Глава 35. – Ну, ты и вляпалась! – сказала утром медсестра, придя на подъём

– Ну, ты и вляпалась! – сказала утром медсестра, придя на подъём. И нам из‑за тебя попало, и ещё разборки будут, если Ярославцев до главврача дойдёт. Всем устроила!

Нинка держалась до тех пор, пока после завтрака не пришла Люба – звать Нинку в ординаторскую.

– Иди! – сказала Люба, – велено тебя на костылях привести.

– Я сейчас сама приду, – сказала Нинка.

Люба ушла.

Нинка встала на костыли и тоже ушла из палаты. Через десять минут снова пришла Люба.

– Где Нинка? Ярославцев ждёт!

– Как где? Пошла, уже десять минут назад!

– А куда же она пошла?

Короче, пропала Нинка. Все, кто мог, стали искать Нинку, пока ничего Ярославцеву не говоря. Нинки нигде не было.

Нинку нашла Анька. В дальнем конце коридора была кладовка, замок там был слабенький и открывался легко. А изнутри кладовки была хорошая, добротная защёлка. Анька дёрнула дверь в кладовку. Дверь не поддалась.

– Нинка, ты здесь? Нинка, это я, Анька! Я одна, не бойся.

– Анька, пойди, сделай чего‑нибудь!

– А чего?

– Сделай чего‑нибудь, ради Бога, потому что если меня выгонят, то я отсюда не выйду! – Нинка говорила всхлипывающим, срывающимся голосом. – Я домой не поеду! Меня мать убьёт… Я отсюда не выйду! Я тут повешусь, так и знай, я тут повешусь! У меня верёвка тут есть! Если меня выгонять будут, я повешусь!

– Нинка, подожди! Подожди, я сейчас Любу позову….ты только не вешайся, ради Бога, не делай ничего. Нинка, обещай, что меня дождёшься!

– Ладно, – всхлипывая, проговорила Нинка, – сделай что‑нибудь, Анька!

Анька кинулась искать Любу. Люба была ближе всех, Люба никому не скажет.

Через пять минут Анька и Люба стояли под дверью.

– Повешусь! Повешусь! – Нинка уже других слов не говорила.

– Придётся за Ярославцевым идти, – послушав Нинкины крики, сказала Люба.

Ярославцев сразу оценил ситуацию. Он не стал разговаривать, а, разбежавшись, ударил плечом по двери. Дверь вылетела, и все увидели маленькую, заплаканную Нинку, сидящую на нижней полке среди чемоданов. Рядом с ней лежал кусочек лохматой бечёвки, которой перевязывают посылки и бандероли.

– Койку её в палату вывезти! – скомандовал Ярославцев. – Пойдите, наберите… – назвал он медсестре лекарства, которые надо было вколоть Нинке.

Нинку укололи. Она укрылась с головой и затихла. Люба осталась сидеть рядом.

На веранде все тоже притихли. Разговаривали шепотом, как при тяжело больном.

– Ну и Нинка! Вот отмочила!

– Девчонки, что же будет? – волновался Костик.

– Всё, тю‑тю твоя Нинка! – сказал Славик.

– Пойидэ до дому, до хаты, – отозвался Миронюк. – Вона в усьому мисци цю скамэйку, мабуть, шукала!

– И дошукалась на свою голову!

– Ещё и вешаться вздумала.

– Конечно, кому охота, вот так – и вдруг домой. Её же в четверг на операцию должны были взять.

– Эх, Нинка! – Костик сокрушённо вздохнул, – что ты наделала!

– Маша, Маша, – зашептала Анька, – так ведь нельзя! Если Нинку выгонят, она ведь пропадёт!

– Это точно, – сказала Маша.

– Мы ведь все бегали, а Нинка одна попалась! Теперь отвечает за всех. А если повесится? Что делать?

– Не знаю. Я не знаю, что делать, – ответила Маша. – Но как‑то надо спасти эту дурочку. Угораздило же её, на скамейку к Ярославцеву сесть. Она совсем страх потеряла, вот и попалась.

– Как? Как? – Анька крутилась, крутилась на кровати. А вдруг повесится? Это же смерть? Это смерть!

Анька посмотрела на Машу, на Наташку. Хотела сказать что‑то, но передумала.

Потом она встала и вышла с веранды. Пройдя по палате, спросила Любу:

– Ну как, спит?

– Спит.

– Ты что об этом думаешь, Люба?

– А что думать? Дура она, конечно, Нинка ваша. Разве можно так? Губит себя, губит. А ещё и сестру, и врача под суд подводит. Жаль её, да что сделаешь, с дурой‑то…

Анька вышла из палаты, подошла к ординаторской, постояла. Потом вроде бы пошла назад. Потом снова вернулась и постучала в дверь.

– Войдите, – сказал Ярославцев. – А, это ты! Что скажешь?

– Евгений Петрович! Я просить пришла… не говорите главврачу! Не выгоняйте Нинку! Она пропадёт! Она до Горловки своей не доедет – или повесится, или сбежит… Не выгоняйте, простите её! Она после операции будет хорошо лежать – это она перед операцией вышла, как бы напоследок…

– Значит, мы вас тут лечим, мы вас тут оперируем, а вы сами всё разрушаете! Вы не цените ничего, не умеете ценить! А если бы Нинка ваша под машину попала? Кто бы под суд пошёл? Я? Нет, надо выгнать её. Чтоб другим неповадно было! Как я могу такую историю скрыть!

– Евгений Петрович, нельзя Нинку выгонять! А если она с собой покончит? Она же пропадёт… Евгений Петрович, тогда надо всех нас выгонять… мы тоже бегали…

– Кто бегал?

– Я… Стёпка… Наташка Залесская…

– Ах, так? – вместо того, чтоб пожалеть Нинку, Ярославцев, казалось, разозлился ещё больше. – Вот вас и выгоню всех – и тебя, и Акишину, и Залескую! А Степан‑то чего? У него деньги откуда?

– А он мальчишкам покупал…

Иди в палату, а я сейчас приду к вам, – голос Ярославцева не предвещал ничего хорошего.

Анька прошла на свою кровать, как во сне.

– Что ты, Анька? – встревожилась Маша.

Всё, – только и могла произнести Анька… Внутри у неё было пусто.