Действующие лица 16 page. – Ты спрашиваешь, кто нас нанял?

– Ты спрашиваешь, кто нас нанял?

– Именно так.

– А я должен спросить – почему?

– То есть помимо нашей внезапно возникшей, но прочной дружбы?

– Да, помимо нее.

– По трем причинам. Во-первых, эти волхвы нужны мне живыми, и я хочу знать, кому они мешают. Во-вторых, я тоже находился в том погребе, и мне не понравилось быть мишенью, пусть даже по касательной. И в-третьих, если это тот, о ком я думаю, то ты не много потеряешь, сказав мне.

Старый ассасин посмотрел на внучку, потом на меня. От глаз разбежались веселые лучики.

– Учись у него, Ариба. И часа в нашем обществе не прошло, а он уже угадывает наши мотивы. Хорошо, нас нанял Жирное Кресло. Ты подумал на него?

Я кивнул. В этом был смысл. Когда речь пошла о контрабандном глиммере, Жирное Кресло откровенно заявил, что считает, будто я обладаю в Эль-Куаддисе организацией. И чтобы поверить в это, он должен был небезосновательно полагать, что магия уже поступает из империи. Это означало, что Джелем и его люди каким-то образом успели привлечь внимание Жирного Кресла еще до моего прибытия. Мои поиски йазани лишь укрепили его подозрения, и он нанял нейяджинов.

Ну что же – теперь, после груды трупов, мне хоть не придется беспокоиться о том, что они примут от Жирного Кресла новый заказ.

– Благодарю, – сказал я и сотворил перед стариком лучший прощальный поклон, какой только мог в моем состоянии, после чего обратился к Арибе: – Уходим?

Она что-то буркнула и стремительно прошла мимо, задев меня плечом. Я повернулся к ее деду:

– Она ведь знает, что я должен добраться живым?

– О да. Но вот послушается или нет… – Старик пожал плечами.

Я забрал свое оружие и, прежде чем последовать за ней, уверился в том, что все клинки рассованы по местам.

Когда я вернулся в «Тень Ангела», восток уже посветлел. Я потер глаза и подумал об очередном ахрами, но счел за лучшее обойтись. Я достиг стадии, когда оно не поможет и только разбудит без ясности в голове. А я надеялся поспать.

И еще – избавиться от мрачной убийцы, гордо шагавшей рядом.

Когда мы дошли до гостиницы, Ариба остановилась в тени у ворот, не заходя во двор.

– Тебя здесь не тронут? – осведомилась она из-под тряпицы тоном порочным и одновременно безразличным.

Я огляделся. Хозяйский сынок перетаскивал столы от стенки, готовя двор к новому дню. Что-то клевали цыплята, и мне были видны распахнутые окно и боковая дверь кухни. Из трубы, что торчала подальше, поднимался дым.

Птицеловки не было видно, но это хорошо – ее работа в том и заключалась, чтобы бдение оставалось незримым. Сугубо для порядка я изучил линию крыши и увидел очертания головы и плеча, торчавших над конюшнями. Силуэт шевельнул рукой, подав сигнал, знакомый мне с Илдрекки. В следующий миг фигура исчезла.

– Все будет в порядке, – ответил я.

Долгая пауза: Ариба изучала меня, двор и Ангелы знают что еще.

– Это неправильно, – изрекла она наконец.

– Прошу прощения? – Моя рука потянулась к рапире, а глаза быстро обшарили улицу.

– Деду не следовало тебя отпускать.

Ах это? Я расслабился, но сразу передумал и положил руку поближе к кинжалу, чем к рапире. Ариба была слишком горяча, приди ей вдруг в голову «исправить» ситуацию.

– Ты можешь быть очень ценным для нас, – произнесла она, взглянув на меня снова. – Он считает иначе, но я-то знаю.

Ее глаза, сидевшие близко к узкому носу, были большими, темно-карими и подведены тенью. Под тканью проступали скулы. Все это вкупе с порочностью голоса, не говоря о выпуклости, которую я заметил под свободным одеянием…

Я моргнул. Дрот, очнись. Это убийца. Она порадуется при виде твоего трупа.

– Мы разговаривали при тебе. – Я кашлянул. – Ты слышала: я даже при желании не могу показать, как вижу то, что вижу.

– Я говорю не о желании, а о необходимости. Нам нужно противостоять Львам, лучшим из них… чтобы восстановить нашу гордость. Ты можешь помочь.

Я отметил, что она принялась рассеянно водить большим пальцем по серебряному кольцу на среднем. То же самое было в пустом помещении, когда старик спорил с ней и упомянул ее мать. Старые раны? Досада? Что-то еще?

Так или иначе, я буду дураком, если не воспользуюсь этим.

– У вас с дедом много разногласий, насколько я понимаю?

– Мы ладим достаточно хорошо.

– Но не когда речь заходит обо мне.

– Существуют йазани, – она подступила ближе, – которые умеют месяцами сохранять живыми человеческие органы – палец, ухо, ступню, сердце. Они используют их для магии и алхимии. Как ты думаешь, сколько времени они могут хранить целым и невредимым человеческий глаз? Наверно, достаточно, чтобы узнать его тайны?

– Это если считать, что магия заключена в моем глазу. Кто ее знает! Я же сказал твоему деду, что понятия не имею, как она действует. Лишить меня глаз может быть вернейшим способом лишить и магии.

Ариба сдвинула брови. Она явно не ожидала такого спокойного отношения к своей угрозе. Но я ее не винил, меня стращали лучшие из лучших.

– Меня больше интересует другое, – продолжил я. – Сколько времени у них проживет голова ассасина? Потому что если ты попытаешься ответить на свой вопрос при помощи тех йазани, то я клянусь, что у них будет шанс ответить на мой.

Мы долго рассматривали друг друга: она оценивала меня; я платил тем же, по ходу стараясь не затеряться в ее взгляде. Наконец Ариба изогнула тонкую бровь и фыркнула.

– Ты все-таки слишком ценный, Меченый, чтобы тебя убить, – признала она.

Я провожал ее взглядом, пока она не скользнула в тень. Затем пересек двор и вошел в гостиницу.

Немногочисленные местные сидели за столами и заканчивали завтрак. Несколько человек подняли на меня глаза, но большинство смотрело в тарелку. Не было ни людей Тобина, ни Птицеловки. До первых мне не было дела, я находился не в том настроении, чтобы общаться с выводком кудахчущих актеров, но от компании Птицеловки не отказался бы. Сейчас мне остро не хватало ее – чтобы была рядом, бранилась, шипела и в конце концов усвоила новости, с которыми я пришел. Возможно, причина была только в месте и часе, но мне вдруг отчаянно захотелось разделить бремя.

Как бы я ни устал, я не мог не отметить, что желудок уже пытается проесть дыру в хребтине. Я подошел к стойке и знаком велел принести того, что у них там было на завтрак. Затем привалился к ней спиной, утвердился локтями сверху и позволил себе расслабиться.

Охотники за джиннами? Какие, к черту, виды у кучки охотников за джиннами на меня, не говоря о моем ночном зрении? Дело казалось достаточно скверным, когда я считал их некими ассасинами, одетыми в тень, но теперь… Теперь мне приходилось гадать о связи между моим темным ви́дением и таковым у джиннов, или их погонщиков, или кем там, будь они прокляты, являлись Львы Арата. Если отбросить тот факт, что старый убийца меня отпустил, то я ни на секунду не верил в случайность того, что глиммер нейяджинки обманывал и зрение Львов, и мое собственное. Мой ограниченный опыт подсказывал, что в магии не бывает таких совпадений: нежданный глиммер обычно ухудшает ситуацию, а не наоборот. Это могло сколь угодно не нравиться мне, но представлялось вполне вероятным, что если между зрением моим и Львов Арата и не было прямой связи, то сходство оставалось разительным. Сходство, которое вполне могло указывать на джанийскую магию и джиннов.

Джинны.

Проклятье, Себастьян, как ты разжился нашим ночным зрением? И где?

Девчонка-служанка едва не напугала меня, поставив у моего локтя тарелку. Я повернулся, чтобы забрать ее, и улыбнулся. Каша была приготовлена по-илдреккански; она благоухала и рисом, и козьим молоком, и медом, и кориандром. В животе заурчало при воспоминании о доме. Взяв тарелку и роговую ложку, которую она положила рядом, я направился к лестнице.

Ну что же, одно было ясно наверняка: если я не считал мое ночное зрение удачным совпадением, то так же думал и дед Арибы. То, что он меня отпустил, означало только, что задерживать пока не имело смысла. Я не питал никаких иллюзий и знал, что не покончил ни с ним, ни с его внучкой, ни с их интересом ко мне. Никто не нарушает контракт и не мочит четверых боевиков местного Туза лишь для того, чтобы позволить уйти человеку, ради которого рискуешь людьми. Нет, он затеял долгую игру, но я пока не знал, какая роль отводилась мне – орудия или мишени.

Я поднялся на одну ступеньку, затем на следующую и погрузил ложку в кашу. Та была горячей, густой и крупчатой; она упала в утробу, словно булыжник. Но все равно было неплохо, как будто в сердцевине объявилась толика родины, которая вызвала несварение желудка. Мелочь, но приятно.

Сейчас мне вовсе не хотелось думать ни о глиммере, ни о нейяджинах, ни о прослушивании – ни о чем. Я лишь хотел набить желудок, залечь в постель и выйти по другую сторону сна с достаточными силами, чтобы вернуться на улицу. Ответы могли найтись только там; они покоились на вертких, уклончивых языках в темных закоулках Эль-Куаддиса – местах, где никого не встречали с распростертыми объятиями, тем паче имперцев. В местах, которые мне придется досконально освоить, ибо ответы не являются вразвалочку сами по себе и не усаживаются под дверью в незнакомом городе. Ради них приходится драться, и платить, и лгать, и проливать кровь; приходится угадывать, с чего разулыбался стоящий перед тобой джаниец – радуется деньгам или намерению замочить тебя при первой возможности. Приходится нырять из ночи в ночь, всякий раз надеясь, что разомкнется она, а не ты.

Легко не было никогда. Ни в коей мере.

Тем большим было ошеломление, когда я одолел лестницу и обнаружил Бронзового Дегана, который устроился позавтракать в кресле возле моей двери.

Тарелка с тяжелым стуком ударилась о пол. На миг прошло и мое изнеможение.

Я почувствовал, что расплываюсь в улыбке, перешагнув через тарелку и двинувшись по коридору. Как он?..

– Какого черта ты тут делаешь? – проговорил Деган, не отрываясь от трапезы.

Он не подходил к утренней раздаче и подчищал с блюда ночные объедки.

Я остановился, улыбка пошла на спад. Вот вам и счастливое воссоединение. Не то чтобы я на него надеялся, но все же.

– Меня подмывает задать такой же вопрос, – отозвался я.

– Какая неожиданность.

Деган остался Деганом: широкополая шляпа; штучные, но удобные и просторные дублет и бриджи; высокие армейские сапоги – скатанные, чтобы дышали голые икры. Дублет был тоже распахнут; под ним находилась заношенная, но чистая сорочка – редкотканая из уважения к джанийскому климату. Этим утром он целиком облачился в серое и бледно-желтое, тусклое золото дублетного канта было в тон осенней шевелюре.

На боку был, конечно, меч – Деган не мог без него обойтись. Красивый клинок с отшлифованной чеканной гардой в форме тяжелой закрепленной цепи, однако при Дегане он выглядел не вполне уместно: ни бронзы, ни прорисованных лоз…

Я мог исправить это за один короткий визит на конюшню, но не стал предлагать. Не сейчас. Пока еще нет.

– Птицеловка знает, что ты здесь? – спросил я.

Наверху скрипнули балки, гостиница готовилась к дневной жаре.

– Она не была бы на своей должности, если бы не знала.

– И почему не сказала мне?

Деган пожал плечами и вновь занялся блюдом, задержавшись лишь для того, чтобы смахнуть с колена пылинку.

– Тебе бы пришлось…

– Погоди.

Я посмотрел на потолок. Очередной скрип, снова пыль.

Проклятье!

– Птицеловка! – крикнул я. – Вали с чердака и перестань подслушивать!

Тишина.

– Да помогут мне Ангелы. Я продырявлю потолок, если не уберешься!

Молчание длилось.

– Живо, Птицеловка!

– Ты не достанешь до потолка, – донесся ее голос откуда-то сверху.

– Хочешь рискнуть? – Я потянул клинок, стараясь шуршать погромче.

– Ладно! – послышалось после очередной паузы.

Она пошла среди балок, и потолок опять заскрипел, осыпаясь пылью.

Я дождался падения последнего куска штукатурки и переключил внимание на коридор.

– И если за дверью еще кто-то слушает, их тоже найду и распотрошу!

Справа и слева пооткрывались двери, являя актеров в различных степенях одетости, смущения и веселья. Сходя по лестнице, они бурчали и шутили, а Деган удостоился как минимум нескольких подмигиваний от женской части труппы.

Когда коридор опустел, я вновь посмотрел на Дегана.

– Почему с тобой не бывает иначе?

Тот принужденно улыбнулся.

– Почему Птицеловка мне не сказала?

– Потому что я попросил не говорить. – Деган перестал улыбаться.

Я кивнул: это можно было понять. Неприятно, но можно. Даже Птицеловка не знала всего, что произошло между нами с Деганом, но была достаточно осведомлена, чтобы уважить его волю, когда дело коснулось меня.

– Добро, – произнес я, снялся с места и дошел до Дегана. – Поздравляю, ты застал меня врасплох и сбил с толку – что дальше?

– В былые времена я засчитывал себе очко и спешил домой, но это беседа иного рода.

– Какого же?

– Такого, что я скажу тебе уматывать к чертям из Джана и заниматься своим делом.

– И как, по-твоему, это подействует?

– Лучше, чем тебе кажется. – Деган поставил блюдо на пол и встал.

Он сжал зубы и кулаки, тяжело посмотрел на меня. Мне был знаком этот взгляд, которым Деган не только просчитывал варианты, но выбирал точки удара, определял геометрию поединка и оценивал противника. Холодный и бесстрастный взгляд из тех, которых я не привык удостаиваться, и потому до смерти перетрусил.

Затем он отвернулся и выдохнул. Я чуть не подхватил этот вздох.

– Почему Джан? – спросил он, не оборачиваясь. – Почему сейчас?

– А ты как думаешь, черт тебя побери?

– Ну, я-то совершенно уверен, что это не во исполнение твоей Клятвы. Мы оба знаем, что этого ждать не приходится.

Я уставился ему в спину. Ожидаемо и, честно говоря, заслуженно, но все равно больно. Нет, не просто больно – неописуемо.

– Я объяснился, – возразил я.

– Припоминаю, – отозвался Деган, – хотя мне было трудно уловить все тонкости твоих доводов: ты стеганул меня по затылку заколдованной веревкой и у меня дымились волосы. Это немного отвлекает. Упоминались твоя задница и империя, да?

– Ты знаешь, почему я совершил то, что совершил. Дело было не только во мне, тебе, империи и том проклятом дневнике: оно касалось Кристианы, Келлза и Круга вообще. Речь шла о том, чтобы сохранить им жизнь вопреки императору и Тени; о том, чтобы сохранить при себе вещь, которая одна позволяла надеяться вытащить их из этого дерьма живыми и невредимыми.

– Я знаю, – сказал Деган.

– И что?

– А то, что поначалу я счел твои доводы убедительными; достаточными, чтобы не перечить. – Он повернулся ко мне, и взгляд его был суровым, как у солдата; тяжким, как нарушенное обещание; жестоким, как правда. – Но я ошибся.

– Ошибся? – повторил я, и чувство вины разгорелось во мне, преобразуясь в гнев. – Это в чем же? В том, что ты не оставил мне приличного выбора? В том, что я не знал, какая дьявольщина творилась у тебя с орденом, пока не стало слишком поздно? В том, что я не только из кожи вон лез, чтобы скрыть твое участие, но и солгал твоим «братьям», когда они приступили ко мне с кулаками? – Я шагнул и остановился в считаных дюймах от Дегана. – Что тут такого, сука, «ошибочного», чтобы ты не замечал достигнутого – нами обоими?

– Того, что только один сдержал слово, – парировал Деган, свирепо взирая на меня.

Я устоял, хотя в глубине души хотелось отбросить отговорки и гордость и попросить прощения – сказать: пошло оно к гребаной матери, мы оба оступились, давай начнем заново. Но у нас было слишком богатое прошлое и слишком много гонора, чтобы прогнуться. Наши ремесла приучили нас приравнивать уступку к слабости, и проявлять ее было не в наших привычках.

Дальнейшее предстало даже худшим, чем я ожидал, и причин было сколько угодно.

– Ты мог рассказать мне о Клятве, – возразил я. – О том, что, принимая ее, ты шел против законов твоего ордена. Если бы я знал, что она для тебя значила…

– О Ангелы! – возопил Деган. – Дело не в Клятве! Неужели не понимаешь? Если бы ты не сдержал слова, данного Дегану, я мог бы смириться, но вышло иначе. Ты не сдержал слова, которое дал мне. Я принял твою Клятву, Дрот, ради тебя самого, потому что не хотел, чтобы тебя зарезали Железо, Одиночество или кто-то еще. Даже пойди я в итоге против ордена, мне было бы ясно, что это делается по двум достойным причинам: ради тебя и во имя долга перед империей. Пусть остальное рухнет, мне было бы достаточно для опоры. Но вот ты хлестнул своей веревкой, и я упал, и оба обета пошли прахом. – Деган вздохнул и приложился затылком к стене. – Мое фиаско мне и влачить, но я не потяну еще и твое, это твоя забота. Не собираюсь и отпускать тебе грехи. Ты должен понять, что ответа на вопрос «почему» не всегда достаточно, особенно в таких случаях. Умение отбрехаться от дилеммы не означает, что ее больше нет.

Он изготовился положить руку на гарду, затем помялся и не тронул сталь.

– Я вынужден напоминать себе, кто я теперь такой, – молвил он, глядя на свои пальцы, занесенные над рукоятью, которую обвила цепь. – Каждое утро, когда я пристегиваю эту штуку; каждый вечер, когда снимаю ее перед сном; всякий раз, когда прикасаюсь к гарде, – я замираю и сознаю, что больше не Деган. Я вспоминаю, что мое слово отныне имеет не больше веса, чем у наемника, а мой клинок не служит цели выше той, что оплачена. Моя сталь – всего-навсего сталь. – Он опустил руку и посмотрел на меня. – И этого не изменят никакие извинения и оправдания.

«Точно так же как все мои размышления не изменят моего статуса Серого Принца», – подумал я. Но это было другое дело: я возвысился в иерархии, а не был из нее изгнан. Я мог лишиться друзей и прежней уличной сноровки, но Деган потерял все, что определяло его лицо. Нас было невозможно сравнивать, и я не собирался оскорбить его попыткой.

Вздохнув и вдруг утомившись, я сел в кресло Дегана. Затылок в месте, куда ударила Ариба, снова заныл пульсирующей болью, а заодно оживились вкупе с усталостью и прочие отметины, оставленные предыдущими поединками. Виновен я или нет, я оставался Серым Принцем при деле, которое надлежало выполнить, и людях, которых следовало защитить. Если я хотел разобраться с Деганом, мне предстояло сделать это быстро, покуда мозг не последовал за обмякавшим телом.

Я посмотрел на блюдо на полу: куриная ножка в винном соусе и пахнувшая розмарином и вишнями; репка, зажаренная дочерна, но маслянистого вида на срезе. Деган едва прикоснулся к ним; похоже было, что и гостиничные тараканы еще не добрались до этих яств. У меня заурчало в животе. Я облизнулся.

– Угощайся, – вздохнул Деган.

Я так и сделал. Ножка остыла, а соус загустел, но в нем присутствовал перец, который неплохо сдобрил кисло-сладкий вкус. Репка, еще теплая в середке, была чуть приправлена оливковым маслом и восхитительна.

Деган смотрел и ждал стоя. Я понимал, что он возьмется за старое, едва я доем, и решил ударить первым.

– Ты же знаешь, – произнес я с набитым ртом, – я всегда готов помочь.

Резкий, лающий смешок. Я поморщился.

– Последнее, что мне нужно…

– Давно ты здесь? – перебил его я.

– Чуть больше двух месяцев. – Деган нахмурился.

– А я меньше двух недель. – Я кивнул, отправил в рот последний ломтик репки и вытер другой рукой усы и бороду. – Примерно столько же в Старом Городе. Хочешь узнать, что я нарыл за это время?

– Не особенно.

– Но ты улавливаешь?

– Улавливаю, – согласился Деган, – и мне все равно. Я не нуждаюсь в твоей помощи. Я хочу одного: чтобы ты убрался.

– Почему?

– Потому что то, чем я занимаюсь, не касается ни тебя, ни Круга и я не хочу, чтобы коснулось. Это личное дело.

Я взял куриную косточку и осмотрел, не осталось ли мяса. Нет, обглодал дочиста. Да и ладно. Я положил ее на блюдо, поставил его на пол и поднялся.

– Ладно, – произнес я.

– Ладно? – Деган отступил на шажок. – И все?

– И все. Ответь на один вопрос, и делу конец.

– Хорошо-о, – протянул Деган, сдвинув брови.

– Что за важность в слоновой кости и бумагах, если тебя понесло из-за них аж в Эль-Куаддис?

В вопросе скрывалась ловушка. Это был один из немногих устойчивых слухов о Дегане, которые я подцепил до сего момента, но смысла в нем было чуть. Однако я нуждался хоть в чем-то, в любой мелочи, лишь бы застать его врасплох.

Мне повезло, уловка сработала. Глаза Дегана расширились, и в следующую секунду он с отвращением покачал головой:

– Проклятые Носы.

– Что это? – Я подавил улыбку и поднажал: – Реликвии? Записи? Что-то для защиты от ордена?

«Что-то, способное помочь мне уговорить тебя вернуться в Илдрекку?» – добавил я мысленно.

– Вроде того.

– Вроде чего – того?

Деган помотал головой.

– Проклятье, Деган, у меня нет на это времени!

– Правильно, нет, – согласился он. – У меня тоже.

И приготовился уйти.

Вот дерьмо! Я надеялся вычислить, чем занят Деган, до того как сообщу ему о причинах, по которым сам здесь находился; до того как скажу, что в Эль-Куаддисе объявился еще один Деган. Мне не хотелось признаваться в том, что я прибыл сюда не только ради нашей поруганной дружбы. Я понимал, что это глупо и мне никак не сообщить об участии Волка и в то же время скрыть угрозу, существовавшую для моей организации, но это выдало бы большую корысть, чем я имел. И меньше всего мне хотелось, чтобы Деган решил, будто я снова использую его в собственных целях.

Правда, так оно и было – в известной степени. И выбора у меня не оставалось.

– Если твое пребывание здесь связано с возвращением в орден Деганов, то я могу помочь, – сказал я.

– Дрот, шантаж не выгорит, – откликнулся он на ходу. – И даже тебе не удастся договориться с орденом, когда дойдет до исправления того, что я натворил.

– Я прибыл не один. – Я сделал глубокий вдох и уперся рукой в стену.

– Если ты связал свою сестру, посадил в мешок и приволок сюда, вопящую и брыкающуюся, то мне наплевать. Я не намерен…

– Серебряный Деган тоже здесь, – перебил его я, едва не назвав того Волком. – Мы прибыли в Эль-Куаддис вместе.

Деган резко остановился. Его рука потянулась к мечу.

– Серебро здесь? – переспросил он и повернулся так, чтобы видеть весь коридор. Он чуть отступил к стене. – С тобой?

– Нет, не в гостинице. И не столько со мной, сколько… помыкает мною.

– Как это – помыкает? – Деган коротко и остро взглянул в мою сторону.

– Шантаж не действует на Деганов, но прекрасно срабатывает против новоиспеченных Серых Принцев.

– Серебро шантажировал тебя? – Деган опустил руку и склонил голову набок.

– Он повесил на меня смерть другого Серого Принца и выставил все так, будто я загасил того, когда тот находился под защитой моей Клятвы о мире. Когда я покинул Илдрекку, об этом только шептались, но многие Кенты уже начали верить, и если Серебро вздумает повысить ставки и уложить мне под дверь еще пару жмуров, все пойдет прахом. Нийян Красные Ногти уже вытерла об меня ноги, а за последний месяц я мог лишиться и остальных. Не знаю. Мне ясно одно: если слух укоренится, то это отличный предлог для пары других Серых Принцев избавиться от меня.

– Это малость чересчур для Серебра, но я, наверное, могу представить, что он так делает. Особенно сейчас. – Деган поразмыслил. – И он решил использовать тебя, чтобы найти меня?

– Он говорит, что орден распадается после смерти Железа. – Я кивнул. – Насколько я понял, тебя никто не обвиняет напрямик, но общее мнение Деганов именно таково. Я попытался убедить их, что это Тень завалил Железо, но…

– В самом деле? – спросил Деган. – Как?

– Я положил меч Железа на труп Тени и постарался, чтобы орден нашел. Ты уже скрещивал с Тенью клинки, и он был противником Железа. Я решил, что выйдет довольно правдоподобно.

– Красиво. Но мне сдается, что не сработало, раз ты здесь.

– Если верить Серебру, официальную версию никто не оспорил, но и не принял полностью, – покачал головой я. – Ее не очень-то впаришь без тебя или хотя бы твоего трупа.

– Прости, что остался жив и тем доставил тебе хлопот. Итак, в каком же лагере Серебро? Чего он хочет – сердечно пожать мне руку или вонзить в сердце меч?

– Он хочет вернуть тебя в Илдрекку. Говорит, что ты обладаешь достаточным влиянием в ордене, чтобы не дать положению ухудшиться, а спорщикам – озвереть на тему «Как мы служим империи».

– Он переоценивает меня.

– Еще он полагает, что сможет восстановить тебя в Деганах.

– Он и себя переоценивает, – тонко улыбнулся Деган. – Такой уж он, Серебро.

– Но тем не менее он прав?

Деган уставился на свои сапоги, рассеянно ковыряя пятно на полу.

– Может быть, – ответил он наконец. – Не исключено, что после убийства Железа мне уместно выступить и снять напряжение, – просто как пример того, что может случиться. Деганы давно не убивали друг друга, и я, очевидно, помечен весьма отталкивающим образом. Я, знаешь ли, ни на секунду не верю, что смогу устранить раскол, но отсрочить его? Возможно. Однако ордену придется воздержаться от моего убийства в тот же миг, когда я подтвержу его подозрение. А чтобы получить хотя бы шанс это сделать, я должен попасть в Казарменный зал, и вероятность этого чуть ниже той, что меня сразу прикончат.

– Но если они не желают признать наверное, что ты замочил Железо, то почему ты скрылся?

– Я бросил меч. Показал спину братьям и Клятве. Такого не спускают. Чтобы войти в зал не в цепях и железном наморднике, мне нужна поддержка как минимум трех Деганов. А Серебро – единственный, и не имеет значения, велик ли его вес.

– Поэтому он и хочет вернуть тебя в орден, чтобы провести в Казарменный зал.

– Может быть. Если я Деган, меня не посмеют не пустить, но это будет черт-те что за подвиг даже для Серебра. Никто и никогда не восстанавливался в ордене, если выбывал. О да, на этот счет имелись какие-то установления, но они давным-давно утрачены.

– Что значит «утрачены»?

– Кто-то изъял их.

– Это у Деганов-то?

– Владение мечом не избавляет от ошибок.

Я собрался осведомиться, какого рода ошибка позволит кому-то забрать нечто подобное, но встретил взгляд Дегана и осекся. Наши отношения были достаточно деликатны, чтобы давать ему очередной повод послать меня к чертовой матери. Судя по выражению лица, на сей раз он мог это сделать.

Поэтому я спросил:

– Забудем об утраченных правилах. Как по-твоему, сумел бы Серебро вернуть тебя в орден?

– Серебро разбирается в старых обрядах и законах так, что мне и не снилось, – пожал плечами Деган. – Наверно, это возможно.

– В таком случае мы все-таки можем тебе помочь, – констатировал я, и мне вдруг почудилось, что я впервые за месяцы вышел на солнечный свет. – Значит, нам всего-то и нужно вернуть вас с Серебром в Илдрекку. Может быть, заручиться поддержкой еще одного Дегана, и…

– Нет.

– Что такое?

– Дрот, я больше не хочу быть Деганом.

– Но ты же сказал…

– Я сказал, что пробовал примириться с этим, но это не означает, что я считаю себя вправе снова носить орденский меч. Я убил собрата по оружию и не могу вернуться как ни в чем не бывало. У нас с Железом были разногласия, но его память заслуживает лучшего. – Деган оттолкнулся от стены. – Нет, если мне что и важно, то это спасение ордена от него самого. Я могу не быть Деганом, но продолжать любить все, что он воплощает и за что ратуют мои бывшие братья. Я ценю твое предложение и старания – поверь, ты даже не представляешь, как высоко, – но вряд ли мое возвращение в Илдрекку будет лучшим способом достичь цели. Я нахожусь здесь неспроста, и если прав, то это повлияет на орден больше, чем может рассчитывать Серебро.

– Как? – спросил я. – Слоновой костью и бумагами?

– Да, слоновой костью и бумагами. – Деган улыбнулся и начал поворачиваться.

– Значит, нет? Вот так запросто?

– По-твоему, мне легко уходить? – Он остановился, но не обернулся. – Даже после всего случившегося в глубине души мне хочется согласиться, вернуться и снова бегать, драться и веселиться с тобой на пару. Но я считаю, что этого не вернуть. Было бы слишком просто зажить по-старому, забыть о былом и почему оно важно.

– Тогда нет, не запросто, а охренеть с каким трудом.

Я стоял и смотрел, как Деган спускался по лестнице. Солнечный свет сошел с моего лица, и тьма вернулась. Внезапно мне стало тяжело стоять, не то что думать. Я доковылял до двери, отпер замок, вошел.

В моей комнате был Волк. Он лежал на постели, закинув руки за голову.

– Ну что, могло пройти и получше? – осведомился он.

Какое-то время я тупо таращился на очередного Дегана. Затем притворил дверь.

– Вали с моей постели к гребаной матери! – сказал я.

Волк подчинился наполовину: сел, но не встал.

– Какого дьявола ты тут забыл?

– Тебя дожидаюсь, наверное.

– А Деган совершенно случайно нарисовался за дверью, пока ты был здесь?

– Я долго ждал. Нам нужно поговорить.

– Ты говори, а я буду спать. Можешь спокойно отвечать за меня, если сам себе надоешь. Советую вставлять в мои реплики посыл на три буквы – ближе к жизненной правде.

Я нагнулся и стал расшнуровывать сапоги, когда уверился, что не рухну.

– Для того, кто только что отпустил человека, за которым мы охотились месяц, ты слишком…

Date: 2015-07-11; view: 289; Нарушение авторских прав