Глава 9. Через полтора часа, когда я все узнал, я похолодел от ужаса

Через полтора часа, когда я все узнал, я похолодел от ужаса.

У большей части расположенных здесь торговых фирм договора на аренду помещения были либо аннулированы, либо к тому шло дело. Несколько хозяев – из тех, у кого договора были заключены давно, – продали свои магазины. Судя по всему, за последние две‑три недели большинство окрестных домов переменило хозяев.

Я беседовал с людьми, впавшими в отчаяние, беседовал с теми, кто уже потерял всякую надежду. Некоторые были озлоблены, встречались и такие, которые откровенно признавали, что потерпели полный крах.

– А! Это и к лучшему, – сказал мне один аптекарь. – Как подумаешь о нынешней системе налогов, обо всех этих инструкциях, о вмешательстве правительства, так просто диву даешься, каким нужно быть изворотливым, чтобы в таких условиях вести дело. Конечно, я искал помещение. Но просто по привычке. Привычки живучи, и мало в ком они умирают легко. Но помещений нет. Деваться мне некуда. Поэтому я постараюсь повыгоднее продать свои товары и сброшу с себя это ярмо, а там видно будет.

– У вас есть какие‑нибудь планы? – спросил я.

– Понимаете, мы с женой уже давно поговариваем о том, что нам не мешало бы хорошенько отдохнуть. Но так до сих пор и не собрались взять себе отпуск. Все руки не доходили. Этот бизнес держал меня в тисках, а хорошего помощника найти очень трудно.

Попался мне и парикмахер, который в такт своим словам размахивал ножницами, гневно щелкая ими в воздухе.

– Видали вы такое? – воскликнул он, – Человек больше не может зарабатывать себе на жизнь. Уж они постараются лишить вас куска хлеба!

Мне захотелось спросить, кто эти «они», но он не давал мне рта раскрыть.

– Бог свидетель, я и так зарабатываю жалкие гроши, – продолжал он, – Парикмахерское дело теперь совсем не то, что было когда‑то. Одни стрижки. Иной раз еще и мытье головы – вот и все. А ведь, бывало, мы их брили, делали им массаж лица, и все они как один требовали, чтобы им мазали волосы бриллиантином. А нынче нам остались одни только стрижки, И теперь они хотят отнять у меня даже эти крохи.

Мне все‑таки удалось спросить, кто эти таинственные «они», но он так и не смог ответить. Он даже обиделся. Решил, что я его разыгрываю.

Две старые фирмы, которые помещались в собственных домах, отказались эти дома продать, хотя суммы, которые им предлагали, были одна соблазнительнее другой.

– Видите ли, мистер Грейвс, – сказал мне старый джентльмен в одной из этих уцелевших фирм, – в другое время я, возможно, и принял бы такое предложение. Быть может, я сделал большую глупость, отказавшись от него. Но я слишком стар. Я и этот магазин – мы так срослись, что стали частью друг друга. Для меня продать дело – все равно что продать самого себя. Пожалуй, вам этого не понять.

– Напрасно вы так думаете, – возразил я.

Он поднял бледную старческую руку с поразительно вздутыми голубыми венами, резко выделявшимися на фарфоровом фоне его кожи, и пригладил жидкие седые волосы, которые едва прикрывали его череп.

– Существует такое понятие, как гордость, – произнес он. – Гордость за то, как у тебя поставлено дело. Уверяю вас, что никто на свете не повел бы это дело так, как веду его я. В нынешнее время, молодой человек, люди забыли хорошие манеры. Забыли, что такое любезность. Что такое уважение. Отвыкли думать хорошо о своем ближнем. Деловой мир превратился в сплошные бухгалтерские операции, выполняемые машинами или людьми, очень похожими на машины своей бездушностью. В мире нет чести, нет доверия, и его этикой стала этика волчьей стаи.

Он протянул свою фарфоровую руку и положил ее мне на рукав – так легко, что я даже не почувствовал ее прикосновения.

– Вы говорите, что все мои соседи остались без помещения или продали свое дело?

– Большинство.

– А Джейк – на том конце улицы, – он не продал? Тот, у которого мебельный магазин? Правда, он старый негодяй и плут, но он придерживается того же мнения, что и я.

Я сказал ему, что он не ошибся. Джейк не собирался продавать дело. Он был одним из тех немногих, кто воздержался от продажи.

– У нас с ним много общего, – проговорил старик, – Мы оба смотрим на торговлю как на занятие ответственное и привилегированное. А другие видят в ней только способ наживы. Разница между нами в том, что у Джейка есть сыновья, которым он может оставить свое дело. Быть может, он еще и из‑за этого так упорно держится за магазин. Другое дело я. Семьи у меня нет. Нас всего двое – я и сестра. Когда мы умрем, с нами умрет и наш бизнес. Но пока мы живы, мы никуда отсюда не уйдем и из последних сил будем честно служить людям. Потому что торговля, сэр, – это нечто большее, чем подсчет доходов. Это возможность приносить пользу, возможность внести свой вклад. Торговля склеивает нашу цивилизацию в единое целое, и для человека, любого человека, не может быть более достойной профессии.

Это прозвучало как далекий звук трубы из какой‑то другой эпохи, и, возможно, так оно и было на самом деле. На мгновение мне показалось, что в синеве затрепетали яркие гордые стяги, и я ощутил новизну и безоблачность навсегда ушедших дней.

И должно быть, старику привиделось то же самое, потому что он вдруг сказал:

– Теперь уж все потускнело. Только в немногих, изолированных от мира уголках нам удается поддерживать былой блеск.

– Благодарю вас, сэр, – произнес я, – Вы мне очень помогли.

Когда мы обменивались прощальным рукопожатием, я спросил себя, почему я ему так сказал. И сразу же понял, что это правда, – в его поведении и словах было нечто такое, что отчасти вернуло мне веру. Во что? Этого я и сам не знал толком. Быть может, веру в Человека. Веру в незыблемость мира. А может, в какой‑то степени и веру в самого себя.

Я вышел из магазина и, остановившись на тротуаре, зябко поежился – меня не согревало последнее тепло предвечернего солнца.

Потому что теперь происходящее больше не было простой случайностью. Дело тут не только во «Франклине» или моей квартире. Не только в Эде, которому отказали в аренде помещения. Не только в тех людях, которые не могли найти для себя жилье.

Все это разворачивалось по плану – по плану, который вел к какой‑то ужасной цели. И осуществлялось с поистине дьявольской тщательностью.

И за всем этим стояла какая‑то отлично слаженная организация, действовавшая быстро и в полной тайне. Ибо, судя по всему, все сделки были заключены в пределах последних двух – трех месяцев и все договора вступали в силу примерно в одно и то же время.

Я не знал одного и мог только строить предположения: сколько понадобилось людей – один человек, несколько или целая армия, – чтобы все это провернуть; ведь кто‑то должен был предлагать цену, торговаться и, наконец, заключать сделку. Я попробовал выяснить это, но безрезультатно. Моими собеседниками в основном были люди, которые свои помещения снимали, и, естественно, им об этом ничего не было известно.

Дойдя до угла, я зашел в аптеку. Втиснулся в телефонную будку, набрал номер редакции и попросил телефонистку соединить меня с Дау.

– Где тебя черти носят? – спросил он.

– Решил немного проветриться, – ответил я.

– У нас тут сумасшедший дом, – сказал Дау, – Дирекция «Хеннесси» сообщила, что им отказали в аренде помещения.

– «Хеннесси»?!

Впрочем, после того, что я узнал, я мог бы и не удивляться.

– Просто уму непостижимо, – пожаловался Дау. – Это надо же – оба в один и тот же день.

«Хеннесси» был вторым по величине универсальным магазином. Когда они с «Франклином» закроются, центральный торговый район города превратится в пустыню.

– Ты так и не успел тиснуть свое интервью в первом выпуске, – заметил я, выгадывая время, чтобы решить, стоит ли быть с ним откровенным до конца.

– Самолет опоздал, – буркнул он.

– Как им удалось сохранить это в такой тайне? – спросил я. – Ведь до сегодняшнего дня никто даже краем уха не слышал, что «Франклин» продается.

– Я пошел к Брюсу, – сказал Дау. – И спросил его об этом напрямик. А он мне показал договор – имей в виду, это строго между нами. Там есть статья, по которой сделка автоматически аннулируется в случае преждевременной огласки.

– А что с «Хеннесси»?

– Здание принадлежало «Ферст нейшнл». Видно, в их договоре есть такая же статья. «Хеннесси» может еще с год продержаться, но нет ведь другого помещения…

– Надо полагать, что им отвалили хорошие денежки. Во всяком случае, достаточно хорошие, чтобы заставить их держать язык за зубами из боязни упустить такую выгодную сделку.

– Что касается «Франклина», то так оно и было. Скажу тебе, опять‑таки строго конфиденциально, что сумма, уплаченная за «Франклин», вдвое превышает ту, которую дал бы за него любой здравомыслящий покупатель. И, заплатив такие деньги, новый владелец закрывает его. Вот что больше всего мучает Брюса. Словно кто‑то настолько возненавидел этот универмаг, что заплатил за него двойную цену только для того, чтобы получить возможность его закрыть.

Секунду поколебавшись, Дау добавил:

– Паркер, но это же бессмысленно. Я хочу сказать, что это совершенно не имеет смысла с точки зрения бизнеса.

Так вот в чем причина всей этой секретности, тем временем думал я. Вот почему не было никаких слухов. Вот почему Старина Джордж скрыл от меня продажу дома – он и в Калифорнию‑то удрал, чтобы не оказаться в неловком положении, когда жильцы и друзья потребуют от него объяснений, почему он не сообщил им о продаже дома.

Стоя в телефонной будке, я рассуждал, возможно ли, что подобные ограничительные статьи были включены в каждый договор и сроки действия этих статей истекали одновременно.

Это, конечно, казалось невероятным, но тем не менее все это было именно так.

– Паркер, – спросил Дау, – ты слушаешь?

– Да, да, – откликнулся я. – Слушаю. Скажи‑ка мне одну вещь, Дау. Кто купил «Франклин»?

– Не знаю, – ответил он, – К оформлению документов приложила руку какая‑то фирма под названием «Росс, Мартин, Парк и Гоубел», которая занимается разного рода сделками, связанными с недвижимой собственностью. Я позвонил туда…

– И тебе ответили, что фирма действовала в интересах одного своего клиента. А имени этого клиента они сообщить тебе не могут.

– Точно. Откуда ты знаешь?

– Догадался, – ответил я. – От этих сделок смердит за версту.

– Я навел справки о фирме «Росс, Мартин, Парк и Гоубел», – сказал Дау. – Фирма существует в общей сложности два с половиной месяца.

– Эду сегодня отказали в аренде, – вдруг ни к селу ни к городу сообщил я. – Без него будет как‑то одиноко.

– Эду?

– Да, хозяину бара.

– Паркер, что это делается на белом свете?

– Убей меня, если я знаю, – ответил я, – Что еще новенького?

– Какие‑то чудеса с деньгами. Насколько мне известно, банки переполнены наличными деньгами. Последнюю неделю они там только и делают, что принимают вклады. Народ тащит доллары мешками.

– Ну‑ну, приятно слышать, что местная экономика в таком блестящем состоянии.

– Паркер! – рявкнул Дау, – Какая муха тебя укусила?

– Никакая, – отрезал я. – До завтра.

И пока он не спросил что‑нибудь еще, я быстро повесил трубку.

Я стоял в будке, пытаясь разобраться, почему я все‑таки ему ничего не сказал. Ведь к этому не было никаких оснований, и, если уж на то пошло, по долгу службы к просто обязан был поставить его в известность о том, что происходит.

И все же я промолчал: что‑то меня удержало, и я не смог заставить себя заговорить об этом. Точно в душе надеялся, что стоит мне об этом умолчать, как все окажется неправдой, дурным сном.

Глупее ничего не придумаешь.

Я вышел из аптеки и побрел по улице. Остановившись на углу, я полез в карман и вытащил полученное сегодня извещение. Фирма «Росс, Мартин, Парк и Гоубел» обосновалась в Центре, в старом здании, известном под названием «Мак‑Кендлесс Билдинг», – в одной из тех древних гробниц из бурого камня, которые должны были быть в скором времени снесены по распоряжению комиссии по реконструкции города.

Я ясно представил себе поскрипывающие лифты, лестницы с мраморными ступеньками и великолепными бронзовыми перилами, сейчас уже почерневшими от времени; величественные коридоры с дубовыми панелями, такими старыми, что, казалось, их отполировал сам возраст, с высокими потолками и матовым стеклом дверей. А на первом этаже непременно должен быть пассаж, где ютятся прилавок с почтовыми марками и чистильщик сапог, табачная лавочка и газетный киоск, и еще дюжина других мелких магазинчиков.

Я взглянул на часы – было уже начало шестого. По мостовой мчался поток машин: люди торопились домой, и лавина уличного движения неслась на запад, к двум главным шоссе, одно из которых вело к новому району гигантских жилых комплексов, а другое – в тихие, уютные пригороды с затерявшимися среди холмов и озер домиками.

Солнце село, и наступил как раз тот момент, когда день начинает угасать, а сумерки еще не наступили. Самое прекрасное время дня, подумал я, для тех, кого ничто не тревожит, у кого спокойно на душе.

Я медленно шел по улице, неторопливо помешивая варившееся у меня в мозгу подозрение. Не очень‑то оно мне нравилось, но оно было, а долгий опыт научил меня не пренебрегать подозрениями. Слишком уж много их оправдалось на моей памяти, чтобы смотреть на них сквозь пальцы.

Я отыскал скобяную лавку и, чувствуя себя преступником, купил алмаз для резки стекла. Положив алмаз в карман, я снова вышел на улицу.

Сейчас пешеходов поприбавилось, и еще больше машин сигналило на мостовой.

Я стоял под самой стеной дома, а мимо валил нескончаемый людской поток.

«А не послать ли все это к черту?» – подумал я. Не лучше ли просто пойти домой, переодеться и через часок заехать за Джой?

Меня одолели сомнения, и я чуть было действительно не послал все к черту, но что‑то меня остановило – какое‑то странное, грызущее душу беспокойство.

На улице показалось такси, прижатое другими машинами к самому тротуару. Движение остановилось на красный свет, и вместе с ним почти напротив меня остановилось и такси. Увидев, что оно свободно, я не дал себе ни секунды на размышление. Я шагнул к обочине, и шофер, заметив меня, распахнул передо мной дверцу.

– Куда поедем, мистер?

Я назвал перекресток – поблизости от «Мак‑Кендлесс Билдинг».

Вспыхнул зеленый свет светофора, и такси тронулось с места.

– А вы не обратили внимания, мистер, – начал шофер, завязывая разговор, – что весь мир катится в преисподнюю?

Date: 2015-07-11; view: 301; Нарушение авторских прав