Действующие лица 13 page

Другое дело, что именно так я и поступил, потому что не думал как Принц, а действовал как Нос. Опять.

Проклятье!

Ответить было нечем. Все, что я скажу, будет разобрано по косточкам и рассмотрено на свету. Вранье окажется предусмотренным, двуличие – ожидаемым, попытка пустить по ложному следу – предвосхищенной.

Да и к гребаной матери! Я решил сказать ему правду.

– Я кое-кого ищу.

– И?

– Что – «и»? Это все.

Уголки рта поднялись; тяжелые губы сложились в улыбку, означавшую нечто среднее между самодовольством и упреком.

– Ты мог бы искать десятком других способов, – заметил он. – Через Круг, помощника, местного босса – даже черкнуть записку на бумажной лягушке, сука; ты же не ждешь, чтобы я поверил, будто Серый Принц потащится в Джан кого-то разыскивать?

– Меня не касается, чему ты веришь.

– О нет, еще как касается. – Он уселся поудобнее и принялся бережно вертеть в пальцах бумажную фигурку. – Потому что то, чему я верю, может напрямую повлиять на то, чего ты здесь добьешься.

– Не лезь, – ответил я. – Не тот случай. Это не твое дело.

Его глаза переключились на меня. Теперь они превратились в буравчики.

– Ты угрожаешь мне?

– Предупреждаю.

Он долго пялился на меня, или мне показалось, что долго, – сердце стучало как бешеное, и судить было трудно. Когда стало ясно, что ни один из нас не уступит, он хрюкнул и отвернулся. Щелкнул пальцами, и носильщики метнулись плечами под шесты его кресла.

– До меня дошли слухи, – молвил он, когда портшез взлетел, – что последние месяцы кто-то переправлял из империи в Эль-Куаддис магию. Если не путаю, не так давно ты занимался контрабандой реликвий в Деспотию?

Я сохранил лицо бесстрастным, хотя внутри у меня все перевернулось. Он знал о глиммере? Ангелы – сколько же Джелем сюда заслал? И главное, сколько грузов он переправил за последние месяцы?

– Одно дело реликвии, другое – глиммер, – ответил я ровно.

– Но контрабанда есть контрабанда, что ни возить. А в моем городе за контрабандой всего магического надзираю я. – Он посмотрел на меня со своего обнесенного насеста. – Не думай, будто мы настолько глупы, что не знаем истинной причины твоего приезда, Теневой Принц. Хорошенько подумай, прежде чем передать кому-то магию, а заодно прикинь, не распустить ли организацию, которую тут сбиваешь. Тебе же сказано, что Старый Город – наш и не стоит переходить нам дорогу.

– А если я отвечу, что мои дела не связаны ни с каким контрабандным глиммером?

Я решил помалкивать об отсутствии у меня организации.

– Тогда я скажу, что только глупец отрицает правду, очевидную всем.

– Ты даже не представляешь, каким я бываю глупым, когда захочу. – Я скрестил руки.

– Поистине, этот ответ радует меня бесконечно. – Он улыбнулся.

Заставка опустилась.

Только когда он и его Резуны скрылись, я заметил сложенную бумажку, лежавшую у моих ног: волк. Одна незадача: когда я ее подобрал, там оказался не волк, а гиена. Пригнувшаяся, с открытой пастью и вываленным языком, хохочущая. Надо мной.

Я пошел прочь, оставив его послание порванным в клочья и скомканным на мостовой.

Остаток ночи и весь следующий день я рыскал по улицам. Если раньше я задерживался в дешевых тавернах и ночлежках, где подпаивал окружающих, чтобы развязать языки, то теперь действовал откровеннее. Там, где прежде не обнажалась сталь, она засверкала, а на моем серебре, когда оно меняло хозяина, появились нечаянные красные мазки. Я размахивал моим именем, как клинком, запугивая осведомленных и покупая или просвещая тех, кто его не знал. Это были Кенты, и даже здесь, под пятой Закура, я читал в их душах и умел с ними разговаривать – равно как пугануть до чертиков в случае нужды.

Значит, в Имперском квартале без Закура никуда, пока не одобрит? И без их крыши мне Дегана не найти? Я был Серым Принцем, черт побери, пошли они к гребаной матери!

Однако это не означало тупой опрометчивости. Когда я называл свое имя, я делал это так, чтобы его не отнесли на мой счет. Я был подручным, подставным лицом, глашатаем, которого послали заранее готовить почву и наводить справки. Я был заинтересован в Эль-Куаддисе и в то же время нет, укреплял мои позиции в Илдрекке и тут же стремился расшириться. Я был явью и призраком, фактом и слухом. Все, что угодно, только бы замутить воду для Жирного Кресла – да, именно так звали этого фрукта в портшезе; пусть ломает башку, что за дьявольщина творится вокруг.

То есть все ради толики лишнего времени.

Что касалось Дегана, то он, как обычно, оставался неуловим. Даже будучи высоким белокурым уроженцем запада в краю смуглых и черноглазых джанийцев, он был настолько ловок, что мало кто даже слышал о нем – не то что видеть. Я сумел раздобыть лишь горстку поблекших воспоминаний о похожем на Дегана человеке, который несколько дней бродил по Имперскому кварталу, а после убрался. Это было с месяц назад, и, судя по словам моих собеседников, он большую часть времени гулял по базарам и вкушал уличную пищу. Ни слова о чужеземце, торговавшем клинком; ни звука о найме к местному ноблю или мечникам. Ни трупов, ни монет как следа.

Все это означало, что мне придется распространить поиски за границы Имперского квартала. Неудивительно, но я отчасти надеялся, что Деган будет держаться поближе к своим. Работа в Старом Городе потребует больше времени, денег и сил, чем я располагал. Мне предстояло шариться по низам, обзаводясь по ходу осведомителями и сортируя слухи. Это означало общение с массой грязных Губошлепов и сомнительных Ушей, больше половины которых либо накормит меня пустыми байками, либо, если получится, сольет Закуру. Вдобавок стараниями Хирона и Волка я крайне ограничен в сроках.

Нет, это задача не из легких.

Покинув «Тень Ангела» накануне, я вернулся в гостиницу далеко за полдень. Ноги подкашивались, голова гудела. Из нычки ахрами, которой обеспечил меня Хирон, осталось одно зерно, и я берег его до поры, когда проснусь, – хорошо бы завтрашним утром. Поздним завтрашним утром.

Я застал Тобина и труппу во дворе. Они вовсю занимались новой пьесой. Те, у кого не было реплик, изображали задник.

Увидев меня, Тобин тотчас пошел ко мне с откровенным неудовольствием на лице. К счастью для начальника труппы, Езак перехватил мой взгляд, придержал кузена за локоть и направил в другой угол двора. Со стороны труппы донеслись отголоски короткой, но жаркой дискуссии, и все, даже Муйресс, постарались убраться с моего пути. Я беспрепятственно добрался до двери гостиницы и вошел.

Птицеловка сидела на ближайшем к двери окне, выставив ногу на солнцепек и наблюдая за репетицией. Распущенные волосы ниспадали на левое плечо, и солнечный свет превращал их в золото. Я захлопал глазами, удивленный этой вольностью. До меня не сразу дошло, что и одета она не для улицы – по крайней мере, не в свой обычный рабочий наряд. Заношенные дорожная рубашка и куртка сменились кое-чем получше: полотняным дублетом цвета плюща с высоким воротом. Дублет был недошнурован, сорочка тоже отчасти была нараспашку, обнажая ключицы. Фасон новых бриджей заметно отличался от мужского и… привлекал внимание, скажем так. Они плотно облегали ноги, заканчиваясь чуть выше колен. Дальше были обычные лосины и низкие башмаки. Последние она даже начистила.

– Полагаю, ты и глаз не сомкнул. – Птицеловка шевельнулась в проеме и критически глянула на меня.

– Для этого пришлось бы замереть на месте.

– Ну, если у тебя была веская причина…

– Что это? – Я указал на ее наряд.

– Ты о чем?

– О прикиде. Театральный костюм?

– Позаимствовала у труппы. – Птицеловка вперилась в меня взглядом, затем снова переключилась на двор. – Отправила шмотки в стирку. Им полезно после такой дороги. – Она многозначительно принюхалась и помахала перед носом. – Тебе тоже не повредит.

– Когда будет время. – Внезапно устыдившись, я почесал грудь.

– Всегда можно попросить Муйресс.

– Мне нужно, чтобы все осталось в целости и сохранности.

– Короче, ты понял.

Я какое-то время смотрел на нее, после чего перевел взор на труппу.

С того момента, как Птицеловка вернулась и снова стала работать на меня, положение… изменилось. Раньше, когда я был просто Носом, а она приглядывала за моей норой, все было просто – общаться, развлекаться на пару, ложиться в койку. Но этого не стало, как только она выяснила, что я лгал ей последние семь лет о моем настоящем хозяине – и в некотором смысле, о том, кем являлся сам. Будучи Длинным Носом, я никак не мог признаться ей в служении Келлзу, а вовсе не Никко, но это оправдание не ослабило ее чувства обманутости. Я на это и не рассчитывал.

Поэтому не удивился ее уходу. Она не вернулась даже после того, как меня произвели в Серые Принцы. А через месяц вдруг нарисовалась. В одно прекрасное утро меня неожиданно стал прикрывать Рваный Даниэль; на следующее – Птицеловка уже обосновалась на крышах, а ее люди присматривали за моим домом. Она так и не объяснила своего возвращения, а я не настаивал, как и не спрашивал, что у них с Рваным Даниэлем произошло. Иногда лучше не знать.

Однако с тех пор она держалась… не отчужденно, но настороженно. Я по-прежнему доверял свою жизнь Птицеловке больше, чем кому-нибудь еще, коль скоро не стало Дегана, – мы то и дело, как встарь, срывались на укоренившиеся привычки, но было ясно, что в ее сознании пролегла черта. В некоторых аспектах очевидная, в других – меньше.

Сейчас был случай из числа последних, не до конца понятных.

– Ворон нам не нашла? – спросил я, встав рядом и рассматривая соседние крыши.

– Какое там! – усмехнулась Птицеловка.

– Да ну?

Это было непохоже на Птицеловку – чтобы она да не нашла никого для присмотра за малиной, пусть даже в Эль-Куаддисе. Если кто и мог найти услужливых и зорких соглядатаев, то это была она.

– Рассказывай. – Я пододвинул стул.

– Местные Кенты бесполезны.

– Как так?

– Я привыкла, что Кент ведет себя осторожно. Держится скрытно. Отходит на полшажка, когда разговаривает, особенно с незнакомцем. Это я могу понять. Но здесь? – Она безнадежно махнула на окно. – Тут дело серьезнее. Народ нервничает. Никто не хочет наниматься стоять на стреме, не посоветовавшись с кем-то еще. Они боятся собственной тени, постоянно ждут нападения. Им страшно оступиться до того, что лучше вообще не сходить с места.

– Это Закур, – сказал я. – Они прижучили район крепче, чем можно было ожидать. Даже круче, чем обошелся с Раффа-Наиром Круг. – Я откинулся на стуле, и в спине чуть хрустнуло. Мне стало чертовски хорошо. – Я одного не пойму: откуда такая силища?

– Глиммер.

– Что?

– Глиммер. Они им владеют.

– Что ты имеешь в виду?

– Помнишь, как Хирон распространялся насчет настенной резьбы, когда мы прибыли?

– О Чуме Эталонов? Когда империя наслала волшебный мор?

– Да, об этом, – нетерпеливо кивнула Птицеловка. – Ну и оказывается, что деспот не только отделил Имперский квартал от города, но и постарался, чтобы в Эль-Куаддисе вообще не было имперского глиммера. Я говорю не только о переносном, но и о Ртах. О всех, кто способен произнести заклинание и навести чары. Любого, кого поймают хоть с крохой имперского колдовства, ожидает немедленное, бесповоротное заточение в глубочайшую темницу деспота.

– Что означает, – продолжил я, прокручивая в голове следствия, – что Круг в этом городе не имеет доступа к глиммеру.

– О нет, сколько угодно, – отозвалась Птицеловка, – но только к джанийскому и если готов заплатить Закуру за право пользования.

Я обмяк на стуле. Это все объясняло. Не то чтобы Круг располагал беспрепятственным доступом к магии, которая и в империи была роскошью, но такая возможность, по крайней мере, существовала. На родине Круг был главным поставщиком нелегального глиммера, и в случае нужды мы могли его получить. Но здесь, в городе, где волей магии на улицах танцевали пыльные смерчи и из ниоткуда возникали радуги? Обделывать дела без глиммера здесь было подобно тому, чтобы сразиться без оружия в подворотне: уцелеть можно, но со сталью надежнее.

Мне пришла в голову мысль.

– Ты же не хочешь сказать, что за столько лет сюда не попытались переправить ни единого Рта? Тем более из Круга?

– Конечно пытались, – согласилась Птицеловка. – Я слышала, что волхвы деспота даже расслабились, карая за такие дела. Обычно преступник жил у них неделю, покуда колдовское пламя пожирало его тело; теперь управляются за три дня.

Скотство. Неудивительно, что Жирное Кресло так быстро меня нашел. Он беспокоился не о том, что я протащу в город какой-нибудь глиммер, а боялся, как бы я не открыл постоянную лавочку. Он опасался, что я начну поставлять в Имперский квартал магию, магов или то и другое, после чего попытаюсь овладеть районом. Или чем-то большим.

И все потому, что я был Серым Принцем. Ибо все понимали, что Серый Принц не потащится в Эль-Куаддис, не имея на то серьезной причины. Не замышляя ничего.

Проклятье!

– Почему я об этом не слышал? – спросил я и оттолкнулся от стола, чтобы встать. И начать ходить кругами. – Я шлялся по улицам полтора дня. Как я упустил?

Птицеловка осталась на окне.

– А чего ты искал? – осведомилась она.

– Дегана, разумеется.

– Ну и вот, тебе было незачем спрашивать.

– А тебе?

– Я насмотрелась на уличные забавы, пока мы шли к гостинице от падишаха. И поняла, что если хочу хоть немного подлатать эту малину, то мне придется подрядить как минимум пару торговцев глиммером, а то и настоящего Рта. Да только ни одного не нашла. – Птицеловка похлопала по ножу на боку. – Пришлось копнуть, чтобы заговорили и объяснили, что к чему.

Я кивнул. Кент не Кент, а такими вещами не делятся с первым встречным. Слабость постыдна, и не важно, по чьей она возникла вине.

– При таком положении с глиммером наши дела хуже, чем мне казалось.

– Это почему?

Я подступил ближе, затем передумал и поставил меж нами стул.

Рассказал о Жирном Кресле.

– И ты послал его к черту? – чуть не вскричала она, едва я закончил.

– Я принял его за местного пахана, который играет мускулами и хочет оттереть от контрабандного промысла. Откуда мне было знать, что он прибрал весь глиммер в Имперском квартале?

– Твою-то мать! – произнесла Птицеловка. Она посмотрела в окно, потом на меня, потом опять в окно. – Сука, сука, сука! Ты понимаешь, скольких трудов мне стоит обезопасить это место? Как я теперь найду Ворон? Достаточно слова о том, что ты поссорился с этой гнидой, и наших денег никто не возьмет! Мне придется забыть о всех Кентах и закурейцах, на которых я положила глаз, и обратиться прямо к уличным оборванцам и париям. – Он наподдала стул. – Охренеть, как умно!

– Одна зацепка есть. – Я увернулся.

– О, и какая же? – Птицеловка дернула подбородком в сторону труппы. – Воспеть Закур до смерти?

– Йазани из погреба пока никуда не делся. – Я похлопал по моему дублету с аккуратно зашитым пакетом от Джелема.

– Рааз? – Птицеловка села прямее и принялась поглаживать собственный дублет. – Черт, он приходил. Я чуть не забыла. Сказал, что ему нужно с тобой поговорить.

– Держу пари, что нужно. – После случившегося они с хозяином не могли не озаботиться содержанием бумаг Джелема. Я полагал, что оно стоило дороже нашего прохода в Старый Город, а если нет, то собирался исправить этот недочет. – Где его найти?

– Он не сказал.

– Отлично, но как же я тогда…

– А, вот оно. – Птицеловка вытащила из-за пояса лоскуток темной ткани длиной с мизинец и шириной в его половину. Она подняла его повыше. – Он велел сжечь это, когда будешь готов к разговору.

Я осторожно взял его двумя пальцами. Материя была липкой и плотной, как будто ее вымочили в смоле или дегте и высушили.

– Сжечь?

Птицеловка кивнула.

– А потом?

Она пожала плечами.

Я вздохнул. Со сном придется повременить.

– Свечку найдешь?

– Флора! – завопила Птицеловка. – Сходи принеси нам свечу!

Девица, вскинувшаяся в общем зале, поклонилась и поспешила прочь.

Я уставился на Птицеловку и почесал ухо. Он ответила очаровательной улыбкой.

– Госпожа, – произнесла Флора, вбегая в комнату и прикрывая огонек рукой.

Она поставила свечу на стол и отвесила очередной полупоклон.

– Что ты с ней сделала? – спросил я, когда девица выкатилась с оглядкой на Птицеловку.

– Ничего, – подмигнула та. – Всего-навсего сказала ее старшему брату, что, если он еще раз тронет ее пальцем, отрежу хрен и скормлю ему с хумусом. По-моему, она в меня втюрилась.

Я вздохнул и присел к столу. Пламя свечи мерцало и колыхалось, распространяя маслянистый, мутный дым. Помедлив в нерешительности, я наконец осторожно прикоснулся к огню лоскутком Рааза.

Если бы я ждал вспышки или удара грома, то был бы горько разочарован. Дело обошлось шипением и шкворчанием, когда материя нехотя занялась. Я подержал ее так и положил на стол. Пламя неспешно поползло по лоскуту.

Уже собравшись спросить у Птицеловки, что делать дальше, я обратил внимание на странное поведение дыма. Вместо того чтобы подняться и растечься облачком, а после рассеяться, бледная струйка шла зыбью, ломаясь и выгибаясь на все лады, и лишь потом возобновляла подъем к потолку. И только когда ткань наполовину сгорела, я различил зависшее в воздухе лицо, похожее на пустую карнавальную маску и с прорисованными дымом чертами.

Оно, вполне ожидаемо, принадлежало Раазу.

– Отлично, ты получил мое сообщение, – произнесла маска. Или, скорее, начертала, потому что слова излетали изо рта в виде серого шрифта – имперской сефты. Они парили меж нами, затем растворялись. – Нам нужно поговорить. Сейчас удобно?

Я дождался исчезновения последнего символа и ответил, что да, вполне.

– Превосходно. Приходи в старый храм Семейства в Районе Благословенных Небес в третьем кольце. Повтори.

– Храм Семейства в Благословенных Небесах, третье кольцо.

– Что за черт? – зашептала Птицеловка, подаваясь вперед, пока чуть не протолкнула лицо сквозь лик Рааза. – С кем ты разговариваешь?

– Кыш! – отмахнулся я.

Изображение Рааза дрогнуло и ненадолго исказилось под действием воздушной волны. Ему же как будто не было дела.

– Хорошо, – сложилось в дыму. – Я буду ждать.

Затем лицо распалось и разошлось.

Я посмотрел на стол. От лоскутка остался лишь угольный след.

– Что случилось? – не унималась Птицеловка, сохранившая позу. – Это был Рааз? Что он сказал?

– А что ты видела?

– Ты сидел и бормотал, обращаясь к струйке дыма. – Птицеловка села нормально и моргнула. – Я даже ничего не поняла, вы говорили очень тихо. А ты-то что видел?

– Практически то же. – Я стер со стола сажу и встал. – Идем.

Птицеловка надулась, недовольная ответом, но от спора воздержалась.

– Куда? – спросила она, поднимаясь.

– Похоже, что посмотреть, как молится его вторая половина.

Храм мы нашли без особых трудов. С Раазом, правда, дело обстояло иначе.

Место производило сильное впечатление, но не то, какого я ожидал. До́ма, в Илдрекке, империя предпочитала размах и запугивание: сводчатые потолки, огромные арки, мозаики и картины в три-четыре человеческих роста, и все это внушало просителю набожность и раскаяние. Коль скоро император являлся посредником между своими подданными и Ангелами, религия была неотъемлемой частью государства. Лояльность была в числе главных забот имперских храмов.

Напротив, джанийские храмы – по крайней мере, этот – занимались… чем угодно.

Он представлял собой большое прямоугольное строение, открытое небесам и окруженное колонными аркадами. В середине, под ослепительно-лазурным небом, вились гравийные дорожки, которыми была изрезана мозаика огражденных газонов и небольших открытых площадок. По ним прогуливались мужчины и женщины – беседовали, спорили и смеялись, читали и размышляли. Едва ли не задним числом я заметил и тех, которые преклонили колени на молитвенных ковриках, обращаясь в разные стороны с поклонами и молитвами, адресованными тому или иному изображению из множества тех, что взирали с задних стен аркады.

Молились больше в тени перед фресками. Каждый лик имел сходство с одним из членов Божественного Семейства и был украшен разнообразными символами и драгоценными металлами, которые соответствовали отдельному божеству: золотом и рубинами – Ахрееш; нефритом и лавандой – А’велла; черным шелком и пеплом – Исторгнутый, и так далее, но там происходили и другие вещи. Ученые проводили занятия с учениками, тогда как водоносы и починщики ковров зазывали клиентов, а нищие молча выставляли свои чаши в надежде на милостыню, которую ежемесячно обязывался подавать каждый джаниец. В сторонке юноша устроил девушке целый спектакль, опустившись на колено и читая стихи. Я слышал ее смех.

– Это не храм, а базар, – констатировала Птицеловка и рассмеялась. – Мне нравится!

– Базар или храм, а нам нужно найти Рааза, – ответил я и огляделся; затем запрыгнул на постамент колонны и попробовал изучить толпу сверху. – Бери эту сторону храма, а я…

Меня прервала одинокая, чистая, глубокая нота, разнесшаяся окрест.

Декламация пресеклась, девушка посерьезнела, и все направились к свободным участкам. Те, у кого не было ни ковриков, ни циновок, расположились на траве, тогда как большинство предпочло лужайки, покрытые разровненным песком. Самые набожные опустились на гравий. Я обратил внимание на то, что стихли и аркады, хотя на колени встали не все, кто там находился.

Все, как и прежде, смотрели в разные стороны, адресуя молитвы изображениям тех божеств, к которым пришли с прошением. Несколько человек, казалось, и вовсе ни к кому не обращались или смотрели в пространство между богами. Не определились или страхуются, чтобы наверняка?

Удар в колокол повторился, из арочного прохода на дальней стороне храма вышел священнослужитель. Он был облачен в одежды насыщенной красно-оранжевой расцветки и нес в руках скрученный шишковатый посох. После короткого жеста по сторонам света он повернулся к месту, откуда явился, и начал молебен низким и звучным голосом.

Служба продолжалась минут десять, и я использовал это время для поиска взглядом поверх голов и спин молившихся. Когда колокол прозвучал в третий раз, все встали. Те, у кого были коврики и циновки, скатали свой инвентарь. Вновь загалдели продавцы воды и починяльщики. Кто-то из посетителей потянулся на выход, другие остались, а третьи еще только входили. Я заметил, что девушка ушла, так и не дав поэту преклониться повторно.

Храм снова превратился в нечто вроде общественного парка.

– Ну как? – спросила Птицеловка.

– Там, под аркадой, – показал я.

Мы прошли по храмовому двору и гравийным дорожкам, после чего свернули к небольшому кружку мужчин и женщин, рассевшихся в тени невдалеке от стены.

Когда мы приблизились, я засек мерцание, которое ненадолго возникло и заплясало на кончиках пальцев одного из мужчин. Через секунду засверкал второй ученик, но свечение длилось дольше и было красочнее. Потом третий. Когда воздел руки четвертый – красивая женщина с волосами цвета воронова крыла – лишь затем, чтобы магическое свечение скользнуло по руке и плечам ее соседа, кружок взорвался почтительным смехом, сопроводив его похлопыванием ладонями по полу аркады.

Рааз улыбался со всеми и притворялся, будто отряхивает плечи.

– Молодец, Зурал, – похвалил он. – Теперь скажи мне… а!

Он кивнул при виде меня и поднял руку. Мы остановились шагах в четырех.

– Боюсь, что остальное в следующий раз, – обратился Рааз к своим ученикам. – Но помните цель этого упражнения: если вы распознаете чужую магию, уразумев, как оформляются силовые элементы, и придадите им форму для собственного использования, то вы окажетесь на шаг ближе к тому, чтобы обратить эту магию против него, едва он ее соберет, – понятно?

Кружок согласно загудел. Ученики – млад и стар – поднялись и неспешно двинулись прочь, оставив Рааза в одиночестве на ветхой подушке, которая лежала на еще более истертом коврике.

– Прошу, – пригласил Рааз, указав на пол перед собой.

Мы с Птицеловкой сели.

– Приношу извинения за то, что вызвал вас сюда, но моему господину неможется, и кто-то должен вести за него уроки.

– Вы тут учите? – спросила Птицеловка.

– Почему бы и нет? – Рааз склонил голову набок.

– Да я подумала… – Она указала на многолюдное пространство храма. – Во-первых, уединение. Во-вторых, таинство. В-третьих, снова уединение.

– Твоя мысль понятна. – Рааз свел пальцы домиком и поставил локти на колени. – И будь я членом, скажем, Тал Нариша, то мог бы с тобой согласиться. Наришем я был бы счастлив сидеть у себя и давать уроки в уединении классной комнаты или закрытого сада. Но я из Тал аль-Фаджа, а это значит, что наша школа больше нам не принадлежит. Она является собственностью Тал Нариша – подарок деспота за раскрытие подлого заговора ее бывших владельцев.

– Ох! – откровенно сконфузилась Птицеловка. – Я не знала…

– Откуда тебе было знать? – плавно подхватил Рааз. – К тому же деспот был великодушен. Тал аль-Фадж по-прежнему располагает собственной школой. Она просто меньше. И беднее. И склонна к зависимости. Поэтому мы приходим сюда. – Он показал на храм. – Где еще обучать секретам могущества и власти, как не на глазах у Семейства? – Он подался вперед. – И можно ли лучше избежать подозрений, чем сидючи открыто, у всех на виду? Если мой господин хочет уединения, дорогая Птицеловка, мы прибережем его для действительно важных вещей и не будем примешивать к простеньким урокам манипулятивной магии.

– Кстати о магах-манипуляторах, – вмешался я. – Чего тебе нужно?

– Ты еще спрашиваешь? – Рааз сердито переключился на меня.

Я чуть улыбнулся и глянул через плечо, проверяя, нет ли кого поблизости. Прихожане и праздношатающиеся большей частью разошлись, и нам не грозило быть подслушанными. Тем не менее я послал Птицеловке взгляд. Она встала, отошла и расположилась между нами и аркадой.

Я повернулся обратно, порылся в дублете и выложил на полированную напольную плитку пакет Джелема.

Рааз смотрел то на него, то на меня. Я отметил, что на шее у него сохранился серый рубец; он оставался в перчатке на левой руке, где нейяджинка подсекла его тень, и все еще говорил с хрипотцой.

Его рука потянулась к сложенной пачке бумаг.

– Рад видеть, что…

– Не спеши, – возразил я, наклонился и прижал уголок пальцем. – Цена возросла.

– Возросла? – Рааз нахмурился, но руки не убрал. – Почему?

– Я не вьючный мул. Тем более не Джелемов.

– И все же ты здесь, с бумагами.

– Я только хотел показать, что не шутил.

– Насколько я помню, наш договор подразумевал помощь в обмен на доставку посланий. И вот ты сидишь в городе, а у меня в руках по-прежнему пусто. Мало того – ты просишь о большем. – Рааз покачал головой. – Я был лучшего мнения о Серых Принцах и думал, что они верны своему слову.

– Я исправно держу мое слово, – возразил я. – Когда меня не кидают и не используют.

– Ах вот в чем дело? Задета твоя королевская гордость и ты утешаешься угрозами и требованиями? Я ждал от тебя большего – исходя из того, что писал Джелем, но теперь вижу, что ты обычный имперский мордоворот, как и весь твой так называемый Круг.

Моя рука метнулась вниз и выхватила из сапога аррибский кинжал с дымной кромкой. Глаза Рааза расширились, и он издал горлом слабый прерывистый звук. Я был готов поклясться, что увидел, как сдулись его пальцы в перчатке.

– «Имперский мордоворот» сразился ради вас в темноте с гребаной ассасинкой, – проговорил я, держа клинок низко, но так, чтобы Рааз видел застывшую тенистую субстанцию. – Я спас жизнь не только тебе, но и твоему господину. Птицеловка заработала по голове, а меня подрезали и заодно отравили. Поэтому да, твой господин потратил на меня силы и средства, но я пролил за него кровь. И если кому-то задолжали, то исключительно мне.

Рааз сел прямо, взирая на нож, как на готовую ужалить змею.

– Ты не единственный пострадал в том зале, – возразил он медленно. – И опасность грозила не только нам. Твоей жизни тоже угрожала нейяджинка.

– Верно, – согласился я. – Но смылась-то она не твоими стараниями?

– Я говорил тебе, что стряслось с моим господином? – Рааз надолго уставился на меня, сжав кулак и скрипнув кожаной перчаткой. – Почему с тобой разговаривает не он? Потому что он умирает. Что бы ни сделал с ним хешех, оно пожирает его. Тьма провела черту… – Рааз показал на своем кулаке под костяшками и выше запястья. – Он говорит, что все еще чувствует пальцы, что они находятся за чертой и что-то их гложет. Поглощая его. Медленно.

– Поглощая? – Мне стало вдруг неуютно держать этот нож.

– Исходный разрез пришелся на основание пальцев. Черта поднимается по руке. Мы не знаем, сведет ли его с ума боль до того, как это нечто убьет, или мы сами убьем его из сострадания.

– А кисть нельзя отрезать? Я понимаю, что это не лучший выход, но с учетом других…

Рааз помотал головой.

– Другие волхвы говорят, что тень пребывает в его крови и поедает его изнутри, только медленно. Они пытаются изгнать ее, но… – Он разжал кулак в перчатке, чтобы видеть пальцы, и потер след на шее. – Похоже, что мне по сравнению с ним повезло.

Я сглотнул. Вряд ли было разумно напоминать сейчас о том, что половину глиммера в погребе навел Рааз со своей теневой магией, равно как и о том, что моя собственная рана не разрасталась и заживала неплохо. И то и другое было в данный момент бесполезно.