Глава 2. Во вторник я работаю после обеда

Во вторник я работаю после обеда. Только пришла, только переоделась, слышу – ищут меня. – Где Наталья? Где Наталья?

Голос воспитательницы седьмого «Б», женщины хорошей, «понимающей», только очень эмоциональной.

– Да тут я, тут.

Я выглядываю из своего кабинета. Кабинетик у меня маленький, но уютный. «Келья» моя. Тут у меня любимая моя икона – «Умиление».

Причём я выбрала эту икону – просто так, за красоту. Выбрала, рамку купила и поставила икону под стекло.

Потом только узнала, как эта икона знаменита. Узнала, что именно перед такой иконой молился преподобный Серафим. И стала я к батюшке Серафиму обращаться, через эту икону.

Я перекрестилась на свою икону ещё раз и открыла дверь.

– Тут я, тут.

Воспитательница седьмого «Б», Татьяна Васильевна, стояла на пороге моего кабинета, держа в руках тарелку с нашим, интернатским пловом.

Сзади выглядывали две любопытные и живые мордочки – дети из её седьмого «Б». Они тоже держали тарелки.

Татьяна поставила свою тарелку мне на стол и не сказала, а всхлипнула:

– Нет, ты смотри, Наталья Петровна, ты смотри! Смотри, чем они сегодня детей кормят! Смотри, смотри!!

Смотреть, и правда, было на что, вернее – совершенно не на что. По тарелке что‑то такое было размазано. Причём, в небольшом количестве.

Разваренный, размазанный рис, с точечными вкраплениями морковки. Вместо мяса – кусочки каких‑то жил, хрящей. И тоже – совсем немного, чуть‑чуть.

– Нет, Наталья, ты смотри, смотри! Можно так детей кормить? Посмотри, что это за порция! И посмотри, какая она, эта порция! Это седьмому‑то классу! Они же растут!

Да… – сказала я.

Всё, идите отсюда! – прикрикнула Татьяна на сво их детей. – Тарелки ставьте, и идите в столовую, ждите меня!

Когда дети ушли, Татьяна села на стул возле моего маленького столика, и уже значительно тише сказала:

– Сделай что‑нибудь, Наталья. Сделай что‑нибудь.

– Что ж я сделаю?

– Ты же там ходить начала… в столовой нашей… Проверяешь, вроде…

Дело в том, что я совсем недавно стала кухню проверять. Как брать перестала, так и с проверкой смогла прийти.

Проверяю, как врачу положено. Закладку продуктов, выход готовой продукции. Раньше я это тоже делала, но совершенно формально. Зайду, улыбнусь, спрошу: «Как дела?». Спишу данные с меню‑раскладки в свой бракеражный журнал. Это у меня журнал такой, где положено записывать результаты проб и их соответствие меню.

Потом пойду в комнату для администрации и поем. Вот и вся проверка. Никогда я с кухней не ссорилась.

А теперь…

По меню‑раскладке – положено одно, а на столах у детей – стоит совсем другое. Например, котлеты. Положен выход сто двадцать граммов, а котлета весит восемьдесят. Да ещё и вкус! Больше напоминает хлебный мякиш, тушенный в бульоне, чем котлету. И всё прочее – примерно так же.

И что мне теперь делать со всем этим… Это только сказать легко, что я проверяю.

– Угу. Начала. Проверяю, – ответила я Татьяне. – Вот, бери эти порции, и пойдём к директору. Вместе. Пойдём, пойдём. Пусть видит всё, как есть…

Татьяна молчала. Потом она потёрла виски и сжала голову руками.

– Померь мне давление, что ли. Голова раскалывается. Я достала тонометр, закатала Татьяне рукав.

– Ворюги! – продолжала она. – Господи, какие ворюги… А к директору я не пойду. Уж извини меня, Наталья, но ты же знаешь… У меня семья… Наша директриса –' ни на что не посмотрит. Ни на заслуги, ни на возраст. Придерётся к чему‑нибудь и уволит, на старости лет. А куда я пойду?

– Знаю, – сказала я. – Директор наша – всё может.

– Да они бы там, на кухне, не воровали бы так нагло, если бы она… директриса наша… не покрывала бы их… Кладовщица, Тамарка‑то… уже так нос задрала, что с нами, воспитателями, и не здоровается. Ждёт, пока мы с ней первые здороваться начнём… Зато к директору – каждый день бегает, по десять раз.

– Сто пятьдесят на девяносто, – сказала я.

– Вот, повышается. От такой жизни…

– Повышается. Корвалола накапать? Или сразу адель‑фана дать?

– Давай корвалол. Давай пока корвалол, а я приду через часок, и ты мне перемеряешь. Хорошо?

– Приходи.

Я накапала Татьяне её законные двадцать пять капель. Тарелки с пловом стояли на столе, взывая к небесам.

– Бери, Татьяна Васильевна, свои тарелки, – сказала я, – а я сейчас на обед пойду, и попробую сделать что‑нибудь… Возьму, контрольное взвешивание сделаю. Пойдёшь в комиссию? Там же надо комиссионно проверку оформлять.

– Нет, Наталья, – Татьяна поджала губы и покачала головой. – Ты уж извини. Извини, ладно… Да и мои поели уже…

И она стала суетливо собирать тарелки, ставя одну на другую, прямо в плов днищами.

– Оставь одну, – сказала я. – Пойду я, всё‑таки попробую до директрисы дойти.

Не ходи. Сегодня её нет, она в область уехала. А я – это всё так, в принципе… Ты не подумай…

А я и не думаю. Я и сама – не слепая.

Честно говоря, я испытала облегчение. От того, что нет директрисы. Объяснение откладывалось.

Хотя директриса наша, несомненно, в курсе всего происходящего. Она у нас – всегда всё знает. Даже невозможно предположить, кто ей все текущие новости… приносит. Чтобы не сказать – всё доносит. По‑моему, у неё, как у всякого «приличного» начальника, имеются осведомители во всех службах.

Так вот и представляю себе ниточки, собирающиеся в её крепкий кулак. Да, похоже.

Наверно, только у нас, в медпункте, у неё нет осведомителей, потому что весь медпункт состоит из двух человек. Из врача, то есть из меня, и из санитарки, которой я доверяю, как самой себе.

Стычка наша с директором – неизбежна, и от этого на сердце тревожно. У директора, а, вернее, у директрисы нашей – крепкий характер… А я… Мне иногда кажется, что у меня – совсем характера нет.

Надо смотреть правде в глаза. Иногда – я просто боюсь нашу директрису…

Да её все у нас боятся. Воспитатели, учителя, обслуга… Вот и Татьяна. Всё, что угодно, только не объяснение с директором.

Татьяна забрала тарелки и ушла, а я двинулась на кухню, вслед за ней.

Обед заканчивался. В зале оставались два восьмых и девятый классы. Дети, в основном, уже съели свой суп и подходили к раздатке за пловом.

Дети шестого класса уже вышли из столовой, и только воспитатель шестого класса ещё крутилась около столов. Она сливала суп, оставшийся в кастрюльке для раздачи. Она сливала его себе в баночку. В другую баночку она складывала остатки плова.

Рядом, на тарелке, лежали кусочки хлеба, оставшиеся после детей. Воспитательница сливала суп, чтобы отнести эту баночку домой. И хлеб тоже – сейчас завернёт и спрячет в сумку.

Я сделала вид, что ничего не заметила. Боже мой, даже такой «плов» складывает!

До чего же мы нищие, Господи…

Поздоровавшись с кухонными, я встала возле раздатки.

Порции для восьмого и девятого классов были побольше, повесомее, но качество «плова» было то же самое. Я подозвала шефа. «Шефу».

Наша «шефа» – личность замечательная. Про таких говорят, что на них – «знак качества негде ставить». Это точно. Негде. Потому что всё – качественно весьма. В нашей «шефе», например, есть всё, чего нет у меня.

– Здравствуйте, Любовь Андреевна! Можно вас?

Эх, хороша была Люба в молодости! Это точно. Да она и сейчас хороша. Та самая баба‑ягодка, которая опять.

У неё высокий рост, у неё стать. У неё – приятная для глаз полнота. У неё белые, крашенные волосы. Она проста в общении и обращении, она виртуозно ругается и заразительно хохочет. И вообще, она прекрасно знает в своём пищеблоке всё и умеет держать в руках своих кухонных.

И не только на пищеблоке – она всё знает. Она знает всё, что ей положено знать по пищеблоку, кладовой и бухгалтерии. А то, что ей знать не положено, она тоже знает. Знает, но молчит, как партизан.

Умеет Люба наша молчать и, что не маловажно, умеет вовремя прикинуться дурой. Такие качества всегда в цене у начальства.

– Любовь Андреевна, идите сюда! – настаиваю я.

Люба подходит. Она давно готова, и сейчас перейдёт в наступление. А что у нас скроешь? Ничего не скроешь! Все уже знают, что Татьяна Васильевна бегала ко мне жаловаться, да ещё потащила порции со столов.

– Что, Натальюшка? – Люба – сама предупредительность. А меня, иногда, она называет на ты, и без отчества. Так повелось как‑то.

Иногда и я – её по имени называю хотя она и старше.

Я пришла на работу совсем молодой, по интернатовским меркам. Пришла, потому что, в тот момент, мне просто некуда было устроиться на работу.

Мы приехали в этот маленький городок четыре года назад. Вместе с мужем, военным в чине подполковника. Здесь он и на пенсию вышел, здесь и квартиру получили.

И я вот прикипела, осталась в этом интернате. Как устроилась сюда, не особо размышляя, так и уйти не смогла. Хотя, потом уже, и возможность была уйти. И в поликлинику, и на «Скорую». И даже – в стационар. Правда, на «Скорой» я подрабатываю, время от времени.

И вот, уже четвёртый год заканчиваю, работая врачом этого интерната. Четвёртый учебный год.

Нет, я не могу сказать, что плохо ко мне народ относится, нет. Сколько раз мне говорили, и говорят: «Как мы тебя любим!» И воспитатели, и кухонные, и технички. Самое главное – я сама детей люблю, к детям привязываюсь.

А с сотрудниками стараюсь не ссориться.

Если что надо – не кричу, а приду, попрошу. Потом – ещё раз приду. И народ откликается, почти всегда. Ни с первого раза, так с третьего. Ну, а если не откликается, то я, в основном, спускаю ситуацию «на тормозах». А, бывает – пойду, и сама всё сделаю.

Нет, надо честно признаться, что требовать я не умею. Не умею настаивать, не умею «стоять на своём».

Разве что, если касается больных. Тогда я могу. А в обыденной жизни… Нет, слаба.

Кухню я вообще раньше не трогала, и жили мы с Любой – душа в душу. Всегда была она мне симпатична. Хоть и разные мы с ней. Ох, какие разные.

Только на интернатских вечеринках мы одинаковые. Я петь люблю. Всякие песни, включая народные. И у Любы голос хороший. Как затянем мы с ней вдвоём…

Пожалуй, надо отвлечься от лирики.

Вот он, стоит передо мною, этот «плов». И что, я опять не смогу ничего сказать? Опять спущу всё «на тормозах» и ласково спрошу «шефу»: «Ах, Любовь Андреевна, почему это плов… не совсем хорош?» Ох, помоги мне, Господи!

– Любовь Андреевна, объясните мне, пожалуйста, что это за «плов»? Где тут мясо? Где тут масло? Где эти пять граммов масла на человека, которые написаны в меню? Вы сами масло в плов закладывали?

– Конечно, Наталья Петровна, конечно! Только такое плохое масло! Одна вода! Просто ужас! Я хотела вас позвать, да вас не было!

– А мясо? Мясо‑то где?

– А мясо – такое было ужасное, такое ужасное! Одни кости!

– Вы взвешивали кости? В журнал отходов записали?

– Конечно!

– Сколько?

– Пять килограммов костей! Передок, одни рёбра, и хребет. Что тут можно взять?

Мяса, по меню, на плов полагалось одиннадцать килограммов. Но то, что размешано в «плове», не тянет и на шесть килограммов. У меня уже есть небольшой опыт. Накопился, за время проверок. Я уже могу без весов определить, сколько заложено. Примерно, конечно.

– Что это за мясо такое?

– А это ты уже у кладовщицы спрашивай, почему она такое мясо берёт! А мы что, что нам дают, из того и варим!

– Люба, я не знаю, из чего ты варила, – говорю я, – но ты посмотри, что ты сварила! Это же ужас, что такое! Это пластилин какой‑то! И масла тут нет никакого!

«Шефа» переглянулась с поваром.

И в этот миг на кухню вошла кладовщица Тамара Васильевна. Эдакий вплыл корабль, с другого входа, со стороны мойки.

Тамара Васильевна плотно упакована в толстую безрукавку и в толстые, с начёсом, рейтузы. В кладовой отопление плохое, там холодно.

С видом полноправной хозяйки, даже не хозяйки, а барыни. Медленно, с тарелкой и ложкой в руках, кладовщица подплыла к маленьким кастрюлькам, стоящим на плите, и положила себе плова.

Плова настоящего, нормального цвета, с мясом, видимым издалека. Эти кастрюльки не для всех. Они – для «элиты» интернатской. Для администрации.

И мне сейчас положат из них, если я буду есть. И директору, и завучу, и старшему воспитателю. И бухгалтерии. И кухня поест из этих кастрюлек. В общем, на эти кастрюльки – достаточно клиентов.

Я сама ем из этих кастрюлек, из этих сковородок. Почему же меня так задевает круглая фигура нашей кладовщицы?

– Тамара Васильевна, подойдите сюда! – позвала я кладовщицу к общему котлу. – Посмотрите, что это сегодня за плов у нас?

– Что? Чего там? – не подойти Тамара не могла. Формально, конечно, но я была старшей по положению.

– Тамара Васильевна, вы в этот котёл гляньте! Ведь на эту еду – без слёз смотреть нельзя!

– А мне что? Они варили, с них и спрашивайте!

– А они утверждают, что мясо плохое. Вот, журнал отходов. Костей – почти пятьдесят процентов!

Я, что ли, выбираю его, это мясо? Мне что на базе Дали, то я и везу. Спасибо ещё, что это дают! А то – вообще ничего не дадут. Мясо – передок, говядина старая. Эта корова, наверно, старше меня была. А вы говорите – мясо!

Да ладно, Натальюшка, перестань! – «шефа» обняла меня сзади. – Перестань, перестань! Вот, смотри – плохой плов, а уже доели. Ишь, как выскребают!

Повариха Света во время нашего разговора хранила молчание, иско'са поглядывая в нашу сторону мутноватым взглядом, утопающим в припухших скулах. Она уже всем раздала второе и теперь выскребала со дна слегка пригоревшее «нечто». Это она и раздавала девятому классу, на добавку.

Худые, бледные, прыщавые девятиклассники стояли с той стороны раздатки, маленькой группкой. Дети у нас, в основном, из многодетных семей. Из социально неблаго получных, а половина – вообще сироты. Сироты официальные и неофициальные. С оформленными документами и с неоформленными.

Девятый класс, подростковый возраст. Денег у них нет. Вся их еда – только отсюда, из столовой.

Этим, что ни дай – всё сметут.

– Вкусно, ребятки? – слащавым голоском обратилась к ним Люба.

И получила ожидаемый ответ.

– Вот видишь! – и она повернулась ко мне. – Видишь, всё в порядке! Иди лучше, Натальюшка, пообедай!

В это время к раздатке подошла старший воспитатель, или просто – «старшая», как её все называют у нас. Светлана Сергеевна.

– Здравствуйте всем! – сказала она бодрым голосом. – Наталья Петровна, вы не обедали? Пойдёмте, пойдёмте вместе!

И я прошла с ней в комнатку для избранных персон. Для администрации. На пороге я обернулась и сказала им обеим – и «шефе», и кладовщице:

– Я завтра приду с утра. Без меня – не разделывайте мясо. Я хочу его сама посмотреть и взвесить. А также масло. В кашу, утром – не закладывайте без меня. И сегодня на ужин – я тоже приду, масло заложу в кашу. И порционное масло – взвешу. Имейте в виду.