Глава 40. Свой собственный жизненный груз мы все несём на своих плечах

Свой собственный жизненный груз мы все несём на своих плечах. Груз своих сомнений, переживаний, расставаний и встреч. Груз совершённых и не совершённых поступков.

С каждым годом увеличивается груз. До поры‑до времени бывает это незаметно. Потому что мы ещё растём, растут наши плечи, и прибавляется сил.

А бывает и так – сразу, в одночасье, падёт на человека такой груз, что колеблется человек под его тяжестью. Кто колеблется, а кто и падает.

Кто падает, и встаёт, а кто падает, и встать не может уже. Или не хочет, потому что в лежачем положении тоже есть свои преимущества. Лежачего не бьют, например.

Надо, надо вставать на ноги, надо идти. Говорят, что там, на небесах, известно точно, кому какой груз по силам. Всё точно отмеряно! И когда тебе кажется, что встать невозможно, ты просто отдохни чуть‑чуть и вставай. Не залеживайся долго – чем дольше лежишь, тем труднее вставать.

Медленно шла Анька по лестнице, медленно шла по коридору к своей палате. Возле поста столкнулась Анька с заплаканной Лидой. Лида стояла рядом с Дорой и вытирала слёзы взятым на посту белым вафельным полотенцем.

– А вы чего плачете, Лидия Георгиевна? Это же не ваша смена была? – спросила Анька.

За вас, дураков, просить ходила! – ответила за Лиду Дора. – Вы‑то домой поедете, а Стёпка куда?

До этих пор только Дора знала, что Лида хотела усыновить Стёпку. Теперь же пришлось открыть эту тайну Яро‑славцеву – в надежде, что он сумеет сохранить её до поры, до времени, пока всё было так неясно с этим усыновлением.

Дора посмотрела на Аньку и, погодя немного, более мягко добавила:

– Иди, не мучайся. Мы за вас ходили просить. За всех.

На тумбочке Аньку ждала записка на тетрадном листике, сложенном вчетверо.

«Аня, давай встретимся у нас в палате после ужина. Джемали». Стукнуло сердце Аньки, сжалось. Она получила первую в своей жизни такую записку. Ей нравился Джем, но она и помыслить не могла, что может быть тоже влюблённой, как Наденька, или как Светка из десятого. И вот… В такой момент, когда она сама была противна себе! Джем… Джем… Спасибо, Джем.

На веранде все ждали, что будет дальше. Томительно тянулись минуты, часы. Странное дело – Анька уже не плакала и вообще, была более‑менее спокойна. Внутри у неё всё уже было решено.

После тихого часа пришла Дора и сказала:

– Приберитесь на тумбочках и кровати подтяните. К вам идёт главврач.

– Дора, что там? Как там решили? – спросила Маша.

– Всё сами узнаете! Терпение надо иметь! Главврач пришёл вместе с Ярославцевым и Жанной. Его внушительная фигура не предвещала ничего хорошего.

– Кто ходил самовольно в город? – спросил он. Руки были подняты.

– Кто в плане на операцию, на этот месяц? – спросил главврач у Ярославцева. Наверняка, он и сам знал, кто в плане. Все были в плане, кроме Наташки.

А вы, значит, Наташа, – обратился главврач к Наташке Залесской. – Имел честь слушать лекции вашего дедушки.

На веранде было слышно, как летит муха.

– Да‑с, молодые люди, – продолжал главврач, – мне доложили о ваших подвигах. Акишина кто?

Нинка съёжилась, поникла под взглядом этого большого человека.

– Нехорошо! Конечно, вы подлежите выписке за нарушение режима. А вы – Аня? – обратился главврач к Аньке. – Ну‑ну.

Анька замерла.

– Но учитывая, что вы чистосердечно признались в том, что нарушали режим, мы с Евгением Петровичем решили проявить к вам снисхождение и оставить вас в санатории. Всех. Операции пройдут по плану. Да‑с…

Сейчас вы все, я подчёркиваю – все – садите свои деньги медсестре. А мы на посту заведём тетрадь, в которую вы будете писать, что вам надо купить в городе.

И благодарите Евгения Петровича – это он за вас просил. Я надеюсь, что больше не будет нарушений. И больше не будет снисхождений.

Главврач ещё раз прошёлся взглядом по всем лежащим перед ним. Сколько больных, за всю его жизнь, с надеждой смотрели в его глаза. И эти – смотрят.

«Дети, дети… знали бы вы, как я люблю вас!» – подумал главврач, но вслух ничего больше не сказал.