Для чего нужна война.

Лето промелькнуло незаметно. В газетах – почти все заголовки либо о войне в Ираке, либо о «сражении» в Алабаме – устанавливать табличку с Десятью заповедями перед зданием суда или нет. Я не только посещал Рэба, но и звонил ему между визитами. Тон голоса у него всегда был приподнятый.

«Говорит Детройт?» – спрашивал он обычно. Или: «Скорая помощь раввина Льюиса. Чем могу быть полезен?»

И мне становилось стыдно за то, как порой я отвечал тем, кто мне звонил, – торопливым «привет», да еще таким тоном, будто и это я выдавливал из себя через силу. За все время своего знакомства с Рэбом я не помню, чтобы он хоть раз сказал мне: «Можно я тебе перезвоню попозже?» Я им просто восхищался: человек, к которому имело доступ столько людей, умудрялся находить время для каждого.

Когда я приехал к Рэбу в конце августа, дверь мне открыла его жена Сара, умная, добрая женщина, прожившая с ним лет шестьдесят, не меньше. Она же провела меня к нему кабинет. Рэб уже сидел там, и, несмотря на летнюю жару, на нем была рубашка с длинными рукавами. Пушок его седых волос был аккуратно расчесан. На этот раз он почему‑то не встал поздороваться, а лишь протянул ко мне руки, чтобы обнять меня.

– Вы здоровы? – спросил я.

Рэб взмахнул руками.

– Скажем так: сегодня я не так здоров, как вчера, но‑о‑о‑о… Мне сегодня лучше, чем будет з‑а‑а‑автра…

– Ох, уж это пение, – сказал я.

– А! – рассмеялся он. – Кто песню запоет, а кто ему и подпоет…

Я сел в кресло.

На письменном столе лежала развернутая газета. Рэб старался следить за новостями. Когда я спросил его, сколько времени, по его мнению, продлится война в Ираке, он пожал плечами.

– На вашем веку было немало войн, – сказал я.

– Да, было.

– В них есть хоть какой‑то смысл?

– Нет.

Теперешние войны у нас обоих вызывали особую тревогу. Взрывы самоубийц. Спрятанная под одеждой взрывчатка.

– Все это не похоже на прежние войны, – сказал я, – когда танки одной воюющей стороны шли навстречу танкам другой.

– Но, знаешь, Митч, – заметил Рэб, – даже в этот новый век ужасов люди продолжают проявлять человеческую доброту. Я до сих пор не могу забыть, что однажды увидел, когда поехал навестить свою дочь в Израиле. Я сидел на балконе. Вдруг раздался взрыв. Я повернулся и увидел, что возле ближайших магазинчиков поднимается столб дыма. Это были… эти ужасные… Как их называют…

– Бомбы? В машину подложили бомбу?

– Точно, – сказал Рэб. – Я стремглав выбежал из квартиры, но не успел выйти из подъезда, как передо мной остановилась машина. Из нее выскочил молодой человек в желтом жилете. Я последовал за ним. Мы подошли к месту происшествия и увидели взорванную машину. Женщина ехала в прачечную. Она была одной из убитых.

Раввин сглотнул.

– А там, на улице… Там… на улице… люди подбирали части ее тела. Они собирали все. Очень аккуратно. Руку… Пальцы…

Рэб потупился.

– На них были перчатки, и они внимательно осматривали все вокруг: в одном месте – часть ноги, в другом – кусочек кожи. Они собирали даже кровь. Знаешь почему? По еврейскому религиозному закону все части тела надо захоронить. Эти люди возвышали жизнь над смертью, лаже перед лицом такой… жестокости… потому, что Бог дал нам жизнь. Так как же можно оставить там, на улице, частицу Его дара?

Я слышал об этой группе под названием ЗАКА – волонтерах в желтых жилетах, делавших все возможное, чтобы достойно похоронить погибших. Иногда они появлялись в местах взрыва даже раньше «скорой помощи».

– Когда я увидел это, я заплакал, – сказал Рэб. – Я просто заплакал. Какая доброта. И вера. Собирать останки погибших. В этом суть нашей веры. Нашей прекрасной веры.

Мы молча сидели с минуту‑другую.

– Почему люди убивают друг друга? – наконец не выдержал я.

Рэб прижал пальцы к губам. А потом оттолкнулся и медленно покатился в кресле к книжным полкам.

– Давай‑ка здесь поищем кое‑что…

Альберт Льюис родился во время Первой мировой войны. В период Второй мировой войны он учился в духовной семинарии. В его конгрегации было множество ветеранов войны и людей, переживших Катастрофу, – некоторые из них были с татуированными номерами на руке.

На его глазах молодые ребята из его конгрегации уходили на Корейскую войну и на войну во Вьетнаме. Муж его дочери и его внуки служили в Израильской армии. Так что о войне он размышлял немало. И о ее последствиях тоже.

Однажды во время поездки в Израиль, после войны 1967 года, Рэб вместе с группой поехал в пограничный район на севере страны. Бродя среди покинутых домов, он обнаружил в руинах одного разрушенного дома на полу в пыли учебник на арабском языке. Перевернутая книжка, без обложки.

Он взял ее с собой.

Теперь она лежала у него на коленях. Именно ее он и искал. Учебник сорокалетней давности.

– Возьми. – Рэб протянул мне учебник. – Посмотри.

Книжка была потрепанная. Переплет ссохся. На последней странице, надорванной и загнутой, были нарисованы девочка, кошка и кролик, раскрашенные цветными карандашами. Учебник явно предназначался для маленьких детей. Он был на арабском, и я не мог понять в нем ни слова.

– Для чего вы его храните? – спросил я.

– Мне казалось, я должен был что‑то сохранить.

Большинство религий не поощряет войну, и тем не менее на протяжении истории большинство войн затевалось из‑за религии. Христиане убивали иудеев, иудеи убивали мусульман, мусульмане убивали индуистов, индуисты убивали буддистов, католики убивали протестантов, верующие фанатики убивали язычников, и этому списку нет конца. Войны никогда не прекращались; они лишь приостанавливались.

Я спросил Рэба, изменилось ли его отношение к войне и насилию с течением времени.

– Помнишь историю о Содоме и Гоморре? – спросил он.

– Ну да, эту историю я хорошо помню.

– Ты помнишь: Авраам знал, что люди в этих городах были порочны. Он знал, что они совершали злодеяния. И что же он делает? Он просит Бога не разрушать эти города. Он спрашивает Бога, готов ли тот пощадить эти города, если в каждом из них найдется хотя бы пятьдесят праведников. И Бог соглашается. Потом Авраам опускается до сорока, потом – до тридцати. Он знает, что хороших людей в этих городах немного. И только дойдя до десяти, он сдается.

– Но там не набралось и десяти, – сказал я.

– Да, там не набралось и десяти, – подтверждает Рэб. – Но понимаешь, Авраама вела верная интуиция. Первым делом мы должны выступать против войны, против разрушения и насилия, потому что все это ненормально.

– Но столько раз люди затевали войны во имя Бога!

– Митч, Бог не хочет, чтобы убийства продолжались.

– Тогда почему они продолжаются?

– Потому, что этого хотят люди.

Он, конечно, был прав. То и дело слышится барабанный призыв к войне. Люди жаждут мести. Над терпимостью смеются. Мне всегда объясняли, почему правда на нашей стороне. А в это время в другой стране моего ровесника убеждали в противоположном.

– Я не зря дал тебе эту книжку, – сказал Рэб.

– Какая же на то причина?

– Открой ее.

Я открыл.

– Полистай.

Я пролистал страницы, и из книги выпали три черно‑белые поблекшие, в грязных пятнах фотографии.

На одной из них была пожилая черноволосая арабская женщина с видом матроны. На другой – усатый арабский мужчина помоложе, в костюме и галстуке. На последней фотографии рядом стояли двое детей – очевидно, брат и сестра.

– Кто это? – спросил я.

– Не знаю, – тихо ответил Рэб.

Он протянул руку, и я вложил к нее фотографию детей.

– Все эти годы я смотрю на этих детей, на мать, на сына. Поэтому я и не выбросил эту книжку. Мне казалось, что я должен каким‑то образом поддерживать в них жизнь. Я думал: вдруг кто‑то посмотрит на эти фотографии и скажет, что знает эту семью. И вернет им эти снимки. Но у меня уже почти не осталось времени.

Рэб вернул мне фотографию.

– Погодите, – сказал я. – Я вас что‑то не понимаю. С вашей религиозной точки зрения, эти люди – враги.

– Враги‑шмараги, – сердито сказал Рэб. – Это была семья.