Глава 39. Уснула – и проснулась, как будто ночи и не было

Уснула – и проснулась, как будто ночи и не было.

– Анька, вставай, умывать пора! – Люба уже здесь, как будто и не было ничего.

Трудно Аньке, но она поднимается и идёт. Странное дело – мальчишки смеются чему‑то своему, как ни в чём не бывало. Что поделаешь, у каждого своя жизнь. Их не выгоняют и не обвиняют в предательстве.

Анька подходит к Джему. Джем повернулся на бок, отодвинув рукой таз.

– Нэ надо, – сказал он. – Вот, возьми, это тебэ.

Джем открыл тумбочку и вытащил оттуда две завёрнутые в тетрадный листок чурчхелы. Эти виноградные палочки прислали ему в посылке уже давно, а он всё не ел их, сохраняя, как память о доме. И вот теперь он решил отдать их Аньке, понимая, как ей плохо сейчас.

– Ты ешь, – сказал он. – Нэ грусти. Ты правильно сдэлала.

– Спасибо, Джем! – сказала Анька. – Что – правильно, а что – не правильно. А тебе – спасибо! Выгоняют нас…

– Может, нэ выгонят?

– Выгонят. Будешь вспоминать меня?

– Я тэбя нэ забуду, – Джем не понял, как у него вылетели эти слова. – «Я тебя не забуду», – подумал он ещё раз, про себя.

Анька всех умыла, пошла в ванную, оставила таз и чайник и пошла вниз, на улицу, прямо ко входу в санаторий. Она пошла караулить Ярославцева, чтобы увидеть его до того, как он пойдёт к главврачу. Она успела вовремя.

Невысокий, худенький Ярославцев, с портфелем в руках, пересёк границу санатория ровно без пятнадцати девять. Без халата и шапочки он выглядел совсем юным, почти как мальчишка из десятого класса.

– Опять ты? – сказал Ярославцев.

– Евгений Петрович! Пожалуйста! Я прошу вас… последний раз. Пожалуйста, выгоните меня и оставьте всех! Я не хочу, чтобы людей выгоняли из‑за меня! Из‑за того, что я рассказала. А за Нинку мы все просим, весь наш класс! Если выгоните её, она пропадёт. Пожалуйста!

Иди отсюда, – сказал Ярославцев. Лицо его было мрачноватым, усталым и возражений не допускало. – Иди отсюда.

Анька села на бордюр, окружавший клумбу, вытянула ноги. Потом достала из кармана чурчхелы и начала их жевать, ещё раз складывая в сердце всё происшедшее.

Думала она примерно так:

«Я думала, что если я расскажу про нас, то Ярославцев оставит Нинку в санатории.

Это была моя правда. Моя правда.

А Ярославцев решил нас выгнать – это его правда.

Стёпка был согласен признаться, но считал это бесполезным – это его правда.

А Наташка считала, что признаваться не надо – это её правда.

И у Нинки – правда своя. Любой ценой остаться, что‑ли.

А я решила, что моя правда – самая лучшая, самая главная. Главнее их правды.

Я всё и сделала так, по своей тогдашней правде. По своей правде сделала, а теперь – отвечаю за неё. И каждый расплачивается за свою правду, каждый отвечает, только каждый – по‑разному.

Так сколько же правд существует, и какая правда – самая правильная?

Как хорошо, ясно всё было в учебнике: выполнить упражнение по образцу! Напишешь по образцу, и всё правильно. А если ошибся – возьми, перепиши! Или листик вырви из тетради.

А в жизни всё совсем не так. Когда две правды было, я заболела. А сейчас мне что делать, что? Как мне быть, когда сколько людей, столько и правд?

Где этот образец, где этот образ самой правильной правды, по которому мне теперь жить?»

Когда нам некого спросить, мы смотрим в небо.

Анька подняла голову и спросила бездонную синь:

– Где настоящая, единственная правда? Где тот образец, где тот образ, по которому мне жить?

Бездонная синь не поколебалась. Она была всё так же бездонна и величественна. Бездонная синь молчала.

Анька прислушалась.

Было слышно, как шумит ветер в гибких, светло‑зелёных ветвях тополей.

– Ж‑ж‑ж! – сердито прожужжал ей на ухо майский жук.

– Жу‑жу‑жу! – подпела ему пчела.

– Цвик! Цвик! – вставил своё словечко кузнечик.

А простоватая белая бабочка, пролетая по своим делам, помахала Аньке крылышками.

– Потерпи немного, экая ты быстрая! – как бы говорили они. – Хочешь всё сразу! Будет тебе ответ, будет – в положенный срок…

Нет, в жизни всё иначе, чем в учебнике. Не вырвешь листок, не перепишешь начисто. Придётся терпеть и отвечать зато, что сделано. Придётся расплачиваться.

Терпковатый вкус чурчхелы, приправленный солёными слезами, был похож на вкус текущей жизни. Сладость смешалась с солью, а орешки были тверды, но их можно было разгрызть, можно, можно.

Впервые подумала Анька о том, что ждёт её дома. Ничего хорошего. Заедят нотациями – не за то, что выгнали, а за то, что бегала в самоволку, за то, что правила нарушала. Тоже правда – нарушала. А торт на день рождения? А пир с кильками? Что главнее?

Да и за то, что выгнали, тоже достанется. Где лечиться теперь? С таким трудом путёвку доставали. Мать ходила в партком, плакала там. И вот… Придётся вытерпеть всё это, – подумала Анька. Придётся вытерпеть..

Не всё в жизни можно исправить. Приходится согласиться с тем, что уже произошло, как бы тяжело это не было. Надо быть готовым отвечать за всё, что ты сделала. Поэтому думать, думать надо!

Надо выбрать, что главное, чтоб потом спокойно за это отвечать.

«Если ты выбрал одну из тысячи правд, ты не должен удивляться, что придётся отвечать за неё», – подумала Анька. – Надо записать к себе в блокнот, чтобы не забыть».

Жужжали пчёлы, сверху начало припекать солнышко. Чурчхелы были дожёваны. Слёзы высохли.

Анька сидела долго, долго. Потом поднялась и потопала к своей родной веранде, неся с собой свой собственный жизненный груз.

Date: 2015-07-11; view: 286; Нарушение авторских прав