Глава 35. Вашингтон, федеральный округ Колумбия

Вашингтон, федеральный округ Колумбия

Президент вошел в пресс‑бюро, когда Портер уже собирался домой. Пресс‑секретарь удивился.

– Как поздно вы работаете, сэр, – сказал он, поднимаясь из‑за стола.

– Ты тоже, – ответил президент. – Я увидел у тебя свет и решил заглянуть.

– Я вам нужен?

– Только для того, чтобы выслушать меня, Дейв. Мне нужен человек, с которым можно отвести душу.

Президент подошел к дивану у стены, уселся, вытянул ноги и положил руки под голову.

– Дейв, – спросил он, – все это на самом деле происходит или мне снится страшный сон?

– Боюсь, что происходит, – сказал Портер. – Хотя иногда я задаю себе тот же вопрос.

– Ты представляешь себе, к чему это идет? Каким должен быть логический конец?

Портер покачал головой.

– Нет, сэр. В данный момент ничего не могу вам сказать. Но у меня такое чувство… Я верю, что в конце концов все образуется. Самые скверные ситуации улаживаются рано или поздно.

– Ко мне с утра до ночи ломится разный народ, – пожаловался президент. – Советуют, что я должен сделать. Что я, по их мнению, должен предпринять. Много всевозможных глупостей, хотя тем, кто их предлагает, они, вероятно, таковыми не кажутся. У меня целая гора писем, призывающих объявить День молитвы. Звонят люди, которых я всегда считал вполне здравомыслящими, и тоже предлагают провести день молений. Разрази меня гром, если я сделаю это! Конечно, бывало, что президенты объявляли такой день, призывали народ к совместной молитве, но только в тех случаях, когда возникала настоятельная необходимость. Сейчас я такой необходимости не вижу.

– Причина в религиозной лихорадке, которая началась с появлением пришельцев, – сказал Портер. – Когда люди не знают, что делать, они обращаются к вере. Или к тому, что им кажется верой. Это мистический отход в царство ирреальности. Попытка хоть как‑то объяснить необъяснимое, то, что мы объяснить не в состоянии. Поиск какого‑то символа, который смог бы увязать наши понятия с явлениями, выходящими за их пределы.

– Я все прекрасно понимаю, – сказал президент, – И даже могу посочувствовать. Но сейчас объявить День молитвы – значит еще обострить проблему, с которой и так непросто. Честно говоря, я не знаю, что делать, но мне не страшно. Может, я не прав, Дейв? Я должен испытывать страх?

– Не думаю, – покачал головой Портер. – Бояться вроде бы нечего. На самом‑то деле людьми, настаивающими на дне молений, движет потребность заставить всех остальных хотя бы притвориться, что и они переживают то же самое.

– Последний час или около того, – сказал президент, – я старался просто посидеть спокойно, наедине с собой, и попытаться понять, с чем мы имеем дело. Думал, что если сумею это понять, то смогу и решить, что делать. Первое, что я себе сказал: в настоящий момент нам не угрожает ни насилие, ни принуждение. Пришельцы – надо отдать им должное – до сих пор вели себя очень порядочно. Мне кажется, что они стараются понять, что представляет собой наше общество. Хотя многие его стороны им, конечно же, постичь нелегко. Но если я прав, если они на самом деле стараются понять, – это должно означать, что они хотят вписаться в наше общество. Хотят действовать в рамках его, насколько им удастся. Я в этом, конечно, не уверен, но так, по крайней мере, все выглядит. И это меня несколько успокаивает. Конечно, в любой момент может произойти что‑нибудь такое, что все изменит. В Алабаме полиция арестовала группу помешанных, которые пытались пробраться на стадион с ящиком динамита. Подозреваю, что они хотели взорвать пришельца.

– Даже если бы они и забрались на стадион, вряд ли у них что‑нибудь получилось бы, – сказал Портер. – Судя по всему, чтобы потревожить пришельца, нужно что‑нибудь посерьезнее, чем ящик динамита.

– Ты прав, Дейв. Если данные эксперимента у Уайтсайда точны, то ты прав, а я думаю, что они точны… Но дело в другом: это был бы обдуманный, целенаправленный агрессивный акт, который мог бы изменить отношение пришельцев к нам. Пока мы не узнаем больше, чем знаем сейчас, – мы не можем позволить себе никакого насилия. Даже ненамеренного, неумышленного. У меня такое чувство, что если пришельцы будут отвечать насилием, то дадут нам сто очков вперед. Мне совсем не хочется конфликтовать с ними.

– Нам на самом деле надо узнать о них гораздо больше, – согласился Портер, – Что там Аллен делает с мертвецом? У вас есть какие‑нибудь сведения от него?

– Только то, что работа ведется. Он проводит предварительные исследования на месте. Когда закончат, может быть, удастся перевезти покойника в другое место, где можно будет работать в более благоприятных условиях.

– Его перевезти – не шутка…

– Мне сказали, что это можно сделать. Армейские инженеры обещали помочь. Они все рассчитают и подготовят.

– А есть какие‑нибудь данные о причине смерти?

– Забавно, что ты об этом спросил, Дейв. Этот вопрос одним из первых пришел мне в голову. Когда кто‑то умирает – хочется спросить, почему это случилось. Мы все неравнодушны к вопросам жизни и смерти. Я сразу вспомнил Уэллса: у него марсиане погибли, потому что оказались беззащитными перед земными микробами. Я подумал, может быть, и пришельца погубил какой‑нибудь вирус, бацилла, грибок… Но причина его смерти совершенно не интересует доктора Аллена. Похоже, он об этом вообще не подумал. Во всяком случае, ничего не сказал. Он был в восторге, что один из них попал‑таки ему в руки. В этом парне что‑то есть – меня иногда мороз пробирает, когда гляжу на него. Честное слово, иногда кажется, что он вообще не человек. Слишком уж он ученый. Для него ученые – особое братство, отделенное от всего прочего человечества. Опасная установка, она меня беспокоит. Не исключено, что Аллен со своими людьми обнаружит что‑нибудь такое, чего совсем не надо рекламировать. Я постарался объяснить ему это, и он вроде понял, но я не уверен. Я знаю, что ты об этом думаешь, Дейв, но…

– Если информация засекречивалась в интересах национальной безопасности, – сказал Портер, – я никогда не был против. Я возражаю против секретности ради самой секретности. Я уверен, что данные о мертвом пришельце следует рассортировать. Конечно, что‑то публиковать не надо. Но часть информации вполне можно обнародовать. И если таких сведений наберется достаточно много, средства массовой информации будут довольны. Кто‑то может заподозрить, что мы сказали не все, но им не на что будет жаловаться. Кто меня беспокоит – так это люди, занятые в исследованиях. Пресса может добраться до кого‑нибудь из них.

– Я предупреждал Аллена. Никого со стороны у него сейчас нет, там работают только его люди. Он клянется, что на них можно положиться. Маловероятно, что кто‑нибудь сможет хотя бы подойти к ним близко, не то что заговорить. Лоун‑Пайн заблокирован так, что туда и змея не проползет.

Президент встал с дивана и направился к двери, но потом вернулся и снова сел.

– Мне другое не нравится, – сказал он. – Эти чертовы Объединенные Нации. Они жмут на нас, чтобы заставить признать событие с пришельцами международным делом. Ты, разумеется, в курсе.

Портер кивнул.

– Сегодня мне на брифинге подкинули несколько острых вопросов. Был момент, когда я катался по тонкому льду.

– Собираются вынести на голосование резолюцию, – сказал президент. – И она наверняка пройдет, черт побери. У нас нет никакой возможности ее задержать. С нами будет полдюжины правительств, не больше. Мы, конечно, нажмем на все рычаги, но шансов почти никаких. Все наши младшие братья, за которых мы распинаемся, желая им помочь, будут голосовать против нас.

– Ну, принять резолюцию они могут. Но им трудно будет провести ее в жизнь.

– Конечно. Но вид у нас будет непрезентабельный. Престиж наш упадет, и весьма.

– Может быть, сейчас стоит наплевать на престиж. Это наше дело. Пришельцы к нам прилетели.

– Наверное, ты прав, Дейв. Но есть и другие точки зрения. Госсекретарь в ужасе от такой перспективы.

– Он всегда в ужасе.

– Знаю. Но не только он и не только резолюция ООН подпортят нам настроение. Тут еще «зеленые» поднялись на защиту наших заповедных лесов… Лесопромышленники вопят… Фермеры, у которых пришельцы сидят на полях, начинают беспокоиться… Весь деловой мир в шоке. На товарных биржах скачки сумасшедшие. Иногда я ловлю себя на мысли, что лучше бы они прилетели к кому‑нибудь другому. Знаю, что не надо бы мне так думать, но все равно в голове вертится: почему мы? Почему не Европа, не Южная Америка или хотя бы, господи прости, не Советский Союз?

– Я вас очень хорошо понимаю, – сказал Портер. – Это слишком большая…

– Если бы я мог хоть когда‑нибудь чего‑нибудь добиться, – перебил его президент, – Если бы не приходилось драться за каждый дюйм прогресса. Взять хотя бы энергетический проект. Вполне разумный проект, все это можно сделать. Я мог бы привести сотни инженеров высочайшего класса, которые поклянутся, что этот план осуществим. Солнечная энергетика в пустынях Юго‑Запада, несколько миллионов, чтобы довести до ума системы криогенной передачи и аккумуляции… Энергии хватило бы на всю страну, а система передачи способна распределять и хранить энергию практически без потерь. Но Конгресс видит все в ином свете. Почему? А черт их знает! Да нет, я тоже знаю: половина сидит в кармане у энергетических корпораций, а другая половина такие тупицы, что можно только удивляться, как они до дома добираются из Капитолия.

– Когда‑нибудь, – сказал Портер, – они все равно к этому придут. Рано или поздно, но им придется понять…

– Конечно, – сказал президент. – Когда‑нибудь. Я могу тебе сказать, когда это случится. Когда бензин будет стоить пять долларов галлон, и тебе придется выстаивать полдня в очереди, чтобы получить по норме свои три галлона. Когда ты начнешь замерзать зимой, потому что не сможешь себе позволить сжечь достаточно природного газа, чтобы обогреть дом. Когда у тебя на весь дом будет единственная лампочка в двадцать пять свечей, чтобы не платить за электричество так много…