена ниже подбородка, а серебристые волосы перехвачены бежевой лентой. Единственным ярким пятном было кольцо на левой кисти – золотое с небесным сапфиром величиной с мой резец. Правая же рука лежала на коленях – парализованная, как я понял, судя по немного просевшему плечу и перекошенной правой половине лица.

Я повернулся к женщине и сотворил глубокий поклон. Это казалось уместным жестом. Она ничем себя не выдала и чуть кивнула в ответ.

Но Птицеловка была настроена не столь дипломатично.

– Где мои люди, черт побери? – Она оттолкнула меня и выступила вперед. – И кто вы такие?

– Ты о тех, что следят за гостиницей? – Женщина хладнокровно взглянула на Птицеловку. – Они ушли.

– Почему?

– Потому что я им велела. Ты понимаешь, что это значит?

– Ага, это значит, что я сейчас…

Я сгреб Птицеловку и оттащил.

– Мы понимаем, – сказал я и обратился к Езаку: – С твоими людьми все в порядке?

Я обратил внимание, что пусто было и во дворе.

– Они в конюшнях, – ответил он и глянул на старуху. – Мне нужно к ним.

Та снова наклонила голову, и Езак ушел.

– Дрот, иди к черту! – вспылила Птицеловка, вывернув руку из моего захвата. – Если ты думаешь, что я собираюсь стоять и смотреть, как какая-то старая…

– Ты собираешься делать вот что: заткнуться и выметаться на конюшню с Езаком, – возразил я, подступив ближе и понизив голос. – Живо.

– Хрен я…

– Нет, – прошипел я. – Никаких споров. Не сейчас. Если хочешь, чтобы люди, которых ты только что набрала, продолжали дышать. Сама подумай: она одним словом очистила от Ворон и Дубов три квартала. Как по-твоему, что произойдет, если ты сделаешь еще один шаг в ее сторону?

Птицеловка понурилась и яростно зыркнула не пойми на что. Я не тронул ее.

– Птицеловка?..

Каблуком в пол. С силой.

– Гадство!

Затем она вышла и широким шагом двинулась через двор.

Если Тобин только раскроет рот, я ему не завидую.

– В ней есть огонь, – заметила старуха, наблюдая в окно за Птицеловкой. – Она либо спалит мир, либо сгорит сама. Мне она нравится. – Затем повернулась ко мне. – Нам нужно поговорить, тебе и мне. Присаживайся.

Я протопотал к ней и сел. Она неторопливо склонилась на сторону и заглянула под стол.

– Похоже, что у тебя неудобная обувь.

– Неужели? Я не заметил. На фоне последних событий самочувствие очень даже неплохое.

– Тебе известно, кто я? – Левый угол ее рта дрогнул.

– Ты закурейка, если речь об этом. И занимаешь видное место в организации. Никто другой не сумел бы прижучить моих людей и очистить место, имея в подмогу всего одного Руку.

– «Руку»? – Она оглянулась. – Что скажешь, Убайд?

Столп заворчал.

– Ну а мне нравится. Теперь ты мой Рука. – Она глянула на свои колени, потом опять на меня. – В моем случае особенно поэтично, не находишь?

– Я…

– Молчи. Это был риторический вопрос. – Она подняла стакан и отпила не знаю чего, звякнул лед. Льда в гостинице обычно не клали. – Нам нужно понять, что с тобой делать.

Я молча ждал.

– Итак? – спросила она чуть погодя.

– О, извини. Я думал, ты уже поняла это и просто ждешь, когда я что-нибудь брякну, а ты велишь мне заткнуться.

Ее левый глаз превратился в щелку. Правый попытался сделать то же, но не поспел. Я сосредоточился на том, что поуже.

– Никто не любит наглых имперцев.

– Я вижу, что воинственных джанийских женщин в годах тоже не жалуют. – Подавшись вперед, я поставил локти на стол. – Послушай, я еще не пил кофе, да и другим привычным порокам не предавался, а потому буду краток. Круче тебя только яйца. Я вижу это даже без ходячего обелиска позади. И ты бы не пришла, не зная о моих связях на родине. Может быть, перестанем изображать крутых и перейдем к делу?

Тип, стоявший позади нее, хрюкнул и демонстративно подперся кулаком величиной в половину моей башки.

Старуха словно не обратила на это внимания. Она долго сверлила меня взглядом, пока наконец не встряхнула головой. Убайд разжал руку, но не убрал.

– Мое имя – Джаида бинт-Ийаб Бакр аль-Модусса аль-Хирим, – произнесла она, – хотя на улице большинство называет меня Мамаша Левая Рука. Тебя зовут Дрот?

– Зовут.

Пауза.

– И все?

– Мне обычно хватает.

Она шмыгнула носом и отпила еще своего ледяного питья.

Работая в Старом Городе, я слышал ее имя, но вскользь. Мамаша Левая Рука была настолько выше улицы, что слыла больше мистической сущностью, нежели человеком. Являясь матриархом клана Хирим, она, как сказывали, обладала нешуточной властью не только над теми членами своего клана, что держались в тени, но даже над самим племенем. Говорили, что ей во многом подчинялся даже ее племянник Гамза, номинальный глава Хирима.

К несчастью для меня, это означало, что она приходилась дальней родственницей Жирному Креслу. Кровные узы были не очень прочны, но их хватало, чтобы мне стало неприятно видеть Мамашу Левую Руку сидящей напротив, когда и дня не прошло с того момента, как ее племяш натравил на меня ораву Резунов.

Я изучил закурейскую паханку и Руку-амбала, торчавшего позади. Одновременно я согнул кисть, подумав о ноже в рукаве. Только в надежде на быструю смерть.

– Отлично, Дрот Одноименный, – сказала старуха. – Перейдем к делу. Вопрос у меня простой: хочу выяснить, как ты поступишь с Жирным Креслом.

– Я? – Я сидел развалясь, но теперь подобрался. – А как мне поступать, кроме как постараться выжить? Он твой родственник.

– Да, но не я убила его любимого кузена.

– Его кузена?..

– Ты повстречал его на улице. У него были меч и маленький щит.

– Ты имеешь в виду того, которого он послал во главе троих Резунов убить меня?

– Должно быть, это был Са’д – он самый.

– И твой внучатый племянник огорчен моим уходом? А что мне было делать – пусть мочит?

– Семейство свидетель, это облегчило бы мне жизнь.

– Ну, извини за неудобство, мать твою, но я…

Ее кисть взметнулась – и то же Рука. Я мигом слетел со стула и растянулся навзничь.

– Следи за языком, – посоветовала закурейская матрона. – Я не терплю сквернословия. Второго предупреждения не будет.

Я поднял голову и посмотрел промеж ног в сторону стола. До него было добрых шесть футов. Так это предупреждение?

Поднявшись кое-как, я утер испачканную кровью бороду и потопал обратно. Ставя стул и садясь, я напомнил себе, что это ее город. Ее армия.

Тем не менее я не замедлил подцепить ее кубок и вылить содержимое в рот. Зимнее вино – легкое, сладкое и, к счастью, холодное. Я погонял его во рту и сплюнул ярко-розовой струйкой.

В правом ухе звенело. Половина лица вторила болевым контрапунктом. Я оставил то и другое без внимания.

– Ладно, – сказал я. – Очевидно, я чего-то не понимаю. Какие у тебя проблемы с Жирным Креслом и при чем тут я?

– Мои проблемы – моя забота и тебя не касаются. Достаточно сказать, что Жирное Кресло – свинья, но свинья смышленая. Он приструнил Имперский квартал жестче, чем я считала возможным. Кое-кому из клана это помогло, но моим интересам помешало. Он словно камешек в сандалии, и я хочу от него избавиться.

– Что же, если меня замочить, то пресловутого камешка не станет?

– Это чревато последствиями, – отозвалась она. – Убийство Серого Принца – дело нешуточное даже в Джане. Нет, не раздувайся; это не то, что ты думаешь. Вряд ли за тебя станут мстить. Но твоя гибель выставит его близоруким и опасным. Мне нужно, чтобы Жирное Кресло потерял лицо до того, как я попробую его устранить, и твоя смерть была бы ветерком перед бурей. – Она поджала губы. Зрелище было не из приятных. – Но вот ты убиваешь Са’да и даешь жирному дураку отличный повод для наезда.

– Вендетта, – высказался я.

– Если это то же самое, что кровная месть, то да. Он назначил цену за твою голову. Высокую. И даже я не могу этому воспрепятствовать, потому что честь племени затронута слишком глубоко.

– А если я лягу на дно? – Дурная мысль, но у меня не было ни времени, ни сил и средств сражаться с этим типом. – Если я уберусь с его пути?

– Он не позволит.

– А если сам его замочу?

– Мне бы этого не хотелось. Дурак или нет, а все-таки родственник. Если уж погибать, то от клинка закурейца.

– А вдруг иначе не получится?

– У него много родственников. Таких крутых, как он сам, поменьше, но достойные есть, и я полагаю, что ты не уйдешь из Джана живым.

– Выходит, что я покойник, если буду защищаться, и тот же покойник, если не буду. – Я отвернулся и снова сплюнул кровью. – И как вы только ведете дела? Странно, что вы еще не перебили друг дружку и не лежите по канавам.

Мамаша улыбнулась. Мрачная картина, но я уловил некоторую тоску.

– Бывали времена… – проговорила она. Затем вздохнула. – Однако в Закуре есть правила и старшинство, не говоря об иерархии. У нас существуют замысловатые способы избежать бойни. В твоем случае ни один не годится. – Она посмотрела мне в глаза. – Неужели в твоем Круге все настолько иначе?

Я хотел ответить утвердительно, но осекся. Поводы и порука могли отличаться, но кровь лилась. Может быть, даже больше, так как мы полагались не на кровные узы и род, а на деньги и страх. О да, без долга и чести не обходилось, но в Круге редко мстили за тех, кого не сильно любили.

Все это не имело значения, потому что я был один в чужом краю, не считая Птицеловки.

– Так что же ты предлагаешь? – спросил я.

– Опозорить его. – Старуха криво пожала плечом. – Выставить дураком. Отобрать часть Имперского квартала. – Она взялась за кубок и отпила. – Короче говоря, занимайся тем, чем хотел, когда прибыл в Эль-Куаддис. Только делай это быстрее.

– Чем хотел?.. – отозвался я эхом. – Я собирался кое-кого разыскать и отчалить.

– Ну да, разумеется. – Она не сводила глаз со стойки.

– Черт подери, женщина, говорю же тебе…

Рука поднялась. Убайд напрягся. Я застыл.

– Не держи меня за дуру, – заговорила она. – Не может быть, чтобы при твоем ремесле в империи ты вдруг случайно оказался в Эль-Куаддисе. Байка про наемника сгодится для улицы, но я слишком хорошо знаю изнанку вещей, чтобы купиться на это. – Она опустила руку. – Если ты хочешь подгрести под себя имперское дно, я не стану мешать. На самом деле могу даже помочь. Я могу приструнить клан, снять цену с твоей головы и представить тебя как лучшую альтернативу Щуру. Даже обеспечить бесперебойные поставки. – Старуха снова посмотрела на меня. – При том условии, конечно, что ты разберешься с моим племянником.

Я начал открывать рот, чтобы сказать… Не знаю что. Мне было ясно, что нужно как-то ответить: согласиться, или сделать встречное предложение, или обговорить условия – что угодно, только бы скрыть удивление от ее слов и того, что за ними скрывалось. Отреагировать на версию, согласно которой я замочил в Баррабе Щура ради его связей в Эль-Куаддисе. Прикинуться, будто я знал о договоре покойного Серого Принца с Закуром и Жирным Креслом. И да, утаить тот факт, что лишь слепое везение привело меня в эти края и усадило на задницу в самую гущу дел ее клана, – изобразить, будто я действовал осознанно, как и положено Принцу. Ибо в противном случае моя ценность, не говоря о надежности, немедленно снизится до ничтожной величины.

Так или иначе, горе мне за то, что много был Носом и мало – Принцем.

– Итак? – осведомилась закурейская матрона.

Я снял с шеи кисет и вытряхнул на ладонь два зерна. Предложил Мамаше, но она отказалась.

– Меня не слишком возбуждает идея о вмешательстве в клановую политику, – заявил я, катая зерна в ладонях. – Но есть ощущение, что выбор не слишком богатый.

– Так оно и есть. И не волнуйся, ты далек от того, что я называю «вмешательством». Ты в лучшем случае инструмент и в худшем – мелкая помеха.

– Ну что же, коль скоро ты так любезна…

Мамаша Левая Рука подала знак, и Убайд почти бесшумно выдвинул из-за стола ее стул. Она поднялась крайне медленно, однако отвергла помощь Руки. Было очевидно, что движения причиняли ей боль, как и то, что плевать она на это хотела.

– Мы обсудим детали, когда ты выполнишь свою часть сделки, – просипела она. – Тем временем я начну готовить клан к падению Жирного Кресла.

– Как раз об этом. – Я встал – тоже медленно, чтобы Убайд остался доволен, – и сунул зерна в рот. – «Выставить дураком» звучит чересчур обтекаемо. Неплохо бы уточнить.

– Если мое участие обозначится, я рискую лишиться всякой выгоды. – Мамаша помотала головой. – Сама эта встреча – достаточный риск; если я намекну, то следы приведут к Закуру, а потом и ко мне. Действуй самостоятельно, имперец.

Она поворотилась. Убайд вручил ей прочную трость, и Мамаша похромала к двери. На эту помощь она согласилась.

Подстава, даже мне было ясно. Если я каким-то образом преуспею, то она окажется на коне, не шевельнув и пальцем; если проиграю, то она ничем не рискует. Так или иначе, когда придет время расплаты, я буду целиком зависеть от ее милости. Она легко могла рассмеяться мне в лицо насчет своего честного слова, и я ни черта не смогу поделать.

Мне нужно было нечто большее: не только сохранить лицо, но и почувствовать, что я не прогнулся, – пусть вопреки действительности. Мне тоже полагалось что-то извлечь.

– Меня это не вполне устраивает, – сообщил я вдогонку.

– Ничего, стерпится.

– А если я вместо этого пойду к твоему племяннику? И договорюсь с ним?

Мамаша остановилась. Она выворачивала шею, пока не уставилась на меня полузакрытым глазом.

– Даже ты не настолько глуп.

– Я меченый имперец в Джане – что мне терять?

– Помимо очевидного?

Я не ответил.

– Чего ты хочешь? – Мамаша скривилась так, что я подумал о лимонах.

– Помощи на улице.

– Я же сказала, что мое участие не должно быть заметным…

– Это не касается Жирного Кресла, – перебил я. – Мне нужно содействие в моем, и только моем, деле. Оно совершенно не затронет ни тебя, ни Жирное Кресло, ни вообще Закур.